ЖРЕЦЫ И ХРАМЫ, ПРОРОКИ И КОЛДУНЫ

Примитивные верования и представления тода можно характеризовать двумя словами — культ буйволов. Это обстоятельство всегда поражало всех тех, кто входил в контакт с племенем, начиная от преподобного Жакоме Финичио и кончая современными этнографами. Культ буйволов — наиболее яркая черта образа жизни тода. Этот культ свидетельствует о многом. И прежде всего о том, что первобытная религия возникла на реальной основе. Тода обожествляют то, что дает племени ежедневную пищу и поддерживает его существование. Что такое храмы тода? Это, по сути, фермы, где содержатся священные буйволицы. Кто такие жрецы тода? Это люди, наиболее опытные в уходе за такими буйволицами. Строгий ритуал, которым отличается жизнь на священной ферме, возник, по-видимому, позже, когда элементы религии получили достаточное развитие. Но и существующий ритуал, за некоторым исключением, то же самое, что делает обычный тода в повседневной жизни. Религия канонизировала этот образ жизни и придала ему на ферме некоторую таинственность, связав его с богами и необъяснимыми силами природы. Каноны, выработанные в течение многих сотен лет и сохраняющиеся в наши дни, придали оттенок исключительности и священной буйволице, и ферме, где она содержится, и жрецу, который за ней ухаживает. Культ буйволов содержит в себе противоречие, пока еще трудно объяснимое, как и многое, что связано с племенем тода. И действительно, существование такого культа свидетельствует о начальном этапе в развитии религии. Однако развитая ритуальная сторона культа буйволов, более характерная для поздних религий, поражает своим несоответствием существующему примитивизму и заставляет задумываться исследователя. Объяснение этому, очевидно, надо искать в истории племени, в том пути, который оно проделало, перед тем как попало в Нилгири, и который нам, к сожалению, еще неизвестен.
Таинственные храмы тода, так непохожие на общепринятые места поклонений, еще с начала прошлого века будоражили воображение европейских путешественников, миссионеров, чиновников и исследователей. Одни храмы не отличались от обычных хижин тода, другие имели причудливую коническую форму. Среди европейского населения ходили слухи о том, что в конических храмах тода держат золотых идолов и тайно им поклоняются. Слухи эти усиленно поддерживались христианскими миссионерами. «Каждый дом имеет своего идола», — писал датский миссионер Кофоед-Григерсен в 1905 году. Ему вторил Моди, утверждая, что в храмах стоят золотые идолы. Отец Метц был более осторожным. Он не утверждал, что у тода ость идолы, но писал, что они поклоняются «материальному предмету».
В то время уже хорошо было известно, что в храмы не могут входить непосвященные соплеменники, не говоря уж о чужих. Но для европейцев запретов не существовало. В конце XIX века английский антрополог Маршалл проник в конический храм. Выбрав ночь потемнее, Маршалл с приятелем появились в манде, где находился храм «по». Манд спал, буйволы мирно жевали жвачку. Отвалив камень у входа, оба англичанина, как воры, пролезли в «храм дикарей». Они зажгли свечи, но не обнаружили там ничего, кроме глиняных и бамбуковых сосудов для молока и сбивалки для масла. Разочарованные авантюристы, по словам Маршалла, «выскользнули обратно, как две степные собаки». Другим пришельцам повезло больше. В результате из некоторых храмов были похищены древние предметы, игравшие роль священных реликвий. Так, в сороковые годы нашего века у тода была украдена золотая ваза, которой очень дорожило племя.
Когда-то тода часто строили новые храмы, потому что стада священных буйволиц разрастались и необходимы были новые фермы. Теперь постройка храма — дело сложное. Священных буйволиц становится все меньше и меньше, храмы пустуют и разрушаются. На починку старых и постройку новых требуется дерево и трава для покрытий, но Лесной департамент давно запретил тода собирать траву и рубить деревья. Для того чтобы получить на это разрешение, приходится преодолевать столько формальностей и трудностей, что подчас это не под силу даже целому роду. Тем не менее разрешение иногда добывают, и тогда постройка нового храма превращается в событие, которое долго помнит племя. Строят храм коллективно, всем родом. Ранним утром мужчины в чистых путукхули отправляются к священному источнику. Там они совершают омовение и «очищаются». Затем в месте, отведенном для постройки храма, тода исполняют церемониальный танец. Только после этого приступают к работе.
Архитектура храма всегда традиционна. Трудно сказать, сколько сотен лет она бытует в племени. Комнаты в храме расположены одна в другой. Если в обычной хижине тода одна комната, то в храме две или три. А когда-то в храме было семь комнат. Внутренняя комната называется «илкурш», внешняя— «пормункурш». Если есть третья, то это «хедркурш». Внутренняя комната — самая священная, туда имеет доступ только жрец. Там хранятся бамбуковые сосуды, глиняные горшки, сбивалка для масла и священный колокол «мани», если он положен храму по его рангу. Из всех предметов только колокол имеет чисто ритуальное значение. Остальные вещи необходимы для ухода за буйволицами. Однако кроме «мани» в этой комнате могут находиться и другие реликвии. Каждая из них имеет несомненно историческую ценность. Реликвии когда-то принадлежали предкам тода. Выносить эти предметы из храма нельзя, и поэтому я не могла их рассмотреть. В некоторых храмах хранится древнее оружие, украшения, драгоценности. Род Пан обладает копьем и серебряным кольцом Квотена, которые он оставил вместе с оленьей шкурой на дереве в ту роковую ночь. Золотая ваза, инкрустированная серебром, до своего исчезновения находилась в главном храме рода Карш. Во внешней комнате храма стоят сосуды для воды, корзина с рисом, лежит топор и секач. Это имущество жреца. Тут же имеется очаг «кудрварс», сложенный из четырех камней. Третья комната — «хедркурш» — обычно используется во время погребальной церемонии. Если умерший — мужчина, его тело перед кремацией помещают в храм.
Градация храмов в племени довольно сложная. Они отличаются друг от друга по степени «святости», по родовой принадлежности, по архитектуре. Типы храмов традиционны, они сложились еще во времена далекого прошлого. Фратрия Тартар имеет самый низший храм— «тарвали». Более высокий по значению храм — «кудрпали». За ним следуют «уршали» и «кугвали». Большинство храмов последнего типа находится в роде Тарадр. И наконец, самый высокий храм — «по». Он конической формы, расположен обычно в священном манде рода, который называется «Тиманд». В большинстве случаев в Тиманде нет жилых хижин. Здесь находится только храм и загон для священных буйволиц. Загон сооружается так, чтобы посторонние не могли видеть священных животных. «По» принадлежит всему роду, а остальные храмы — мандам. В манде может оказаться несколько типов храмов.
Камдельманд расположен в трех милях от Утакаманда. В нем живут люди рода Карш. Манд разместился на пригорке, вплотную к которому подходит роща. У самой рощи, рядом с горным ручьем стоят два храма. Они внешне ничем не отличаются от обычных хижин, только вход в них еще меньше. Один из храмов— «уршали», второй— «кудрпали». Фасады обоих храмов обращены на восток. Вокруг каждого из них сооружена циклическая ограда из неотесанных камней. Чтобы попасть в узкий, чисто подметенный дворик храма, надо спуститься на две ступеньки. Между «уршали» и «кудрпали» сложены круги из камней. В центре каждого из них стоит вертикальный камень из серого гранита. Это жрецы оставили по себе такую память. За храмами находятся загоны с такой же циклической оградой. Там держат священных буйволиц. Если их перегоняют на другое место, храм перестает действовать. В Муллиманде можно увидеть тоже два храма: «тарвали» и «уршали».
Когда я приехала в Тарнадманд, мне показали три храма: «тарвали», «кугвали» и «уршали». Они стояли чуть в стороне от манда, в небольшой ложбине, поросшей кустарником. «Кугвали» — самый большой из них. Его стена по фасаду сложена из плит серого гранита, а в центре красуется изображение буйвола. Мутикен, который почему-то надел ботинки и видавшее виды пальто по случаю нашего визита в Тарнадманд, к храму подойти не смог. Для этого нужны были босые ноги и путукхули.
Я приблизилась к ограде храма и услышала предостерегающий возглас:
— Не подходи близко, амма!
Завернутый в короткую черную тунику, на коленях стоял человек. Он поднялся, сверкнув светлыми пятками, и уставился на меня.
— Ты кто? — спросила я.
— Я сейчас скажу, но ты, амма, еще отойди. Я подчинилась.
— Меня зовут Карикутан! — прокричал человек. — Я жрец! (паликартмокх). Ко мне нельзя близко подходить!
— Сколько комнат в твоем храме?
— Две!
Таким оригинальным способом я выяснила, что находится внутри «кугвали». Но когда я вынула фотоаппарат, чтобы заснять храм, Карикутан заволновался. Дело в том, что из-за ограды торчала только его голова.
— Ты подойди поближе, амма!
— Не могу, ты не велел! — злорадно закричала я.
Из-за ограды теперь показались и плечи жреца. Он пристально посмотрел в сторону манда и, не обнаружив непосредственной опасности его престижу, крикнул:
— Теперь можно! — и, опустив руки по швам, застыл у входа в храм.
Потом он охотно объяснил, что в его храме только один очаг и один колокол «мани». А в самом высоком храме «по» — два очага. На одном из них жрец готовит пищу себе, от другого зажигает храмовую лампу. В лампе должно быть семь фитилей, не меньше. Когда-то у тода было много храмов «по», а теперь осталось три на всю страну.
Еще в начале прошлого века почти каждый род имел свой «по». Когда англичане пришли в Нилгири, таких храмов было семь, а в конце века их стало только пять. Один из них находился в Мутанадманде, другой — вблизи Шолура, третий — на реке Кунда, четвертый — около Брикапатти, пятый стоял у подножия Мукуртхи. Теперь только «по» в Мутанадманде может еще гордиться своим стадом священных буйволиц. Два других сохранившихся храма пришли в полный упадок. Конический храм в Мутанадманде принадлежит роду Норш. Это своеобразное строение высотой 15—18 м расположено у склона горы, где Текерзши создала первых буйволов и людей. На что оно похоже? Сравнение найти трудно. Круглое гранитное основание венчает коническая башня, крытая тростником. Вот, пожалуй, и все. Этой башне молятся тода, падая перед ней на колени и касаясь лбом ее изгороди.
Если от Утакаманда идти на запад, к границе Малабара, можно встретить на пути разрушенные священные манды и циклические каменные фундаменты бывших «по». У истоков Верхней Бхавани когда-то находился главный храм и Тиманд рода Пан. Теперь там осталась только груда камней, среди которых шныряют ящерицы. Милях в двадцати от Малабара на склоне горы лежат руины «по», принадлежавшего исчезнувшему роду.
Однажды в Усманде Ивам спросила меня:
— Хочешь пойти в священный манд рода Амгарш? Он недалеко отсюда. Когда-то манд действовал, а теперь почти заброшен. Священных буйволиц перегнали в другое место.
Я согласилась.
Вплотную к Усманду примыкали джунгли, и священный манд был расположен где-то за ними. С самого утра лил дождь, и все тропинки превратились в глинистое месиво. Над горами плыли грозовые тучи. Мы пересекли ручей, куда обычно приходят леопарды на водопой. На размякшей земле были видны их крупные следы.
— Здесь водятся и тигры, — сказала Ивам.
— Да? — деланно безразличным тоном ответила я.
— Но тода они не трогают.
— А русских? — поинтересовалась я.
— Русских? — засмеялась Ивам.—До сих пор тоже не трогали. Во всяком случае, я ничего не слышала об этом. Вот буйволов тигры задирают часто. Только за последние полгода они съели шесть буйволов около Усманда.
Утешив себя тем, что, возможно, тигры меня не съедят, я двинулась по скользкой тропе вслед за Ивам. Мокрые ветви деревьев, низко нависающие над землей, цеплялись за плечи и лицо. В некоторых местах тропа была взрыта клыками диких кабанов. Ноги все время попадали в ямы, наполненные дождевой водой. Мои чапали совсем размокли, и я часто выскакивала из них, скользя по грязи и намокшим корням деревьев. Иногда я теряла чапали и останавливалась, чтобы найти их. Ивам уверенно шла впереди, лихо подобрав сари и светя нижней юбкой. Сверху свешивались причудливо переплетенные жгуты лиан и замшелые, похожие на ревматические руки ветви. Сумрачный свет дождливого дня с трудом пробивался сквозь густые кроны и, рассеиваясь, временами терялся на дне этого зеленого колодца. Что-то мрачное и настороженное таилось в зарослях и серых клочках тумана, цеплявшихся за деревья. Наконец джунгли поредели, и мы вышли на небольшую поляну. Лес наступал на нее со всех сторон, и густой кустарник скрывал тропинки. Вывороченные клыками кабанов большие комья земли были разбросаны по всей поляне. Место было расположено высоко, и оттуда были видны окрестные горы, затянутые сеткой дождя. На поляне стояло несколько хижин. Одна из них была храмом, другая жилищем жреца, две предназначались для телят. Несколько камней, врытых вертикально, располагались между храмом и телятниками. Чуть поодаль, за храмом, виднелась каменная изгородь буйволиного загона. Казалось, что люди и буйволы покинули этот манд только вчера. Но когда мы подошли к хижинам, обнаружили, что их давно не касались человеческие руки. Бревна разошлись, трава кусками свисала с крыш, камни выпали из изгородей, оставив щербатые проходы. Вход в храм не был закрыт, и мы, протиснувшись между нагромождениями камней, нырнули в него. Перегородки храма прогнили и лежали бесформенной грудой досок на земле, поросшей травой. Тут же рядом валялись ветви деревьев, пучки тростника и куски бамбука. В широких щелях храма свободно гулял ветер.
Ивам к чему-то прислушалась и вдруг заторопилась:
— Скорей, скорей. Отсюда надо уходить.
Ее лицо стало серьезным, а в глазах появилось настороженное выражение.
— Что случилось? — удивилась я.
— Мы нарушили законы предков, — без тени своей обычной насмешливости зашептала она. — Две женщины в храме тода, это уж слишком. За это наказывают.
— Кто?
Но мой вопрос потонул в страшном грохоте, который обрушился на храм и землю откуда-то сверху. Небо будто раскололось. Ослепительная голубая вспышка осветила полумрак храма, и второй удар грома прокатился по джунглям. Я увидела перед собой белое лицо Ивам и ее широко раскрытые от страха глаза.
— Боги, — с трудом выдавила она. — Они гневаются. Надо уходить, пока не поздно. — И, схватив меня за руку, потащила к выходу.
Конечно, можно не бояться тигров, но боги — это реальная угроза для тода, особенно когда они так грохочут на небе...
Хижина жреца тоже носила на себе следы запустения. Пол, поросший травой, щели, развалившаяся глиняная суфа, сломанный посох в углу. Пока мы все осматривали, из-за туч неожиданно проглянуло солнце и лес огласился пением птиц. От легкого ветра на деревьях раскачивались крупные гроздья белых цветов, которых я раньше не заметила. Промытая дождем трава и листья ярко блестели на солнце. Печать покоя и умиротворения лежала на окрестных джунглях и этой поляне с древними хижинами. В воздухе стоял тонкий аромат незнакомых цветов и растений. Да, тода умеют выбирать места для священных мандов. Жреца также надо уметь выбрать. Профессиональных жрецов в племени не существует. Им может быть всякий мужчина, принадлежащий к определенному роду или фратрии.
Положение жреца в племени тода несколько противоречивое и даже сомнительное. С одной стороны, в руках жреца находятся самые ценные буйволицы, он знаток ритуала, единственный распорядитель на священной ферме. Он читает молитвы и пользуется расположением самой богини Текерзши. Казалось бы, жрец причастен к какому-то таинству. А с другой стороны, любой его соплеменник делает то же, что и он. Простому тода известны методы ухода за священными буйволицами, ему знакомы ритуалы и молитвы, и он уверен, что богиня Текерзши относится к нему ничуть не хуже, чем к жрецу. И таинство, которым так дорожит жрец, оказывается в глазах других самым обычным делом и, конечно, перестает быть таинством. Возникает вопрос: оказывает ли жрец честь племени, ухаживая за священными буйволицами и тем самым демонстрируя свою причастность к «святая святых»; или племя оказывает честь жрецу, доверяя ему буйволиц и давая возможность коснуться самого сокровенного в своей религии. На этот счет в племени единого мнения нет. Одни полагают, что жрец — это штатная единица обслуживающего персонала, короче говоря, слуга. Другие считают, что жрец, имеющий отношение ко всему священному, стоит несколько выше остальных. Этого мнения придерживаются и сами жрецы. А третьи говорят: «Жрец? Подумаешь! Я и сам был жрецом. Почему он выше меня? Он такой же человек, как и все другие». Поэтому до сих пор племя не может договориться о том, какая фратрия выше — Тартар или Тейвели. Тейвели, откуда родом все высшие жрецы, имеет только два типа храмов — «этудпали» и «кидпали», по рангу равные низшему «тарвали». Члены Тартар, где существуют все категории высших храмов, могут быть только низшими жрецами. Конечно, люди Тейвели стараются доказать, что они выше людей Тартар, потому что палолы из их фратрии. А что говорят люди Тартар? Совсем другое. «Самые священные места — Тиманды — наши, — утверждают они. — Самые священные храмы „по" наши. И палолы из Тейвели только наши слуги, которые пасут и доят священных буйволиц Тартар». Ну что же, у каждой фратрии есть свои преимущества, и поэтому будем считать их равными, пока жизнь не внесет неизбежных коррективов.
Выбрать жреца — это еще полдела. В племени всегда достаточно мужчин, опытных в уходе за буйволицами. Но кандидату в жрецы необходимо пройти испытание. Будущий жрец должен провести в одиночестве ночь в лесу. В зависимости от важности поста, на который он претендует, он обязан спать или не спать, быть одетым или голым. Чем выше жрец, тем труднее испытание. Утром испытуемый может выйти из лесу, если его там никто не успел съесть. Правда, говорят, тигры и леопарды жрецов не едят.
У ручья он должен приготовить себе кашицу из растертых листьев и воды. Для соискателей самого низшего сана жрецов — «тарвалн» — нужно взять листья дерева «мильх». Тот, кто хочет работать в «уршали», ест кору дерева «тыр». Будущий палол поглощает все в гораздо большем количестве. Испытание это не такое легкое, как может показаться с первого взгляда. Однажды Нельдоди сорвал с неказистого на вид дерева лист и протянул его мне.
— «Мильх», — сказал он. — Для жрецов «тарвали».
— Ну и что, лист как лист.
— А ты попробуй. — И бросил хитрый взгляд в мою сторону.
Я попробовала. Но сразу же поняла, что если бы все другие препятствия были устранены с моего пути, то жрецом племени тода я все равно не смогла бы стать. Еда была явно не для простого смертного. Горький привкус «мильх» держался во рту целый день.
Чем отличается жизнь жреца от жизни простого тода? Ограничениями и более строгой ее регламентацией.
Жрец в самом низшем храме — «тарвали» — обычно принадлежит к фратрии Тартар, но к другому роду, нежели владельцы храма. В храме он носит «кувн» — узкую набедренную повязку. Когда доит священных буйволиц, надевает «иркартхтадри» — кусок ткани, закрывающий тело от пояса до колен. Он может на ночь уходить к себе в хижину и спать там, даже с женой. Но в хижине ему разрешено касаться только пола и места, где спят. Если же он наткнется на очаг или ударится головой о жерди крыши, то перестанет быть жрецом.
Жрец «кудрпали», следующего по рангу храма, принадлежит к фратрии Тейвели. Он доит буйволиц в «кувн», спит в обычной хижине лишь в воскресенье, среду и субботу, ходит на свидание только с женщинами из фратрии Тартар, не посещает базара, пьет молоко священных буйволиц и не может войти в храм «тарвали».
Жрец «уршали» тоже из фратрии Тейвели. Обычные люди его не могут касаться. Он носит черную тюни. Спит в храме «тарвали» или «кудрпали». Ходит на свидание с женщинами из Тартар только по воскресеньям и средам. С собственной женой не общается. Из хижины, где ночует жрец два раза в неделю, должны быть вынесены решето, пестик для размола зерна, веник. Очевидно, для того, чтобы не пробуждать в нем воспоминаний о собственном доме и жене. Жрецу запрещено посещать не только свой манд, но и манды его фратрии. Он использует в качестве повара жреца «тарвали» и никогда не поворачивается спиной к храму. Однако даже в самых строгих правилах есть исключения. Оказывается, люди рода Мельгарш из фратрии Тартар тоже могут быть жрецами «уршали».
Вообще род Мельгарш пользуется рядом привилегий, не в пример своим соседям по фратрии. А все из-за того, что много поколений тому назад в Мельгарш родился Квото. Вот как это произошло. Началось все с неприятности. Жена одного человека родила вместо ребенка тыкву. Отцу и матери стало стыдно. Они покрыли тыкву путукхули и сказали людям, что их ребенок умер. Состоялась погребальная церемония, даже принесли в жертву буйвола и водрузили тыкву в путукхули на кремационный костер. На огне тыква раскололась на две части, и одна из них стала ребенком. Ребенок сразу проявил необычайные способности. Он взмыл вверх и понесся куда-то прочь. Родители долго искали сына и обнаружили его на дереве. Они велели ему слезть. Ребенок спрыгнул с дерева и оглянулся вокруг. По дороге шли священные буйволицы. Мальчик, к удивлению родителей, вдруг засмеялся и сказал, что знает, как зовут этих буйволиц. Сына назвали Квото. И чем больше он рос, тем больше чудес с ним происходило. Однажды отец хотел его наказать за то, что он перемазался, но Квото превратился в коршуна и улетел. Конечно, если у человека такие способности, ему нечего делать среди людей. Ему надо идти в боги. Но ведь боги не каждого к себе принимают. На то они и боги. Характер у них недоверчивый и подозрительный. Боги, например, заседали на горе Тикалмудри, а Квото уселся выше этой горы, что было неосторожно с его стороны. Боги сказали: «Как могло случиться, что он сидит выше нас? Это нехорошо». Было вынесено решение убить Квото. Четыре молодых бога охотно взялись за это. Они неоднократно сталкивали его в пропасть, но Квото коршуном вылетал оттуда. Мимоходом он расколол гору Кордто на три части. Боги очень удивились, так как были уверены, что только они обладают такими способностями. Потом боги стали давать Квото задания, которые сами не могли выполнить. С богами это часто случается. «Поверни горный поток», — сказали они юноше. Квото повернул. «А теперь свяжи солнце каменной цепью». Квото связал солнце и привязал его к дереву. Потом свел его к источнику и напоил. До сих пор в Калвои осталась яма там, где пило солнце. Поскольку Квото стащил солнце с неба, стало темно и в этом мире, и в стране мертвых Аманодре. Люди попросили богов вернуть солнце на место. Но боги не умели этого делать, и им пришлось обратиться к Квото. «Что мне за это будет?» — поинтересовался Квото. Боги замялись. Уж очень им не хотелось признавать юношу равным себе, хотя всем было ясно, что он способнее многих из них. «Ах, так! — сказал Квото.— Тогда сидите в темноте». Что до самих богов, они прекрасно устроились бы и в темноте. Но вот люди,— это другое дело. Они все время надоедали богам просьбами вернуть солнце. И боги не выдержали. «Ладно уж, — согласились они. — Пусть Квото будет богом. Мы назовем его Мейлитарз. Квото — не подходящее имя для бога». Так Квото стал богом и вновь выпустил солнце на небо. На радостях он не обратил внимания, что боги ему все-таки устроили подвох. Они не выделили ему определенного места для жилья, и Мейлитарз стал слоняться по Голубым горам. Где понравится, там и живет. Если вы помните, Квото принадлежал к роду Мельгарш. Вот почему этот род имеет привилегии перед другими, а мужчины Мельгарш могут работать жрецами в «уршали».
Честь постройки первого храма «кугвали» принадлежит роду Тарадр. Поэтому и жрецы в этом храме свои. Жрец «кугвали» спит в храме, ходит на свидания с женщинами, носит черную тюни и пьет молоко только с листа.
Самый высокий по чину жрец — палол. «Пал» значит молоко, а «ол» — человек. Попросту «молочник». Палол обычно принадлежит к фратрии Тейвели. Но если храм «по» находится в роде Карш, палолом может быть человек из Мельгарша. Это тоже заслуга Квото. У палола есть помощник «калтмокх». Ограничения и запреты для палола самые строгие. Высокий пост, как обычно, требует жертв. Палол носит две одежды: «кубунтуни» — обычную, и «подштуни» — для службы. Он умывается левой рукой, ни с кем не общается (в роли посредника выступает калтмокх), не покидает священного манда, не стрижет волосы и ногти, не посещает похоронных церемоний, не употребляет в пищу перца и других специй, не ест сладкого, говорит с людьми на расстоянии, переходит реку только вброд, не имеет дела с женщинами и не получает выгоды от своей работы. Впрочем, два последних предписания имеют и отступления. Палолу разрешено раз в несколько лет свидание с женщиной. Оно должно происходить в лесу. Правда, такие операции не всегда благополучно кончаются.
Так случилось, что палол Мутанадманда, трудившийся честно пять лет, одним прекрасным майским днем отправился в джунгли на свидание. Я в это время случайно оказалась в Мутанадманде. Мы сидели на пригорке с Нельдоди, и он рассказывал о том, как ходил в джунгли искать мед. Опушка джунглей почти вплотную подходила к манду. Неподалеку сидели женщины. Они вышивали. Был мирный солнечный день. Чуть ниже в большой луже лежали священные буйволицы. Темный конус «по» резко выделялся на фоне голубого неба. Вдруг со стороны джунглей раздался гортанный на высоких тонах звук. Мне показалось, что где-то завыла сирена. Вслед за звуком из джунглей выскочило какое-то существо, весьма отдаленно напоминающее человека. Существо бросилось на траву, несколько раз перевернулось и затем, издавая тот же пронзительный воющий звук, устремилось к манду. Над ним вился рой диких пчел. Все бросились к джунглям. Первым пришел в себя Нельдоди.
— Так это же палол! — закричал он.
Раскатистый смех потряс манд. Смеялись все. По лицу Нельдоди катились слезы, он тряс седой бородой и не мог произнести ни слова. А несчастный палол выл, катаясь по траве, у подножия священного «по». Разъяренные пчелы жалили обнаженное тело палола, а тот только закрывал лицо руками. Наконец, Нельдоди передохнул и закричал:
— Эй, палол! Вот что получается, когда нарушают запрет!
Как выяснилось, палол Мутанадманда действительно нарушил запрет. На свидание с женщиной палол, оказывается, должен идти голым. Жрец отправился в джунгли с утра, а женщина все не приходила. Вдруг палол заметил гнездо диких пчел. И не выдержал. Пять лет просидеть на рисе и молоке — дело нешуточное. А тут мед сам идет в руки. Правда, палол все же сделал разведку: нет ли кого из жителей манда поблизости. Вокруг все было спокойно, и палол полез на дерево. Он торопился и был крайне неосторожен. Ну а что случилось потом, уже известно. Сладкоежку-палола сместили, и он отправился в свой манд залечивать пчелиные укусы. Запреты и ограничения иногда поворачиваются к палолу и трагической стороной.
Давно, когда еще существовал храм «по» рода Пан, который теперь лежит в руинах, был палол. Лето он обычно проводил в этом «по», а перед дождливым сезоном гнал священных буйволиц в Муллигорд. Место, где стоял «по», было богато дикими ягодами и фруктами и очень нравилось палолу. И он, несмотря на настояния калтмокха, со дня на день откладывал переезд в Муллигорд. Когда же, наконец, они двинулись вместе со священными буйволицами в долгий путь, начались дожди. Вместе с дождями пришли холода. На палоле была традиционная короткая тюни, прикрывавшая только бедра. Палол начал мерзнуть, но буйволиной шкурой, которая была у калтмокха, прикрыться не мог. Он боялся потерять свой сан. Палол не нарушил запрета, но лишился жизни. Он умер от холода у подножия горы Контю, в нескольких милях от Муллигорда.
А что можно сказать насчет «выгоды для себя»?
Однажды, просматривая записки английского путешественника Д. Шортта, я наткнулась на такую фразу: «Эти монахи тода (палолы. — Л. Ш.) ничего не имеют для себя или своей семьи. Все, что они получают, употребляют на покупку буйволов для храма»J. Shогtt, An Account of the Tribes of Neilgherries, Madras, 1808, стр. 18.. Возможно, так и было. Но в руках палола сосредоточено слишком много. Он распоряжается не только священными буйволицами рода. К его услугам — и часть простых буйволов. А буйволы — это молоко и масло. Масло палол обязан распределять между членами рода. Но меняются времена, меняются и палолы. Некоторые из них уже не боятся нарушить запрет и тайком посылают масло и молоко на базар в Утакаманд. После того как кончается срок храмовой службы, число буйволов палола подозрительно возрастает. Когда-то, еще лет сто тому назад, говорят старики, трудно было найти палола. Человека долго уговаривали и наконец просто заставляли. Теперь претендентов на это место оказывается слишком много. После смещения палола Мутанадманда совет племени заседал несколько дней и долго не мог выбрать одного из десяти жаждавших стать палолами. Это тоже наводит на некоторые размышления. Помните спор, кто выше? Люди фратрии Тейвели, поставляющие жрецов, или люди фратрии Тартар, владеющие храмами? Если палолы и впредь будут успешно сочетать служение священным буйволицам и коммерческую деятельность, то явно Тейвели переспорит Тартар. Победа эта, как ни странно, будет одержана с помощью молока и масла, принадлежащих людям Тартар. Впрочем, странного здесь ничего нет. Просто будет сделан закономерный шаг в развитии племени. Кто сумел обогатиться, тот и выше. Богатство превращает слугу в хозяина. Жрецы знают, что делают...
В самой фратрии Тейвели постепенно суживается число родов, мужчины которых могут быть палолами. В этом также есть своя закономерность. Когда-то было четыре таких рода, теперь их всего два. Как объяснить, почему это произошло? Конечно, можно сказать, что эти два рода, завладевшие привилегией поставлять палолов, оказались сравнительно богаче и сильнее остальных. Но это не объяснение для тода. Им нужна красочная легенда. В ней могут быть даже подлинные факты. Для убедительности. Почему, например, из рода Кудр больше не берут палолов? Оказывается, семь или восемь поколений тому назад произошло вот что. В страну тода вторглись воинственные курги. Они напали на священный манд и угнали буйволиц. Палолом в этом манде был человек из Кудр. Когда курги забирали буйволиц, они коснулись палола. И палол, конечно, потерял свой сан. Он был не из храброго десятка и до того расстроился случившимся, что уселся около храма и стал ждать, когда снова станет палолом. А его помощник, который был из другого рода, устремился за кургамн в погоню. Он хотел отнять у них буйволиц и колокол «мани», украденный из храма. Когда курги увидели калтмокха, они пообещали вернуть буйволиц, если тот наполнит «мани» золотыми монетами доверху. У калтмокха была одна монетка, и он положил ее в колокол. И колокол вдруг наполнился монетами. Курги взяли деньги и отдали «мани» и буйволиц. По дороге они обнаружили, что деньги исчезли, и погнались за калтмокхом. Тот увидел, что дела его плохи, и обратился к Текерзши. «Пусть высокие горы расколятся,— взмолился он, — пусть скалы треснут, пусть деревья упадут!» И раздался страшный грохот. Горы раскололись, и деревья упали. Курги испугались и покинули страну тода. Тогда племя решило отстранить трусливого палола от его должности и не брать больше жрецов из рода Кудр.
Целый день жрец занят на своей священной ферме. Его можно видеть сбивающим масло, выходящим из лесу с вязанкой дров, суетящимся около буйволиц. Конечно, когда на руках у тебя хозяйство, отдыхать не приходится. В Кандельманде в «уршали» жрец из рода Мельгарш. Он еще молод, хорошо сложен, копна густых волос спадает ему на глаза. Но паликартмокх, как называют его, всегда мрачен. Он смотрит на мир и на людей исподлобья, как будто недоверяя им. Со мной он не разговаривает и близко не подходит. Это запрещено. Но перед фотоаппаратом позирует охотно и молча выполняет мои просьбы. Я наблюдаю за ним, стараясь понять смысл того, что он делает. Жрец знает об этом, но сохраняет полную достоинства серьезность, как будто ничего не случилось. Он даже не смотрит в мою сторону. Временами мне кажется, что этот человек живет за невидимой прозрачной плоскостью, пройти которую я не могу.
Я вижу, как каждое утро паликартмокх, повернувшись к восходящему солнцу, держит ладонь ребром у лба и носа. Он что-то шепчет, но слова не долетают до меня. Потом опускается на колени у храма и касается лбом изгороди. Через несколько мгновений он, сверкнув пятками, исчезает в низком входе храма. Что жрец делает там, мне пока неизвестно. Он снова появляется, в руках у него две палочки. Он сосредоточенно вращает одну из них и дует на сухие листья. Это огонь для очага. Голубой дымок просачивается сквозь крышу фермы.
Я терпеливо жду. Паликартмокх выносит из храма бамбуковый сосуд, наполненный скисшим молоком, и сбивалку для масла. Он становится над сосудом, и рукоятка сбивалки быстро вращается в его ладонях. К этому времени к храму приходят мужчины манда. Они приносят такие же сосуды, но поменьше. Мужчины падают на колени и касаются лбом изгороди храма. Когда масло готово, жрец разливает в принесенные сосуды оставшуюся сыворотку. После этого ему предстоит подоить священных буйволиц, выгнать их на пастбище, принести дрова в храм, снова пригнать буйволиц, добыть огонь — при помощи все тех же палочек — для очага и лампы, опять подоить буйволиц и водворить их в загон. Перед загоном он читает молитву. Слова молитвы доносятся временами и из храма. У этих слов очень странное звучание. Это молитва-заклинание.

Кешам пожам текертишки,
Ишки ишкво мутышкид мутышкво.
Тожарф кашарф кашти,
Панг упанг пунолькиц наралькиц
и т. д.

Конец молитвы более членораздельный:

Пусть буйволицы понесут,
Пусть женщина родит сына,
Пусть каждый будет благословен.

Солнце исчезает за зубчатой грядой гор, вслед за ним исчезнет жрец, теперь уже до следующего утра.
Внешне жизнь жреца похожа на жизнь любого тода. Главное происходит внутри храма. И опять-таки чем выше храм, тем сложнее ритуал. Жрец «тарвали» два раза читает молитву, в определенное время дня касается сосудов, где держат молоко. Жрец «кудрпали» кроме этого трижды поливает священный колокол сывороткой после того, как собьет масло. В «уршали» читают молитву, поливают колокол сывороткой и молоком, а также приветствуют колокол. В «кугвали» жрец пьет молоко с листа, совершает тут же процедуру с колоколом, что и паликартмокх «уршали», куском бамбука бьет по горшку с молоком и каждый раз при этом говорит «он».
Палол совершает более сложный ритуал, чем все остальные жрецы. Утром он читает молитву в храме и при этом стучит бамбуком сразу по трем горшкам; «кормит» колокол, зачем-то переставляет горшки с молоком с места на место. Подоив буйволицу, он совершает самую священную операцию: молится опершись на палку. Палол пьет молоко с листа, а лист потом прижимает ко лбу, читает молитву по крайней мере четыре раза, переливает молоко из одного сосуда в другой. Короче говоря, каждый жрец делает, что может. И чем бессмысленнее действие, тем оно, конечно, таинственнее.
Непонятный ритуал и есть самое «таинственное» в примитивной религии тода. Все остальное очень реально и объяснимо. Даже боги и те не отличаются от людей. Каждый из них подозрительно смахивает на кого-нибудь из прародителей. А уж родовые боги и богини — почти члены племени. Тода довольно фамильярно с ними обращаются. Матцод из Муллиманда однажды мне сказал, что поссорился с богиней своего рода Мельгарш. На какой основе возник конфликт между Матцодом и Нотирши, осталось для меня невыясненным. Позже он с ней помирился и с чисто мужской снисходительностью заявил, что больше не хочет об этом вспоминать. У каждого рода свой бог или богиня. В Норше — это Поршайнадр, в Карше — Искиднадр, в Тарадр — Гокхерши, в Керадр — Кинишнерш, в Куетол — Котанерш, в Амгарш — Налканерш, в Петол — Тевак, в Конигоре — Кивир и так далее.
Но среди тода есть люди, которые общаются с богами чаще, чем такие, как Матцод. Вот послушайте.
«Вырождающееся племя! До каких пор ты будешь злоупотреблять щедростью небес? Эти стада были вручены твоим заботам, чтобы ты могло иметь все необходимое в этой жизни. Они дают тебе еду, они дают тебе питье и, в избытке своего благословения, тканую одежду и покров. Пресыщенное, твои дома стали пристанищем чужеземцев; нищета и оружие сильного подавили тебя! Но берегись руки судьбы! Искушение богатством сделало тебя корыстным, питье, заслуживающее благодарности, и бесплатную еду, щедрые дары небес, ты отдаешь в обмен на богатство чужестранца. Чума обрушилась на твои стада! Черная участь нависла над землей наших отцов!»
Что это? Пророчество. Его текст был записан капитаном британской армии Харкнессом в начале прошлого векаН. Harkness, A Description of a Singular Aboriginal Race Inhabiting the Summit of the Neilgherry Hills or Blue Mointains, London, 1832, стр. 167—108.. Давно умерший пророк произнес явно антианглийскую речь. Прорицатели и пророки бродят по земле тода из манда в манд, танцуют на погребальных церемониях и пророчествуют, когда на них нисходит вдохновение. Они — ближайшее окружение богов тода. Правда, некоторые из них время от времени переходят в свиту чужих богов, что обитают в соседних племенах. И тогда пророчество звучит на языке малаялам или каннада. Пророки упорно отрицают, что знают эти языки в нормальном состоянии. Прорицателя я встретила в Квордониманде. Он сидел на каменной ограде рядом с хижиной Тайсинпуф и глазами, полными вековой грусти, наблюдал, как Тайсинпуф стряпала обед на открытом воздухе. Время от времени он втягивал крупными ноздрями манящий запах кари, и тогда его глаза становились еще грустнее. Худые запыленные ноги пророка неподвижно свисали с изгороди, а руки беспрестанно теребили седую с желтизной бороду.
— Здравствуй, теюолTеюол — на языке тода пророк, или божий человек.! — сказала я.
— Здравствуй, — ответил пророк и посмотрел на меня.
«Что бы еще спросить?» — судорожно соображала я. До этого с пророками я дела не имела.
— Значит, пророчествуешь? — кощунственно поинтересовалась я.
— Пророчествую, — серьезно произнес теюол и повернул длинный нос в сторону Тайсинпуф.
— Ну и как, трудно?
— Нет, не очень, — и небрежно махнул рукой. — А в общем, когда как.
Я подумала, что, если бы наш разговор записали на пленку, он вполне мог бы сойти за репортаж из сумасшедшего дома. Однако пророк продолжал отвечать на мои вопросы будничным голосом.
Нет, его отец не был пророком. Только он, Пунарадж, оказался таким способным в семье. Когда обнаружил эти способности? Еще в молодости. Где с ним это случается? Обычно около храма, у входа. Нет, конечно, жрец его в храм не пускает. Он не имеет к нему отношения. Он сам по себе, а жрец сам по себе. Он не помнит, что говорит. Его нет в это время. Кто-то вселяется в него. Кто? Бог, конечно. Какой? Тоже не помнит, но какой-то все же вселяется. Богов много, и никому из них ничего не стоит вселиться в пророка. На каком языке говорит? Обычно это «теювожь»Так называется на языке тода малабарский диалект малаялам.. Может ли быть жрецом? Конечно. Он однажды им был. Только в то время он не пророчествовал. Жрецу это не разрешено.
Вот тогда я поняла, что жрец тода — это раб традиции и ритуала, а теюол — человек свободного творчества и вдохновения. Известно, что последнее качество всегда сильнее действовало на воображение человека, чем что-либо другое. Поэтому в племени пророки пользуются большей популярностью, чем жрецы. Паликартмокхи племени, видимо, народ бесхитростный и терпеливый. Они не устраивают гонений на пророков, как это делали, например, в древней Иудее, не присваивают себе их функции, как это произошло у некоторых других племен Индии. Оба детища примитивной религии мирно сосуществуют. Жрецы еще не поняли, что к чему. Но, возможно, уже находятся на пути к этому пониманию. Ведь не зря большинство пророков принадлежит к фратрии Тейвели.
В трудную минуту жизни, когда кто-то заболел или умер, что-нибудь случилось с буйволом или что-то пропало, тода идет не к жрецу, который ничего не знает, кроме своих священных буйволиц, а к теюолу. Очередной бог сообщает прорицателю, что нужно в этом случае делать. Правда, эти советы иногда бывают невпопад. У тода из Тарнадманда заболела одна из двух оставшихся в семье буйволиц. Прорицатель посоветовался со своим богом, и в жертву была принесена вторая, здоровая буйволица. Но это почему-то не помогло, и больная подохла тоже. Пострадавший тода прошелся тяжелой палкой по спине пророка и пообещал сделать то же самое с богом-советчиком, если тот когда-нибудь ему попадется. Несмотря на некоторые оплошности в работе пророка, теюол считается полезным человеком. Когда нужен дождь, пророка заставляют молиться. Когда дождь не нужен — тоже. Если трава недостаточно сочная, этому может помочь только теюол. Вез прорицателя не обойдешься еще в одном деле...
Как-то утром в стеклянную дверь виллы плантатора Борайи постучали. Обычно я останавливалась у него, когда мне приходилось задерживаться в Утакаманде дольше обычного. Я вышла и увидела Пеликена.
— Амма, — понизив голос, сообщил он мне, — я привел тебе пилиютпола.
— Кого? — не поняла я.
— Колдуна, — так же тихо объяснил Пеликен. — Он тебя хочет видеть.
«Неплохо, — подумала я. — Боги были, короли были, пророки были, теперь вот колдун».
Я оглянулась вокруг, но никого не увидела. Конечно, от колдуна можно ожидать чего угодно. Известно, что колдуны и волшебники могут внезапно исчезать и появляться. Об этом знают даже дети. Я посмотрела в воздух, но колдун не спешил из него возникнуть. Я глянула на землю, но и та была спокойной. Трещин не было, огня и дыма тоже.
— Где же колдун? — удивилась я.
— Сидит в огороде.
Из-за кустов, росших по обочине огорода, неожиданно выглянула всклокоченная голова с растрепанной бородой. Голова подозрительно повела кругом хитрыми глазками и вновь скрылась. Затрещали кусты, и этот треск был единственным сопровождавшим появление колдуна.
Небольшого роста, в грязном, измятом путукхули, он боком пристроился в кресле гостиной плантаторского дома и поджал под себя босые ноги. На столе перед креслом стоял приемник, из которого текла мелодия «Сентиментального вальса» Чайковского. Передавали концерт из Москвы. Колдун немигающим взглядом уставился на зеленый глазок приемника.
— Заколдуй музыку, — попросила я его.
— Не могу, амма.
— Тогда преврати мою палку в цветок или, по крайней мере, в змею.
— И это не могу.
— Что же ты можешь?
— Напускать порчу, — свистящим шепотом сообщил колдун.
Передо мной сидел злой волшебник, не обладающий никакой фантазией. Мое разочарование не скрылось от его хитрых пронзительных глаз. В порыве самоутверждения пилиютпол быстро заговорил, боясь, что его перебьют.
— Я могу напускать порчу. На всех, кто мне не нравится, кто со мной поссорился, или если мне в чем-то откажут.
В этом мире все явно перепуталось. Москва, музыка Чайковского, вилла плантатора и маленький сухой колдун, как будто вынырнувший из старинной сказки и напускающий на всех «порчу»…
— На меня можешь напустить порчу? — в упор спросила я его.
— Нет, не могу. На тебя зла нет. — И беспокойно заерзал на краешке кресла.
А когда это зло есть? У колдунов оно бывает часто, потому что это люди с капризным и неуживчивым характером. На каждый случай существуют свои козни. Например, колдуну в чем-то отказали. Он берет человеческий волос и пять камней (ни больше ни меньше), завязывает свои реликвии в узелок и произносит над ним заклинание:

Властью богов Текерзши и Ёна
Пусть исчезнет его земля,
Пусть его теленок не проснется,
Пусть отрастут крылья у его буйволов
и они улетят.
Как я пью воду, так и он пусть пьет воду.
Как я испытываю жажду, так и он пусть
ее испытает.
Как я голоден, так и он пусть будет голоден.
Пусть плачут его дети, как мои.
Пусть жена его ходит в тряпье, как моя.

Ночью колдун пробирается к хижине обидчика и кладет под крышу «заколдованный» узелок. Хозяин хижины, конечно, обнаруживает узелок на следующее утро. «Мина», заложенная колдуном, производит самое удручающее действие. Угнетенный и расстроенный, хозяин сам начинает портить свою жизнь. Топор буквально валится у него из рук и обязательно попадает по ноге. Человек идет доить буйволиц и почему-то забывает об осторожности. Бамбуковый сосуд падает, и молоко разливается. За день случается столько неприятностей, что к концу дня он чувствует себя больным. Вот тогда надо идти к прорицателю. Он скажет, какой колдун напустил «порчу», и сможет снять ее. Конечно, колдун делает это не сразу. Его нужно долго уговаривать, что-то обещать, кормить. И все для того, чтобы пилиютпол произнес еще одно заклинание.

Властью богов
Пусть будет его земля.
Пусть уйдет холод,
Пусть придет милосердие,
Пусть теленок будет здоров.
Мой дух очистился от вины,
Лежавшей на мне.
Его дух пусть тоже очистится.

И человек выздоравливает. Он снова крепко держит топор в руках, следит за буйволицей и приносит в хижину надоенное молоко, не раздает подзатыльники детям и может даже сходить на базар в Утакаманд. «Порча» ушла...
Для того чтобы отомстить за нанесенную обиду, достаточно взять кость в правую руку и произнести:

Пусть придет болезнь и погубит его,
Пусть он сломает ногу,
Пусть он сломает руку,
Пусть ослепнет на один глаз.
Пусть его дом и семью посетят все беспокойства.
Пусть все волнения, что причинил мне,
перейдут к нему.
Что случится с этой костью в земле,
Пусть случится с этим человеком.

Колдун закапывает кость в джунглях неподалеку от манда виновника. Жители непостижимым образом сразу узнают об этом. «Порченный» немедленно бежит за пророком, пророк — за колдуном. За такое «расколдовывание» надо платить теленком. Колдун придирчиво осматривает теленка и важно отправляется в лес. И снова:

Пусть болезни уйдут,
Пусть волнения уйдут...

Забрав кость, он с достоинством удаляется. Вот что случается, когда в родном племени есть пророки и колдуны.
Ну а духи? Их, пожалуй, нет. Они не успели еще переселиться в страну тода из селений соседних племен. Правда, некоторые из них время от времени забредают сюда, но не самостоятельно, а с помощью антропологов, у которых пылкое воображение. Уезжают такие антропологи, исчезают и духи. Иногда они находят себе пристанище на страницах толстых журналов. Но только не в стране тода...
Священные буйволицы — для жрецов, боги — для пророков, кости и камни — для колдунов. А что же для обычного тода? Для него все остальное: солнце и облака, деревья и цветы, горы и реки. Он их видит каждый день и каждый день удивляется их красоте. Все, что он видит вокруг, — все реально. И поэтому тода, за немногим исключением, реалист. Достойна поклонения только реальная красота.
— Боги? — переспросил меня однажды Сириоф. — Я не видел богов. О них рассказывают жрецы и прорицатели. Мой отец и дед тоже их не видели. А вот земля и солнце всегда были и есть. Я молюсь им.