Электронная библиотека Международного Центра Рерихов

Каждая теория, какой бы новой и оригинальной на первый взгляд она ни казалась, всегда уходит своими корнями в определённую традицию. Так было и с учением Живой Этики. Хронологические ориентиры здесь хорошо известны: в 20-е годы прошлого столетия была сообщена цельная система знаний, теснейшим образом связанная с процессами космизации мышления. Эта система получила оформление в книгах Елены Ивановны и Николая Константиновича Рерихов, которые были непосредственно связаны с теми, кто стоял у истоков подобных знаний.
В какую культурную традицию ― речь идёт о Западе ― уходили корни Живой Этики? Тут называют много имён, среди них встречаются и немецкие. Например, оболганный светскими и ортодоксальными церковными властями философ Яков Бёме, автор трактата «Аврора, или утренняя заря в восхождении». Положения, созвучные идеям Живой Этики, высказывали немецкие романтики, которые, к слову сказать, хорошо знали Бёме и ссылались на него в своих сочинениях: Фридрих Шлегель, Новалис, Франц Баадер и другие.
В этом контексте незаслуженно редко вспоминают о Гёте, чье универсальное наследие знаменовало собой целую эпоху эстетического развития Германии, а в некотором смысле ― и всей Европы. Есть достаточно оснований полагать, что Гёте был одним из тех, кто внёс свой вклад в формирование нового планетарного мышления. Попытаемся провести некоторые параллели между ним и Рерихом. Нас, во-первых, будут интересовать типологические схождения: какие черты творческого облика и духовного наследия Гёте и Рериха сходствуют между собой? Далее речь пойдет о контактных связях: какую сумму представлений о Гёте имел Николай Константинович? Будет затронута и такая проблема: что могли актуализировать идущие от Гёте импульсы в мировоззрении Рериха в связи с идеями Живой Этики?
В первом случае важная параллель напрашивается сама собой: и Рерих, и Гёте были универсальными личностями. Что касается немецкого мыслителя, то он был не только поэтом и учёным (и в этом последнем случае учёным многосторонним), но, будучи учёным, в то же самое время творил как поэт, а являясь поэтом, выступал в своем творчестве как учёный. Например, лирические произведения Гёте прочитываются наиболее адекватно тогда, когда читатель знаком с его сочинениями по естествознанию. Синтез философии и искусства ― характерная черта наследия Рериха. Философичны в истинном значении этого слова его гималайские пейзажи, ключ к пониманию которых лежит в сфере идей Живой Этики.
Рерих как художник, мыслитель, общественный деятель известен несравненно больше, чем Рерих-поэт. А ведь Николай Константинович оставил немало превосходных стихотворений, составивших яркую страницу в истории русской поэзии Серебряного века. Он также ― это известно ещё менее ― пробовал переводить Гёте.
Что интересно: почти все его стихотворения написаны белым стихом, в России той поры, да и ранее, весьма редко встречавшимся в философской лирике. Что также интересно: внимание к верлибруВерлибр (от франц. vers libre), нерифмованные стихи, расчленённые на стихотворные строки, но не обладающие признаками их соизмеримости. в России усилилось после переводов на русский созданной Гёте этим размером медитативной лирики.
Есть область, в которой сходство мыслей, интенций и прозрений Гёте и Рериха выступает особенно зримо. Имеем в виду совокупность размышлений Гёте по поводу одного чрезвычайно заинтересовавшего его явления в духовной жизни человечества, которое он назвал «мировая литература» (заметим, что мало кто из пользующихся этим понятием сегодня знает, что впервые его употребил именно немецкий поэт). В случае с Рерихом речь идет о культурологическом аспекте учения Живой Этики.
С точки зрения современной науки гётевскую концепцию «мировой литературы» точнее всего можно определить как развернутую теорию интернациональной культурной коммуникации. 31 января 1827 года Гёте замечает своему многолетнему собеседнику Эккерману: «Если мы, немцы, не выглядываем за узкие пределы того, что нас окружает, мы легко впадаем в педантическое самомнение. Поэтому я охотно знакомлюсь с тем, что создали другие народы, и советую каждому делать то же самое. Национальная литература сейчас мало что значит, на очереди эпоха мировой литературы, и каждый должен теперь содействовать её скорейшему наступлению» [1, с. 278].
Итак, каждый призван способствовать приближению данной эпохи, мыслимой поэтом как эра наивысшего синтеза и прогресса. Важна здесь, помимо всего прочего, идея тотальности, целокупности: мировая литература создается всем человечеством, т.е., в известном смысле, и каждым отдельным индивидуумом.
Идея целокупности духовного пространства человечества содержится в следующем суждении Рериха: «Культура должна войти в ближайший, каждодневный обиход как хижины, так и дворца» [2, с. 4].
Гёте указывал, что национальные литературы и культуры в процессе взаимообщения гуманистически взаимообогащаются, что в решающей степени содействует гуманистическому обогащению мировой литературы и культуры. Именно идея гуманизма выступает доминантой гётевской концепции.
Гуманизм Гёте был воинствующим: поэт не только пропагандировал идеалы справедливости и терпимости, но и резко критиковал всё, что им противостояло. То же самое можно сказать и о гуманизме Рериха.
Ощущение бездуховности и катастрофичности современности, какой она была в начале XIX века, когда творил Гёте, и какой она стала в первые десятилетия XX столетия, когда жил Рерих, обусловило патетику их пропаганды гуманизма, отстаивания ими непреходящей ценности культурных завоеваний человечества. Конечно, тут на ум сразу приходит Пакт Рериха, который лег в основу Гаагской конвенции «О защите культурных ценностей в военное время».
«Не может человечество, ― подчеркивал Николай Константинович, ― продолжать низвергаться по пути расчленения и ненависти, иначе говоря, спешить к одичанию. Стойте, стойте, уже и пропасть близка!» [2, с. 5].
Не приходится говорить о том, насколько актуально звучат эти слова сегодня и как злободневны они в отнесении именно к России, где антигуманизм приобрел поистине угрожающие размеры.
Но Рерих с видимым удовлетворением отмечает и иную тенденцию в современном историческом и духовном развитии человечества: «Всё-таки теперь, после всевозможных разъединений, дух человеческий опять оборачивается к положительному построению, в котором ценно каждое искреннее сотрудничество» [2, с. 11].
А вот что писал Гёте: «С некоторых пор всё чаще говорят о мировой литературе, и недаром, ибо все нации, испытав потрясения и смешавшись друг с другом во время ужасающих войн, а затем вновь возвратившись в своё прежнее обособленное состояние, не могли не заметить, что кое-чему научились на чужбине, восприняли что-то новое, иной раз ощутили неизвестные до сих пор духовные потребности. Отсюда появилось чувство соседства, и, вместо того чтобы замыкаться, как это было до сих пор, национальный дух стал постепенно стремиться к участию в более или менее свободном обмене духовными ценностями» [3, с. 28-29].
Между прочим, гётевская характеристика органично прилагается к тому периоду истории России, начало которого отмечено вторжением Наполеона, последующим его изгнанием и освобождением Европы от французского ига, а конец ознаменован восстанием декабристов в 1825 г.
Важная составляющая гуманизма Гёте и Рериха ― концепция толерантности. Сошлемся здесь на главу «Терпимость» в «Твердыне пламенной», в случае с Гёте процитируем его высказывание, говорящее само за себя: «Поистине всеобщая терпимость будет достигнута лишь тогда, когда мы дадим возможность каждому отдельному человеку или целому народу сохранить свои особенности, с тем, однако, чтобы он помнил, что отличительной чертой истинных достоинств является их причастность всечеловеческому» [4, с. 535].
И еще одно замечание в связи с рассматриваемым вопросом: и у Рериха, и у Гёте этический принцип выступает абсолютным критерием продуктивности эстетического.
Сближает обоих художников опосредование в их творчестве синтеза западных и восточных духовных традиций. Опубликование в 1819 г. «Западно-восточного дивана» Гёте, этого поистине эпохального произведения, знаменовало собой веху в развитии европейского филоориентализма. Одновременно «Диван» явился важным шагом на пути сближения и взаимодействия культурных миров Запада и Востока. По органичности их слияния сборник обогнал как свое время, так и нашу современность. В нём мы имеем дело с драгоценным словесным сплавом общечеловеческой культуры, которой принадлежит будущее, куда и устремлен «Диван». В одной из его книг содержатся замечательные строки:

Если ты в сердцах знаток,
Эту мысль пойми ты:
Ныне Запад и Восток
Неразрывно слиты [5, с. 458].

Четверостишие может быть поставлено эпиграфом к совокупности работ Николая Константиновича о синтезе духовных богатств Запада и Востока; синтезе, явившемся характерной чертой Живой Этики. Активно и многообразно содействовал он его претворению.
Вопрос о таком синтезе был поставлен на повестку дня самим ходом исторической и духовной эволюции человечества. Именно Рерих и Гёте, как немногие другие, с особой императивностью осознали его продуктивность, причем как для Запада, так и для Востока.
Известно, какую роль в судьбе Николая Константиновича, его супруги и их сыновей сыграла Индия и как это преломилось в Живой Этике. Серьёзный интерес к индийской культуре проявлял и Гёте. В 1817 г. он набросал статью «Поэтические произведения Индии», где исключительно высоко оценил известную драму Калидасы «Шакунтала, или Перстень-примета», вступление к которой навеяло ему «Пролог в театре» в первой части «Фауста». Возможно, «Шакунтала» повлияла и на его вторую часть: подобно тому как в пьесе Калидасы отец и мать соединяются благодаря сыну, и у Гёте от союза Фауста и Елены рождается Эвфорион (третий акт второй части). Упомянем тут также «индийскую» балладу Гёте «Бог и баядера» и его «Трилогию парии». Эти произведения, равно как их многочисленные преломления в изобразительном искусстве и музыке, Николай Константинович знал и ценил. Добавим также, что наряду с другими восточными языками, Гёте составил себе представление и о санскрите.
Ещё одна значимая параллель: внимание, проявленное Рерихом и Гёте к наследию выдающегося голландского философа Спинозы. К трехсотлетию его рождения Николай Константинович написал интереснейшую статью, затронув в ней и проблематику, поднятую Спинозой в сочинении, одно название которого должно было сказать Рериху о многом: в виду имеется «Этика». «Спиноза, ― отмечает он, ― достигнув значительного совершенства в искусстве, поистине отвечал завету гармонизации и облагораживания духа» [2, с. 8]. Рериху глубоко симпатичен пантеизм Спинозы, настаивавшего на идентичности Бога и природы, его этическая концепция. В духе Спинозы пишет он в статье и о «трансмутации мысли в материю и материи в мысль» [2, с. 231].
О такого рода взаимопереходе писал и Гёте в стихотворении «В созерцании черепа Шиллера» [6]. На память здесь приходит восклицание Гамлета, держащего в руке череп шута: «Бедный Йорик!» [7, с. 39]. Но Гёте опоэтизировал в стихотворении не смерть, а её переход в жизнь и триумф последней. Его финальные строки гласят:

Того из всех счастливым назову я,
Пред кем Природа ― Бог разоблачает,
Как, плавя прах и в дух преобразуя,
Она созданья духа сохраняет [8, с. 464].

И именно Спинозу признавал Гёте тем мыслителем, который оказал на него особенно сильное влияние.
Рассмотрев некоторые типологические схождения между миропониманием Рериха и Гёте, остановимся на характеристиках, которые Рерих дает немецкому поэту. Материала здесь много, он пока не обобщен и не изучен; мы ограничиваемся обозрением статьи Николая Константиновича «Гёте» (Урусвати, 1931), написанной в преддверии памятной даты, столетия со дня смерти Гёте, и опубликованной в «Твердыне пламенной».
Примечательны прежде всего два эпиграфа к статье, даваемые автором в оригинале и собственном переводе. Первый ― это гётевский парафраз изречения Плотина, виднейшего представителя неоплатонизма, о познании подобного подобным и о связи микро­- и макрокосма. В переводе Рериха он звучит так:

Не будь глаз солнцеподобным,
Никогда он не увидел бы солнце [2, с. 234].

Тут на коротком поэтическом пространстве соединены интенции, идущие от трёх выдающихся представителей европейской культуры: Платона, Плотина и Гёте, и о каждом из них можно сказать, что его наследие интересовало Рериха. Мысль, варьируемая здесь Гёте, и не только тут, но и в других произведениях, особенно в цикле поистине космической лирики «Бог и мир», равно как и в обеих частях «Фауста», была органично близка Рериху и многообразно преломилась в его собственном творчестве.
Знаменателен второй эпиграф, представляющий собой цитату из «Западно-восточного дивана». Николай Константинович знал это произведение. Отметим также, что в статье рассыпаны цитаты как из лирической части сборника, так и из прозаических «Заметок и примечаний» к нему, в которых поэт упрекал европейцев в незнании восточной культуры и указывал на пагубное воздействие такого незнания на западную цивилизацию. Должен был привлечь Рериха и высокий этический пафос «Дивана» как подлинно интернационального произведения.
На примере «Западно-восточного дивана» можно показать, как типологические схождения между Гёте и Рерихом дополняются непосредственным восприятием последним этого творения. Типологические схождения наличествовали бы, если бы Рерих и не был знаком со сборником. Познакомившись с ним, Николай Константинович должен был увидеть в Гёте своего предшественника и союзника в пропаганде сближения Запада и Востока.
В «Твердыне пламенной» Рерих с большим сочувствием пересказывает персидский апокриф о Христе: «Когда проходил Христос с учениками, на пути оказался труп собаки. Отшатнулись ученики от тления. Но Учитель и здесь нашел красоту и указал на белизну зубов животного» [2, с. 8]. Это же предание сообщает и Гёте в «Заметках и примечаниях» к «Дивану», здесь оно развернуто в целое стихотворение.

Исус в своём земном скитанье
Однажды на базар пришел;
Смердящий труп собачий кто-­то
К воротам дома притащил;
Толпой зеваки собирались,
Как коршуны вокруг добычи.
Один сказал: «Мой мозг горит,
От вони гадкой истлевая».
Другой сказал: «Что говорить,
Нам падаль беды предвещает».
Так всякий пел на свой манер,
На пса проклятья насылая.
Когда ж черед Исусу вышел,
Он без обиды говорит,
Благой природы воплощенье:
«Как жемчуг, белы эти зубы» [9, с. 194].

Поэт, следуя апокрифу, сообщает и о впечатлении, произведенном на толпу словами Христа:

От этих слов всех пот прошиб,
И жар пронял безмерно грубых [9, с. 194].

И Рерих, и Гёте фиксируют своё внимание на таких сюжетах, которые рисуют картины смерти и разложения, но одновременно несут в себе и этическое содержание. Ситуация аналогична той, которая описана выше, когда речь шла о стихотворении «В созерцании черепа Шиллера».
Различные разделы «Твердыни пламенной» симфонически связаны между собой и перекликаются друг с другом; приводимое в начале книги стихотворение графа Алексея Толстого о внеземной природе творческого вдохновения фигурирует затем в этюде о Гёте; в нём имя немецкого поэта как создателя «Фауста» названо рядом с именами Гомера, Фидия и Бетховена.
И ещё об одном типологическом схождении, поддержанном непосредственной рецепцией: о внимании Рериха и Гёте к синтезу как универсальной категории. Имеем в виду раздел «Синтез» в «Твердыне пламенной» и статью Гёте «Анализ и синтез» (1829). Оба мыслителя трактуют синтез как важнейший методологический принцип и предостерегают современников от его недооценки. Исполнено глубокого значения замечание Николая Константиновича о гётевском «Фаусте» как «синтезе жизни»: произведение понимается как парадигма человеческого бытия вообще. Когда Рерих, еще в юные годы участвовавший в постановке «Фауста» в детском театре, цитируя в оригинале знаменитые строки из его финала о поднимающем нас ввысь «вечно-­женственном», говорит о «чистых сферах восторга красотою», он дает оригинальную трактовку квинтэссенции гётевской эпопеи.
Примечательно, что Николай Константинович характеризует Гёте в категориях и терминах Живой Этики, о чём свидетельствует следующая цитата: «Пламя духа, огонь сердца, великий Агни не рассудком, но чувствознанием ввёл Гёте в тайники вершин. Синтез никакими обществами не даётся. Но знаменательно видеть, как Гёте, как истинный Посол Истины, не уклонялся от жизни, но находил улыбку ко всем её цветам. <…> Мышление Гёте, по справедливости, можно назвать пространственным. В нём утверждалась личность, но было освобождение от эгоизма. Агни­-Йога! Такое сочетание для малых сознаний даже невообразимо, но оно является верным мерилом потенциала личности» [2, с. 235-236]. В такой интерпретации Гёте предстает в качестве эталона человеческой личности. И можно сказать, как Махатма.
Свою статью о Гёте Рерих завершает цитатой из «Песни песней», и она звучит торжественным аккордом к его размышлениям о великом немце. Тут вспоминается внимание, проявленное к «Песне песней» Гёте: в 1775 году, т.е. молодым человеком, он перевел её на немецкий, а в «Диване» посвятил ей значительную часть одной из глав.
Тема «Гёте и русский космизм» подлежит особому рассмотрению, упомянем здесь только о том интересе, с каким к Гёте отнёсся такой выдающийся представитель этого направления, как академик Владимир Иванович Вернадский, обнаруживший элементы развиваемого им учения о ноосфере как в научном, так и в художественном творчестве Гёте, в последнем случае прежде всего во второй части «Фауста» [10].
Таким образом, внимание Рериха к Гёте может быть объяснено тем, что он сам был «гётевской» натурой. Многое из написанного им о Гёте может быть отнесено к нему самому.

1. Goethes Gespäche mit Eсkermann. Berlin, 1955.
2. Рерих Н.К. Твердыня пламенная. Рига, 1991.
3. Цит. по: Кессель Л.М. Гёте и «Западно-восточный диван». М., 1973.
4. Гёте И.В. Об искусстве. М., 1975.
5. Гёте И.В. Собр. соч. в 13 т. Т. 1. М.–Л., 1932.
6. Название отражает историю создания этого перла философской лирики поэта. В сентябре 1826 г., во время расчистки старого веймарского кладбища, были обнаружены останки Шиллера, перезахороненные в герцогском склепе. Череп Шиллера некоторое время находился в доме Гёте, в эти дни и было написано стихотворение.
7. Шекспир В. Гамлет, принц датский. Ижевск, 1984.
8. Гёте И.В. Собр. соч. в 10 т. Т. 1. М., 1975.
9. Гёте И.В. Западно-восточный диван. М., 1988.
10. См.: Вернадский В.И. Мысли и замечания о Гёте как о натуралисте / Вернадский В.И. Избранные труды по истории науки. М., 1981. ― С. 242-289.