О моих встречах с Ю.Н.Рерихом

И.Р.Рудзите
член Союза художников России, Барнаул

В моей жизни было несколько встреч с духовными подвижниками, с людьми, исполненными благодати, общение с которыми всегда рождает ощущение незабываемого, всепроникающего света, исходящего от них. Первый раз этот свет я почувствовала в студенческие годы во время встреч с Ю.Н.Рерихом. Мой отец, латышский поэт, писатель и переводчик Рихард Яковлевич Рудзитис, будучи членом Латвийского рериховского общества, регулярно переписывался с семьей Рерихов, с которыми его связывала глубокая дружба. И когда Юрию Николаевичу, единственному из семьи, удалось наконец вернуться на родину в 1957 году, мы с отцом и сестрой Гунтой имели возможность в течение трех лет часто ездить в Москву и встречаться с ним. Сейчас, оглядываясь на свою жизнь, осмысливая свой внутренний опыт, я ясно осознаю, что на заре моей жизни Юрий Николаевич явился моим духовным наставником.
Первый раз я увидела Юрия Николаевича 23 сентября 1957 года в его квартире на Ленинском проспекте. Светлое лицо, по-азиатски выступающие скулы, коротко стриженная седеющая бородка, гладко причесанные волосы, взлет черных крылатых бровей и пронизывающий насквозь взгляд. От его выразительных прозорливых глаз исходил тот благодатный свет, под лучами которого ты вдруг начинаешь вибрировать, чувствуя, как трепетно раскрывается твое сердце, как всего тебя переполняют радость, вдохновение, сила. Робость, застенчивость юности, мучительное чувство неполноценности исчезают, и ты начинаешь чувствовать себя, как равный с известным всему миру ученым. Этот свет перерождает тебя, наполняет желанием совершить что-то полезное, послужить для людей.
Юрий Николаевич обладал необыкновенной широтой сознания и подвижностью мышления. С учеными разных специальностей он мог говорить по сугубо профессиональным вопросам, а с нами — от самого сокровенного до каждодневных земных проблем. Он имел энциклопедические познания в области истории культуры Востока. Обладая духовным синтезом, мог дать мудрое резюме и внести полную ясность буквально по любому вопросу.
Он побывал во многих государствах. Учился в Лондоне и США, работал в Париже, с экспедициями прошел через всю Центральную Азию, долго жил в Индии, работал в Западном Тибете, Маньчжурии, Монголии и Китае. Мы нередко слышали от него интересные и смелые заключения о многих странах. Но через все свои странствия, как самое дорогое, он пронес любовь к Родине. И хотя в середине 1950-х годов уже вступил в силу разработанный Даллесом план против СССР и весь мир ополчился против России, Юрий Николаевич часто говорил о значении ее духовного расцвета для всего мира. Ученый с большой убежденностью утверждал: все лучшее притянуто к магниту России. Он верил в Россию, издавна названной Святой Русью, верил в значение ее духовной крепости. Незыблемо верил в значение России для спасения всего мира. Об этом еще в 1935 году писала его мать Е.И.Рерих: «Расцвет России есть залог благоденствия и мира всего мира. Гибель России есть гибель всего мира». Кое-кто уже начинает это осознавать, хотя еще совсем недавно все думали обратное — что гибель России есть спасение мира, и прикладывали свои старания к тому, чтобы разложить и расчленить ее по мере возможностей.
Вернувшись в Москву, Юрий Николаевич наблюдал длинные очереди около музеев — Третьяковки, Пушкинского; по вечерам — ажиотаж у Большого театра, у Театра на Таганке или у «Современника»; переполненные библиотеки; читающих молодых людей в метро, в троллейбусах. Когда он выступал с лекциями, в студенческие аудитории собиралось столько слушателей, что просто яблоку было негде упасть: люди стояли в проходах, по стенам, толпились в открытых дверях. После лекции задавали множество вопросов. Потому он так часто говорил о том, что у русской молодежи есть искания, есть интересы, она самостоятельно мыслит. Радовался, что русский язык становится международным, что ученые и работники культуры за рубежом на совещаниях начинают пользоваться русским языком.
Часто с грустью Юрий Николаевич говорил о том, что все же мир неминуемо приближается к катастрофе. Предотвратить ее нельзя, потому что слишком велика деградация, особенно в Англии, Германии, Северной Америке. Это накапливалось веками. Земные наслаждения, вожделения и богатство — основные враги духовности, и этим живет большинство людей западных стран. Он предвидел, что это разложение может дойти и до нас. «Среди большинства американцев — цивилизация, но не культура. Америка повсюду распространяет свой яд, разложение. Особенно своими отрицательными фильмами, также и пропагандой богатой жизни, где вино и наслаждения. Духовная деградация — это знаки времени, то, что уже давно было предсказано. Перед большими событиями появляются тени и уходят». Помню, как Рихард Яковлевич, мой отец, добавил: «Живые мертвецы». — «Именно так», — согласился Юрий Николаевич.
Когда зашла речь о русском героизме, Юрий Николаевич сказал, что в Западной Европе рушится понятие героизма. Говоря о русских людях, он отметил: «Если человек морален, он таким будет в любых ситуациях. Сделать так, чтобы человек стал храбрым, совершил подвиг, нельзя. Это уже заложено у него в потенциале». Но добавил, что «у русских подвиг пока еще соединен с грубостью, в сознании еще не утвердилась связь между подвигом и культурой». Также повторял мысли своих родителей о понимании русского слова подвиг как жертвенности. Неоднократно Юрий Николаевич с отцом пробовали перевести это слово на многие другие языки, но так и не нашли эквивалента. В какой-то мере этому соответствует слово heroism — русское героизм, хотя по смыслу оно несколько беднее.
Еще и еще в беседах Юрий Николаевич подчеркивал: «Надо смотреть на Восток, а не на Запад». Из беседы в беседу повторял: «Город будущего и музей надо строить на чистой земле, на Алтае — там следующий центр». «Музей будет здесь, в Москве, и на Алтае», — утверждал ученый.
Юрий Николаевич говорил о том, что многое уже было предвидено. Как, например, освоение целинных земель на Алтае, хотя несколько по-другому оно реализуется. Был убежден, что у молодых русских людей есть тяга к подвигу, и потому так много молодежи добровольно едет в Сибирь на новостройки и нераспаханные земли. «Новые люди на новом месте. Все, у кого есть возможность, пусть едут на Алтай. Когда представится возможность, не откажитесь поехать. В Новосибирске усиливается филиал Академии наук. Я охотно поехал бы туда. Про Алтай — это решено», — с большой убежденностью говорил Юрий Николаевич.
Как и вся семья, Юрий Николаевич и его брат Святослав в детстве были крещены и воспитывались в православии. В то время воспитывать детей так, чтобы они по-настоящему почувствовали и поняли основы родной православной веры, было совсем непростой задачей. Об этом впоследствии писала Елена Ивановна: «Как вы, может быть, помните, я всегда держалась довольно далеко от церкви и ее представителей. Именно из-за желания охранить в своих сыновьях уважение к своей религии до тех пор, пока сознание их достаточно окрепнет и они уже вполне зрело смогут оценить все то прекрасное, что заключается в ней, и в то же время спокойно смотреть на отрицательные проявления ее. Именно без того, чтобы последнее пагубно отразилось на их отношении к религии вообще. И считаю, что в этом я преуспела, ибо оба мои сына глубоко религиозны и носят в духе свою церковь» (письмо от 6.06.35).
Свое понимание церкви и отношение к ней Елена Ивановна высказала в том же письме: «Живой церковью я называю церковь, следующую истинным заветам Христа, во всетерпимости их. Церковь, устремленную к объединению, а не к разъединению. Именно, где любовь Христова положена в основу. Но нет Христа там, где проявлена хотя бы тень нетерпимости или изуверства».
Вместе с родителями у колыбели Юрия Николаевича стоял духовник семьи Рерихов — великий молитвенник о. Иоанн Кронштадтский. С большим трепетом Юрий Николаевич рассказывал о встречах с этим светочем России. «Отец Иоанн Кронштадтский посещал не только семью Николая Константиновича. Он часто приезжал в гости и к бабушке Елены Ивановны. Однажды он спас мою тетю, тогда еще ребенка, от смерти. Когда она заболела холерой, был приглашен отец Иоанн Кронштадтский. Он сказал: «Оставьте меня одного с девочкой». Пробыл с нею наедине полчаса, вышел и сразу уехал. Когда родственники зашли в комнату, они увидели, что девочка лежит спокойно, больше не мечется в жару, кризис миновал».
Еще Юрий Николаевич вспоминал случай с родственницей Елены Ивановны, шестнадцатилетней девушкой, которая не могла ходить и была чудесно излечена молитвой бабушки перед чудотворной иконой Богородицы. Когда поначалу молитва не помогла, бабушка с воодушевлением взяла икону, подошла к девушке и сказала: «Не я сама, но Владычица тебе говорит: «Вставай и ходи!». После этого девушка поднялась. Поначалу ее сильно шатало, но она начала ходить.
Всю жизнь Юрий Николаевич носил на груди крест. Об этом говорила Ираида Михайловна Богданова — одна из помощниц по хозяйству семьи Рерихов.
Так случилось, что открытие первой выставки картин Николая Константиновича в Москве, состоявшееся 12 апреля 1958 года, совпало с праздником православной Пасхи. Я и моя сестра Гунта обедали в этот день у Юрия Николаевича, праздничный стол украшали кулич, пасха, крашеные яйца. По дороге на выставку Юрий Николаевич с нескрываемой радостью обратил наше внимание на толпы людей, стоящих около переполненных храмов. После первой поездки в Троице-Сергиеву Лавру он радостно делился с нами своими впечатлениями: «Храм Святой Троицы великолепный. Хор звучал мощно. Было много молодежи и военных». Уже не однажды побывав в Троице-Сергиевой Лавре, Юрий Николаевич рассказывал моему отцу, что там, в Духовной семинарии, студенты-семинаристы поведали ему, что они знакомятся с трудами Николая Константиновича, причем не только читают, но и изучают. Знали мы и о том, что большая картина Николая Константиновича «Святой Сергий Радонежский. Трижды спасет» привезена из Праги и находится в запасниках Третьяковской галереи. Ему рассказывали, что она выставлена у стены, открыта и работники галереи, когда идут в это помещение, говорят: «Пойдем к Сергию». Подходят, крестятся, иногда опускаются на колени. Что касается надписи на картине на старославянском языке: «Суждено Преподобному Сергию Радонежскому трижды спасти Русь. Первый раз при Дмитрии. Второй при Минине. Третий...», то мы думали, что третий раз относится к событиям второй мировой войны. Ведь немецкие войска в 1941 году дошли до Лавры, но непостижимым образом ее не взяли и повернули назад. С этого момента наметился перелом в войне. «А может быть, третий раз еще впереди?» — спросил мой отец. Юрий Николаевич молча утвердительно наклонил голову.
Как-то Юрий Николаевич упомянул о том, что в начале войны, когда наши войска отступали, Елена Ивановна успокаивала сыновей, говоря: «Немцы не возьмут ни Москву, ни Ленинград. Свершится чудо». И чудо охранения этих городов совершилось после того, как около Ленинграда крестным ходом была пронесена икона Казанской Божьей Матери, а маршал Г.К.Жуков с этой же иконой облетел на самолете Москву.
Юрий Николаевич говорил: «Большие энергии нисходят на землю. Будут большие сдвиги. Прилив этих энергий пробуждает и накал сил, противодействующих пропаганде атеизма». А однажды заметил, что, по его наблюдениям, именно наиболее воинствующие атеисты являются более просвещенными в религии. Очевидно, что в основном борются против западных тенденции - католиков и баптистов, которые связаны с заграницей, а православную церковь не трогают. Также теперь и буддистов оставляют в покое. В Ленинграде уже идет речь о восстановлении буддийского храма, в сооружении которого участвовал Николай Константинович.
Последние три года, живя в России, Юрий Николаевич всеми силами боролся за восстановление подлинной, религиозной основы культуры, как русской, так и индийской, восточной. До самого последнего дня своей жизни он отстаивал издание серии произведений классической буддийской религиозной литературы, против чего выступали многие закоренелые атеисты-чиновники. При нем, под его редакцией, издали «Дхаммападу» (1960) и уже после его смерти — «Гирлянду Джатак, или Сказание о подвигах Бодхисаттвы» (1962).
Очень деликатный по натуре и воспитанию, Юрий Николаевич при необходимости мог быть твердым и непреклонным. Когда ему дали на рецензию атеистически написанную книгу об индийской философии, он отказался, назвав ее ужасной, и предложил изъять из оборота. В другой раз, когда в одном столичном журнале были напечатаны негативные заметки о Николае Рерихе, Юрий Николаевич пошел в редакцию спросить автора, что он имеет против Николая Константиновича. Когда тот признался, что выступал только против религиозных воззрений художника, Юрий Николаевич сказал: «Принимайте его таким, каков он есть, или вообще о нем не пишите».
В наших беседах часто затрагивалась тема о настоящей, подлинной духовности. Юрий Николаевич был убежден, что главное - это внутренний облик. Подвижник тот, у кого все стороны его индивидуальности уже соответствуют его кредо.
Однажды разговор зашел о том, что сейчас многие для достижения духовности и высших ощущений прибегают к искусственным, ритуальным или механическим способам, игнорируя самое главное — нравственное очищение. Юрий Николаевич советовал в течение дня «оставить время для молчания духа, в безмолвии открыть сердце указу Владыки». И добавлял, что «иногда своими желаниями мы заглушаем голос Учителя». «Молчание духа» практикуют как на Западе, так и на Востоке. Очень хорошо, если человек несколько раз в день освобождается от власти суеты и на несколько минут концентрируется на Высшем. Но одно это не может дать видимых результатов. Юрий Николаевич советовал прежде всего перестроить и очистить всю свою жизнь, в основу которой должны быть положены высокая нравственность, знание, искусство, красота и служение людям. Духовность не так легко достижима. К сожалению, если человек не чист в своих мыслях и чувствах, первые малые достижения, малые «сверхсилы», добытые путем концентрации, часто пробуждают в человеке гордыню, подогревают его самость со всеми вытекающими отсюда отрицательными последствиями. Потому самое главное — освобождение человека от отрицательных качеств, его внутренняя чистота, его бескорыстие.
Многим известно, что существует кратчайший, «царский», путь высшего преображения сознания — через смирение и непрестанное творение Иисусовой молитвы. Этим путем стараются идти многие как в России, так и в Индии. Иисусову молитву, или умное делание, Юрий Николаевич сравнивал с практикуемой на Востоке пранаямой. Он говорил: «Это та же пранаяма — «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». Ритмичный способ дыхания: вдох, задержка, выдыхание. Эту молитву надо поместить в сердце. Ритм молитвы в сердце никогда больше не должен умолкать, стать нормой, частью повседневного. Но, к сожалению, в Индии многие практикуют пранаяму, умное делание, без очищения. Достигают чрезмерного эмоционального подъема, после которого следует быстрый спад и психические расстройства».
Когда обсуждали изречение «Сознание красоты очень редко живет среди духовности», Юрий Николаевич привел слова Елены Ивановны, что «чувство красоты — настоящая проба. Если человек истинно духовен, то у него должно быть и чувство красоты». Потом добавил: «Иногда духовность слишком интеллектуальна. Такая, которая не вмещает красоты». Это особенно актуально в наши дни, в условиях господства так называемой массовой культуры и пошлости, невообразимой безвкусицы, когда под знаком «культуры» наблюдается полная атрофия чувства красоты.
Как обязательное качество истинной духовности Юрий Николаевич называл чувствознание. Юрий Николаевич определенно отмечал: «Без чувствознания никого нельзя назвать духовным. Многие люди направлены лишь интеллектуально и не распознают людей». В качестве примера высокой духовности и чувствознания Юрий Николаевич неоднократно упоминал о. Иоанна Кронштадтского.
Критикуя чрезмерную интеллектуальность, Юрий Николаевич утверждал, однако, что единственной силой, с помощью которой сегодня можно приобщить человечество к духовности, является наука. «Знания теперь очень нужны», — повторял он.
На протяжении трех лет мы ни разу не слышали из уст Юрия Николаевича ни одной цитаты из книг Учения, казалось, что он их даже не читает. Для него было чуждо щеголянье цитатами. Он говорил: «Западные люди говорят высокие слова, а живут обыденной жизнью. Оттого Запад не преуспевает. Напротив, Восток узнанное сразу применяет в жизни».
Имея в виду условия хрущевского атеизма и ограничения области духовного, кто-то из друзей спросил Юрия Николаевича: «Что же делать?». Юрий Николаевич ответил: «Принимая во внимание современные условия и возможности, стараться говорить на понятном языке, с помощью искусства, науки, морали воздействовать на окружающее, поднимать энтузиазм и героизм, если они направлены на общее благо».
Живя в Москве, Юрий Николаевич постепенно установил широкие связи с советской интеллигенцией. Однажды сообщил моему отцу, что книги Живой Этики уже путешествуют по Москве. Писатели Константин Паустовский, Леонид Леонов, Иван Ефремов; многие ученые, и среди них профессор химии из Киева В.А.Вераксо, интересуются Рерихами, читают книги Учения.
В то время мы часто бывали у скульпторов-теософов из круга Максимилиана Волошина — Ариадны Арендт и Анатолия Григорьева, а также у ваятеля-анималиста академика В.А.Ватагина. Арендт и Григорьев познакомились с Юрием Николаевичем и даже работали над портретом ученого, лепили его с натуры. Мы узнали, что Волошин в 1926 году приходил в Москве к Рерихам и от них уже в то время получил книги Учения. Все они были высоконравственными, очень мужественными, православными людьми. Юрий Николаевич упоминал, что теософами были Михаил Чехов, К.С.Станиславский, В.И.Качалов, А.Н.Скрябин, В.М.Бехтерев и другие представители русской культуры.
Несмотря на особую деликатность и любовь к людям, на необычайную терпимость к их недостаткам, все же как-то Юрий Николаевич попросил моего отца, если только это возможно, не приводить к нему людей неуравновешенных, психистов, контактеров, которых уже в то время было немало в кругах разного рода оккультистов. Очевидно, ученый страдал от их присутствия.
Когда говорили о друзьях семьи Рерихов, живущих за рубежом, касались и известного в настоящее время Б.Н.Абрамова, ученика Николая Константиновича. Именно в то время он приехал из Харбина и поселился в Новосибирске. Рихард Яковлевич тоже переписывался с ним. О нем Юрий Николаевич высказался определенно положительно: «Настоящий человек», несмотря на то, что упомянул и его слабое место. Когда Абрамов узнал об уходе Елены Ивановны, он воспринял это как большой удар и в отчаянии писал Юрию Николаевичу, что после ухода Елены Ивановны «все рухнуло. Что же делать?». Юрий Николаевич ответил: «Вы ведь старый солдат и знаете, как действовать после смерти военачальника».
Через Юрия Николаевича в то время мы познакомились с художником, инженером В.Т.Черноволенко и его супругой Марией Филипповной. Поразили картины Виктора Тихоновича — гармоничное сочетание многоцветных пятен с переливами темных тонов, их ритмика, гирлянды звезд, жемчужных вспышек и бусинок, фантастические цветы и силуэты человеческих фигур. В какой-то мере эти композиции напомнили мне некоторые иллюстрации книги о мыслеформах. И я открыла для себя яркий пример фиксации художником разнообразных форм Тонкого мира. Тем более, сам автор говорил, что это не фантазия, что он видит эти композиции.
Не меньше удивляла его музыка. Не зная даже элементарной музыкальной грамоты, он садился за рояль и играл под настроение присутствующих. Когда мы пришли в первый раз, у Черноволенко еще не было рояля, Виктор Тихонович ходил играть к соседям. Поэтому мы слушали лишь магнитофонные записи. Только позже мы смогли непосредственно слушать его феноменальную игру на рояле, сложнейшие импровизации, временами напоминавшие мне что-то из произведений Скрябина и Стравинского. Его супруга нам говорила о том, что Юрий Николаевич дал им книги Живой Этики и они читают «Листы Сада Мории», начинают углубляться в Учение. О музыкальных композициях Виктора Черноволенко Юрий Николаевич сказал: «У Виктора Тихоновича — музыка пространства. Некоторые вещи он играет с большим настроением». Рихард Яковлевич предположил, что у Черноволенко развит центр яснослышания, центр колокола, посредством которого он воспринимает музыку, с чем Юрий Николаевич согласился.
Во время множества встреч в его квартире на Ленинском проспекте, на выставках Николая Константиновича в Москве и Ленинграде, в Летнем саду, когда отец отказался от встреч в гостинице из-за возможного прослушивания, говорили очень много, но крайне редко и крайне бережно о сокровенном. Юрия Николаевича отличала полная охраняемость всего сокровенного, присущая восточным людям. «Мы, восточные люди, не говорим о сокровенном», — как-то заметил Юрий Николаевич. В другой раз о том же: «Восточные люди очень боятся произнести сокровенное. Лучше даже солгут, чем предадут». Если при нем кто-то рассказывал о допущенных кем-то кощунствах, глаза его становились печальными и он замолкал.
Некоторые картины отца после первой выставки в апреле 1958 года Юрий Николаевич держал у себя, как самые родные, близкие, как иконы. Например, последний вариант картины «Святой Сергий-строитель» с изображением самого дорогого для Юрия Николаевича образа Преподобного Сергия Радонежского, труженика-строителя. Та же насыщенная духовная синева предстает и в другой сокровенной картине «Сожжение тьмы». Висели у него и «Тень Учителя», «Христос у Генисаретского озера», над дверью кабинета — любимая «Гессэр-хан». А в своей маленькой спальне, подальше от посторонних глаз, как самая родная ему «Держательница Мира» — образ матери, его матери, несущей ларец с «камнем драгим».
О матери Юрий Николаевич говорил очень мало, с особым трепетом и деликатностью. Больше рассказывали сестры Богдановы. Когда Юрий Николаевич должен был по делам уходить, мы обращались к ним со множеством вопросов. Сквозь слезы Людмила Михайловна говорила: «Все лучшее, что человеку можно приписать, относится к Елене Ивановне. Она самая замечательная женщина. Но говорить о ней — значит умалять, можно только ее любить». А Юрий Николаевич однажды сказал моему отцу: «Это только для Вас и для самых ближайших по Вашему усмотрению» — и коротко поведал об уходе матери и церемонии ее кремации. О матери он не разрешал никому писать, кроме как моему отцу и Зинаиде Григорьевне Фосдик, у которых, по его мнению, достаточно деликатности и чувствознания. В своей спальне, куда почти никто не входил и куда лишь однажды сестры Богдановы пригласили Гунту, а мы с отцом входили лишь позже, уже после кончины великого ученого, Юрий Николаевич держал самое святое: иконы, танки, очень для него дорогую бронзовую статуэтку Будды, фотографии матери, отца, брата и других близких. Сокровенные портреты и особенно значимые реликвии никогда не были выставлены открыто.
Конечно, самое большое воздействие на окружающих людей оказывал личный пример ученого. Если он что-то деликатно советовал, это был прежде всего его опыт, то, что он применял на себе ежедневно, что стало частью обычного, повседневного. Он знал, что значит оставить время для молчания духа, что значит умное делание, что значит поместить молитву в сердце, чтобы та стала неотъемлемой частью жизни, чтобы сердце тайно, незаметно для других, непрестанно, ежедневно пребывало в молитвенном состоянии. Тогда интеллект может спокойно заниматься своими обыкновенными делами, не нарушая ритма внутренних вибраций сердца.
С самого детства он был воспитан на примерах великих русских подвижников: Святого Преподобного Сергия Радонежского и Святого Серафима Саровского. А позже приблизился к мудрецам Востока. И прекрасно осознавал, что, несмотря на огромную пользу знаний, просвещения, изменить, совершенствовать и возвысить сознание можно лишь вибрациями сердца, полученными из Великого Источника. Недаром его брат Святослав Николаевич, особенно в последние годы своей жизни, держал в руке четки, помогавшие ему творить непрестанную молитву, по наставлению святого старца — отца Нектария из Ельца, и со слезами молился Святому Серафиму Саровскому.
Юрий Николаевич часто страдал на собраниях в прокуренных помещениях, на что лишь единственный раз как-то пожаловался. Очень не хватало для него праны подножий Гималаев. На второй год после возвращения в Россию он заболел малокровием и в поисках праны выходил погулять до восхода солнца на университетском бульваре. Работал, работал непрестанно, не торопясь, гармонично, по мере сил и возможностей, забывая себя, поверх личного, для присутствующих незаметно, тайно держа в своем сердце ритм непрестанной молитвы.
Юрий Николаевич ушел из жизни скоропостижно, неожиданно для всех, в расцвете сил. Сразу же после его ухода сестры Богдановы подарили мне его последнюю фотографию и сказали, что это единственная, больше такой нет. Его лицо на этой фотографии исполнено глубокой тишины и нигде прежде не замеченной большой скорби. Потом, в других фотографиях, я пыталась найти его, такого мне дорогого, но не смогла — не он, не он... Где-то — частица от его доброго лукавства, где-то — от его спокойной мудрости, где-то — от неожиданной подвижности его взгляда, но это всего лишь частицы. Немного больше от Юрия Николаевича в коротеньком фильме А.Н.Зелинского, который он показал нам позже. Но все же и там осталось так мало от него. Он ушел от нас, ушел далеко...
Но что мне особенно запомнилось в Юрии Николаевиче, это когда мы заговорили о самом сокровенном и глаза его тогда стали бездонными, уходящими в беспредельность веков, словно огромные черные таинственные зрачки масок саркофагов древнеегипетских гробниц...