Павел Александрович Флоренский создал свой, неповторимый образ Вселенной. Неотъемлемой частью его Вселенной был мир горний, духовный. В своём труде «Иконостас» он писал, что Господь создал как видимый мир ― Землю, так и невидимый, духовный ― Небо. Как же у Флоренского происходило постижение мироздания?
В детстве Флоренского всячески ограждали от разной мистики (даже не читали сказок, дабы не пробудить в нём интерес к таинственному), но это было бесполезно, так как в его душе эта тяга была врожденной. Став взрослым, он так рассказывал о своих детских ощущениях:
«Нечто, кажущееся обыкновенным и простым, самым заурядным по своей частоте, нередко привлекало <…> моё внимание. И вдруг тогда открывалось, что оно – не просто. Воистину что-то припоминалось в этом простом и обычном явлении, и им открывалось иное, ноуменальное, стоящее выше этого мира, или точнее, глубже его. <…> Обычный камень, черепица, обрубок открывают себя как вовсе не обычные и делаются окнами в иной мир. Со мною в детстве так бывало не раз. Но в то время как иные явления всегда манили к себе мою душу, никогда не давая ей насытиться, другие, напротив, открывали таинственную глубину свою лишь урывками, даже единично, раз только. Одним из таких восприятий были искры.
Мы тогда жили в Батуме, в доме Айвазова. Было же мне около [четырёх-пяти] лет. Возбуждаясь к вечеру, я долго-долго не соглашался ложиться спать; а когда ложился, то всё равно часами лежал, не засыпая, ворочаясь с боку на бок и в миллионный раз изучая рисунок обоев или одеяла. Это были часы почти что пытки, когда я вылёживал в постели без сна. И потому я очень не любил укладываться спать рано, несмотря на уговоры. Однажды я с тётей Юлей сидели в спальной комнате, что выходила на двор. Сначала тетя занимала меня, читала, рассказывала, а потом стала посылать спать. Но я чем-то особенно заупрямился и не шёл. Тетя говорила, что надо идти. На дворе было темно. Тетя говорила, что если я не пойду, то сон может улететь спать и тогда я уже не засну; не знаю, говорила ли она, ипостазируя сон, или я только ― так её понял. Но посмотрел в тёмное окно ― дело было осенью ― и вижу: летят искры, вероятно, развели таган или печурку на дворе, с углями. И одна за ними последняя, особенно яркая, летит как-то одиноко поодаль, отсталая. Я ― к тете: “Смотри! Что это?” А она: “Это улетает твой сон. Вот теперь ты не сумеешь заснуть”. Я видел искры, как я, конечно, видывал не раз до того. Но я почувствовал, что тетя глубоко права, что это действительно летит мой сон, имеющий невидимую, но бесспорную форму ангелка, ― и что, улетая, он делает что-то непоправимое. Я разрыдался. Почувствовал, что что-то свершилось. Поспешил лечь, но долго-долго не смыкались веки. Прошли с тех пор годы. Как-то недавно (1919.III.19) служил я всенощную в церкви Красного Креста. Химические угли у нас кончились, приходится разжигать кадило простыми, из плиты, и при каждении они иногда искрятся. Вот искра от кадила полетела, как-то одиноко, в темном пространстве алтаря. И мне сразу вспомнилось, как такою же искрою “улетел сон мой” в детстве. А та, детская, искра в свой черед, будила воспоминание об огненном потоке искр из-под колеса точильщика, открывшем мне иной мир, полный таинственной жути и влекущий и волнующий ум. Искры перекликаются с искрами и подают весть друг о друге. Сквозь всю жизнь мою пронизывается невидимая нить искр, огненная струя золотого дождя, осеменяющая ум, как Юпитер Данаю» [1, с. 42-43].
В подростковом возрасте Флоренский стал увлекаться точными науками. Позже он писал:
«На вопрос, к чему я стремлюсь, я бы ответил: “Познать законы природы”» [1, с.189]. Он считал, что его методы познания не будут в будущем полезны науке, но помогут формированию его собственного мировоззрения. Эти законы и составляли миропонимание Флоренского, но, в свою очередь, они были неотделимы от духовных и божественных законов мира. Такое мировоззрение укрепилось в сознании Флоренского к 15―16 годам. В этом юном возрасте ему казалось, что в окружающих нет действительной преданности знанию и нет преданности научной работе, и потому если и он перестанет заниматься наукой, то нанесет ущерб науке в целом. Поэтому день, в который ему не удавалось совершить научную работу, он считал потерянным, зря прожитым.
Юный Павел Флоренский читал много работ по физике и родственным наукам. В основном его любимой литературой были
«книги, выросшие на английской почве, и французские» [1, с. 192]. В своем миропонимании он
«находил совсем иные представления о пространстве и времени и совсем иные предпосылки о строении мира» [1, с. 193]. Своё ощущение он таил глубоко в себе, понимая, что
«попытка заговорить о нём повела бы к полному разрыву со всеми окружающими» и что его
«слова были бы восприняты за нечто бредовое» [1, с. 199]. С возрастом, однако, он пришёл к убеждению, что
«жизнь и каждого из нас, и народов, и человечества ведётся Благою Волею, так что не следует беспокоиться ни о чем, помимо задач сегодняшнего дня» [1, с. 199-200].
В юности Павел Флоренский ощущения иного мира принимал с открытой душой и очень доверчиво; ему никогда не были свойственны скепсис, раздвоенность в восприятии, дребезжащее ощущение бытия. Этот мир всегда соприкасался с ним как подлинная и не внушающая сомнений действительность. Но из-за того, что у него была
«сильно развита привычка к самостоятельной мысли и самостоятельной оценке её» [1, с. 220], началась переоценка себя, своих взглядов. Начались поиски истины.
«“Истина недоступна” и “невозможно жить без истины” ―
эти два равно сильных убеждения раздирали душу и ввергали в душевную агонию», – писал он в юности [1, с. 243]. Став священником, он написал книгу «Столп и утверждение истины», в которой говорилось о христианстве и церкви как об истинах для всех; это одно из самых важных его сочинений. Вот слова из этой работы:
«…церковность ―
вот имя тому пристанищу, где усмиряется тревога сердца, где усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум» [2, с. 5]. То есть для Флоренского истина была в вере. Павел Александрович считал, что истинная человеческая мудрость, истинная человеческая разумность недостаточна для познания только потому, что она ― человеческая.
«Что я разумел под словом “Истина”? ―
Во всяком случае ―
нечто такое полное, что оно всё содержит в себе и, следовательно, только условно, частично, символически выражается своим наименованием» [2, с. 15]. Далее Флоренский подвергает слово «истина» детальному лингвистическому анализу. Это необходимо для более ясного представления о том, что есть истина. Флоренский признает, что истина есть единая сущность о трёх ипостасях (Троица), каждая непосредственно рядом с каждой, и отношение двух только может быть опосредствовано третьей, среди них немыслимо первенство.
«“Троица единосущная и нераздельная, единица триипостасная и соприсносущная” – вот единственная схема, обещающая разрешить έποχήΈποχή (греч.) ― воздержание от окончательного определения. Здесь ― определение истины. ― Ред. <…>», – пишет Флоренский в главе «Столпа…» «Триединство» [2, с. 51]. Вселенная Павла Флоренского объединяла в себе и науку, и религию, причём одна другой не мешала, они скорее дополняли друг друга; из них и складывалась истина Флоренского.
Весной 1928 г. по доносу П.А.Флоренский был арестован, осужден на 3 года
«как активный участник церковно-монархической организации» и сослан в Нижний Новгород [4, с. 7]. Это было его первое заключение.
В феврале 1933 г. снова арест (уже в Москве), а затем заключение на долгие годы. Но и под конвоем он не прекращает научную деятельность. На Дальнем Востоке, куда был отправлен Флоренский, он работает на мерзлотной станции, занимается проблемами вечной мерзлоты; отчасти благодаря его работам построены такие города, как Норильск, Сургут, Салехард. (Однажды, занимаясь исследованиями грунта, Флоренский на глубине двух метров нашел замерзшую личинку и был совершенно потрясен, когда, оттаяв, личинка ожила. Когда об этом узнали в Америке, то выдвинули идею: замораживать людей, а потом возвращать их к жизни.) В 1934 г. Флоренскому разрешили свидание, и к нему приехала жена Анна Михайловна с тремя младшими детьми ― Марией, Михаилом и Ольгой. Это свидание оказалось последним: семья ещё не успела уехать, как Флоренского перевели в лагерь «Свободный», а потом по этапу отправили на Соловки. И письма сделались единственным способом общения.
Попав в концлагерь, Флоренский не перестает заниматься наукой, изучать окружающий мир. Он пишет письма жене и детям, пишет очень много, сколько разрешено. В этих письмах он излагает свои соображения по поводу истины, науки, религии. Во многом благодаря этим письмам мы знаем о складе ума о. Павла, о его занятиях в таком месте, где, казалось бы, невозможны никакие занятия и увлечения. Но даже жуткие условия концлагеря не убили во Флоренском тягу к познанию, к наукам. Наоборот, лагерь даже закалил дух о. Павла. На допросах Флоренского заставляли отречься от веры, но его вера была крепка, и от него ничего не добились. Отец Павел считал, что жизнь без Бога невозможна, такая жизнь вселяет в человеческую душу противоречия. Даже в лагере он жил в Боге.
На Соловках Флоренский занимается добычей йода, делом для него совершенно новым. В одном из писем жене он пишет, что лишь благодаря парам йода не заболел:
«У нас тут была эпидемия гриппа, но я <…> не заболел, вероятно, потому что принимал иод» [3, с. 416] и советует
«в качестве предупредительной меры принимать по 2―
3 капли иодной тинктуры, лучше в молоке» [3, с. 397].
В 1937 году на Соловках прекращается всякая научная работа, уничтожены и уникальные аппараты Флоренского, и их чертежи.
«…Самое скверное в моей судьбе ― <…>
фактическое уничтожение опыта всей жизни <…> Если обществу не нужны плоды моей жизненной работы, то пусть остаётся без них, это ещё вопрос, ктó больше наказан, я или общество тем, что я не проявляю того, что мог бы проявить» [3, с. 172]. «Учёному в рясе» не нашлось места в Стране Советов. По одной из легенд, в день смерти Павла Александровича заключённые встали на колени. Они отдавали дань уважения учёному и настоящему человеку. Труды Флоренского как врага народа оказались под запретом, его не разрешалось цитировать, на него нельзя было ссылаться. Родственникам удалось добиться реабилитации о. Павла лишь в 1958 г., но понадобились долгие 30 лет для установления точной даты его гибели:
«Свидетельство о смерти. Флоренский Павел Александрович умер 8 декабря 1937 года в возрасте 55 лет. Причина смерти ― расстрел».
На родине о Флоренском как о великом ученом, философе, богослове вспомнят лишь в конце 1980-х, через пятьдесят лет после смерти…
Литература и примечания
1. Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминанья прошлых дней. Генеалогические исследования. Из Соловецких писем. Завещание. М.: Московский рабочий, 1992.
2. Флоренский П.А. Собр. соч. В 2 т. Т. 1(I): Столп и утверждение истины. М.: Правда, 1990.
3. Священник Павел Флоренский. Сочинения. В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков. М.: Мысль, 1998.
4. Священник Павел Флоренский. Все думы ― о вас: Письма семье из лагерей и тюрем 1933―1937 гг. СПб., 2004.
5. При подготовке доклада использован документальный фильм «Русский Леонардо», приуроченный к 125-летию со дня рождения Павла Флоренского. Фильм демонстрировался на телеканале «Культура» 17.01.2007 в 20.50.