В философии или в богословии дурно выглядит протекционизм <...>
Я хотел бы, чтобы дети знали все религии мираКураев А. Православие и право: Церковь в светском государстве. М., 1997. С.10, 46. .
А.КураевВсе великие религии одинаково учат добру
Буддизм в России. 1995. №24. С.24. .
Далай-лама XIV
Уже вторым изданием тиражом в 10000 экземпляров вышла книга диакона «Если Бог есть Любовь». Как-то непривычно для тех, кто знает обличительный стиль писаний диакона Андрея, видеть его книгу о Любви. И действительно, посвятив вынесенной в заголовок теме менее трети книги, Кураев вернулся к излюбленной критике чужих убеждений. Но все-таки Любви он посвятил несколько страниц собственных рассуждений, и для нас они будут наиболее интересны.
О каноническом (то есть церковном) понимании учения Христа и той истины, что спасется лишь ничтожное меньшинство, пребывающее в Православной Церкви, а остальное большинство человечества будет жестоко наказано Христом, мы уже говорили. Познакомимся же с продолжением развития этой точки зрения современным апологетом Кураевым:
«…Формула “Бог есть Любовь” — высочайшая, из всех возможных человеческих представлений о Божестве. Но раз это так — значит, мы подобрали ключ к решению исходной проблемы религиоведения. Теперь мы знаем, на каком именно основании можно сравнивать религиозные учения между собой… С мерилом “Бог есть Любовь” мы можем подходить к разным религиозным течениям и как лагом замерять их реальную глубину»
Далее у Кураева следуют «замеры глубины» шаманизма, греко-римской религии, даосизма, брахманизма и индийской религиозной философии, буддизма и, наконец, ислама, — по паре страниц на каждую древнюю доктрину. И нигде Кураев не находит Любви.
В шаманизме любовь не нужна для успешного «контактирования» с духами. В Олимпийском пантеоне богов одна перверсия; батюшка приводит пример:
«Гее не по душе постоянные роды, и однажды Гея, спрятав сына Крона в то место, через которое он явился на свет, “дала ему в руку серп острозубый и всяким коварствам его обучила. Ночь за собою ведя, появился Уран, и возлег он около Геи, любовным пылая желаньем, и всюду распространился кругом. Неожиданно левую руку сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный серп острозубый, отсек у родителя милого член детородный и бросил назад его сильным размахом”»
«И о каждом боге, даже самом симпатичном, какой-нибудь миф все равно расскажет какую-нибудь гадость», — сетует на мифы диакон. Интересно отметить, что подобную фальсификацию смысла мифа Кураев приводит, будучи знаком с текстом Блаватской, которая в «Разоблаченной Изиде» писала: «Кощу¬нственнее и смешнее ли какие-либо выдумки языческого мира, чем беседа Иеговы с Моисеем..? Показаны ли языческие боги более жестокими, чем тот же самый Иегова во многих местах? Если чувства благочестивого христианина шокированы нелепостями о поедании Отцом Кроносом своих детей и изувечении Урана… — то с другой стороны, он не должен обижаться, если нехристианин смеется при мысли о Иакове, борющемся со своим Творцом, который, “видя, что Он не может одолеть его”, вывихнул Иакову бедро, причем этот патриарх по-прежнему крепко держал Бога и не отпускал Его, несмотря на все Его просьбы»
Разделавшись с язычниками, Кураев приступает к «Великому Дао» китайцев. Какая может быть приличная религия у китайцев, рассуждает диакон, у которых такая «радикальная всеядность» китайской кухни? (Далее отец Андрей приводит живописную процедуру поедания мозга живой обезьянки, которую, как он пишет: «мне довелось видеть в видеофильме “Лики смерти”».)
Брахман индусов для диакона — безличен, а Любовь ведь, по Кураеву, есть чувство личностное, значит, и брахманизм неконкурентоспособен.
В буддизме, вроде как, любовь есть, но, «во-первых, в буддизме нет вообще понятия Бога», «во-вторых, любовь не мыслится в буддизме, — по мнению Кураева, — как совершеннейшее состояние бытия». А как же жертвенное стремление к состоянию нирманакая
В исламе диакона не устраивает то, что по их вере Бог не может спуститься к людям ниже первого неба (видимо, для рукопашной борьбы с Иаковом).
Не устраивает диакона и концепция любви в кришнаизме (Андрей Кураев почему-то «Бхагавад-Гиту» соотнес лишь со знакомым для него российским Обществом «Сознание Кришны»). Но что же может быть ближе к любви, чем бхакти-йога Бхагавад-Гиты (йога благоговейной любви
В западной культуре популярен образ оставленного Богом человека. Любой индус на это только бы улыбнулся, потому что для него это невозможно
«Вот мой Атман в сердце, меньший, чем зерно риса, чем зерно ячменя, чем горчичное семя, чем просяное зерно, чем ядро просяного зерна; вот мой Атман в сердце, больший, чем земля, больший, чем воздушное пространство, больший, чем небо
В Евангелии же Иисус говорит:
«Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф. 13:31–32).
Как может заметить читатель, сходство в центральной идее, вплоть до привлеченных образов, — поразительное!
Таким образом, можно сказать, что прием продемонстрированной Кураевым религиозной апологетики вовсе не нов: из религий, которые требуется унизить, берется все самое наглядно-худшее и компрометирующее, да так, что с подобными оскорбительными комментариями ни один священнослужитель этих религий не согласится или же возмутится провокационной расстановкой акцентов; зато, сравнивая оклеветанную чужую религию с собственной, в последней выгораживается и превозносится самое замечательное, составляющее жемчужину человеческих ценностей. При этом многообразованный диакон напрочь игнорирует свидетельства великих культур Индии, Китая, Египта, Древней Греции, ставшие таковыми, очевидно, что не вопреки «варварским» верованиям, а благодаря этим высокодуховным глубоко философским представлениям, пронизывающим насквозь мироощущение древних народов. Например, Ф.Шиллер, великий поэт европейского романтизма, при первом знакомстве с индийской поэзией, тогда еще только что открывшейся для Запада, заметил, что «последняя превзошла бессмертные творения античной художественной культуры именно в изображении — по его определению — «прекрасной женственности» и «прекрасной любви»
Наивный читатель, быть может, и поверил бы профессиональному апологету диакону и его «сравнительному» религиоведению, если бы в другой его же брошюре не прочитал продолжение рассуждений о «Любви».
В труде под названием «Как делают антисемитом» сетующий несколько по другому поводу Кураев ненароком приоткрыл читателям ту свою центральную мировоззренческую позицию, которая за многословной его апологетикой все как-то ранее ускользала. Вот что пишет Кураев о в общем-то давно известной библейской истории о кровавых деяниях Иеговы, который в христианстве также есть сам Бог-Христос.
«С точки зрения христиан, история Израиля имеет цель… — пишет Кураев. — Значит, — Израиль убивает языч¬ников не только ради благополучия своих детей, но и ради спасения потомков тех, кто сейчас противостоит ему и его миссии».
Познакомившись выше с критикой Кураевым восточных религий, явно, по мнению Кураева, «не дотягивающих» в любвеобилии до христианского Бога (Бога-Христа), читатель может удивиться: «Разве такой добрый, кроткий, сама Любовь Бог-Христос раньше был кровожадным?» Кураев объясняет сей парадоксальный курьез ветхозаветного предания.
«Любой человек… знает, сколько там крови, сколько благословений на убийства и разграбление языческих городов: “А в городах сих… не оставляй в живых ни одной души
И вот диакон Кураев действительно безупречно формулирует идею церковных фундаменталистов, оправдывающих преступления западной церкви в течение последнего тысячелетия, и которая в целом не многим отличается от доктрины «истинных арийцев» с их принудительной стерилизацией, концлагерями и газовыми печами.
«Представьте, что на Земле произошла ядерная война… Правительство, возглавляющее остатки человечества, принимает жестокое решение. Избирается один небольшой участочек земли (“шесть соток”). С него срезается верхний зараженный слой почвы. Обнажившиеся глубинные слои выжигаются и прокаливаются огнем — чтобы никаких следов радиации не осталось в этой земле. На очищенное место высыпается здоровая земля с космической станции. В нее засеиваются здоровые же семена… А по периметру ставится охрана — чтобы никто из людей или из зверей не ворвался и не растоптал эту уникальную делянку. Чтобы даже пыльца от мутантов не залетала сюда и чтобы ветры не приносили радиационную пыль, делянка обносится прозрачным шатром. И все же… и здесь время от времени появляются мутанты. Когда тот или иной побег… проявляет склонность ко все тем же печальным мутациям, садовник безжалостно отрезает его и сжигает засохшие или мутировавшие колоски и ветви… В конце концов среди этих первоначально многотысячных побегов одна веточка принесла тот плод, ради которого и существовало это странное земледелие. Этот плод можно вынести за пределы опытной станции и раздать всем желающим
Можно только порадоваться, что этим «садовником» не стал диакон Кураев!
То, что человек деградировавших великих культур древности привык переносить на высшие силы свое невежественное и варварское представление о мире и морали — дело не новое, — подобное было свойственно в большей или меньшей мере любой массовой религии
Кураев прав. Нельзя не согласиться, что наиболее воинствующая догматика Западной церкви именно так понимала Бога и Его методы господства. Там также «любовь» била через край: среди сжигаемых на кострах инквизиции были дети; их перед казнью, в сторонке от остальных, исповедовали священники Общества Иисуса (иезуиты). Какие просьбы для Бога слышали эти «божьи садовники» из уст невинных малюток? Очевидно, иезуиты так же специфически понимали слова Иисуса: «пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им; ибо таковых есть Царствие Божие» (Мрк. 10:14).
Однако вернемся к сравнительному религиоведению Кураева и его книге «Если Бог есть любовь». Если оставить в стороне нравственную сторону суждений диакона, то в научном смысле (ведь Кураев еще и профессор) можно отметить, что у диакона не научный, а поистине поверхностный подход к рассматриваемому предмету, т.е. вынесение суждений об иных доктринах и верованиях на основе чужих мнений. Для понимания духа совсем иной, т. е. восточной религиозной культуры, мало будет даже кропотливого прочтения бесчисленных письменных источников. Необходимо проникнуться, вжиться в совершенно другую культуру. Для восприятия Вед и Учения Будды надо открыть сердце, т. е. проникнуться любовью к далеким народам, их обрядам, храмам, философии. Много ли можно понять, например, о таинстве православного причастия, начитавшись лишь одних книг, да еще и предпосылая чтению агрессивную ненависть и неприятие, какие наблюдаемы у Кураева по отношению к восточным религиям и практикам? Диакон в лучших традициях «научного атеизма» принижает восточные религии и их эзотеризм
Кураев на восточные религии перенес тот же самый грубо-атеистический метод и аргументацию, которые были свойственны «научному атеизму» в отношении христианства. Если внимательно проанализировать его критику, то окажется, что иные религии поклоняются другим (не Христу) богам, а так как Бог, Всевышний — один, то, собственно, иные религии и не поклоняются Богу. Последовательно довести цепь умозаключений, свойственную дьяволоборческой богословской апологетике о том, что «если поклоняются не Богу, то кому?» — каждый читатель может сам. Но даже без столь радикального вывода (ну, в конце концов, бoльшая часть может и заблуждаться и лишь пoпусту возносить молитвы никому) игнорирование нетождественности подлинно сакрального профанному и фольклорно-бутофорскому — характерная черта поверхностного религиоведения и тех, кто вообще с трудом способен допустить существование трансцендентного.
О таком понимании всех-отрицающего богословия говорил о.Георгий Чистяков: «Вообще их писания удивительно похожи на журналы «Коммунист», «Политическое самообразование» и на другие выходившие под эгидой ЦК КПСС издания. Их авторы тоже везде и во всем видели врагов и тоже пугали читателей губительностью любого уклонения от марксизма-ленинизма. Увы, до сих пор я не встретил пока еще ни одного человека, который пришел к православию благодаря книжечкам такого рода… Когда мы заявляем, что православие — это единственно верный святоотеческому преданию и единственно правильный способ веры, мы оказываемся учениками, увы, не святых отцов, а Суслова, Жданова, Андропова и прочих партийных идеологов, тех, кто насаждал марксизм, настаивая на том, что это единственно правильное и единственно научное мировоззрение. Монополия на истину вообще крайне опасна, ибо делает нас жесткими и жестокими, но, к сожалению, очень удобна, ибо освобождает от необходимости думать, выбирать и брать на себя личную ответственность за принятие тех или иных решений. Я уже не говорю о том, что она истину просто и сразу убивает, ибо истина может быть только свободной»
Сама постановка проблематики религиоведения, т.е. изучения народных религий, еще не означает, что религаре (связь с богом) в иных формах, кроме как канонически-церковных, не существует или невозможна. Положение в этом вопросе можно сравнить с наукой — здесь также глупо утверждать тождественность науки системе академий и отраслевых научно-исследовательских институтов, несмотря на доминирующий вес последних. И еще более глупо судить о науке по конъюнктурной и политически-окрашенной деятельности отдельных ее начальствующих бюрократов.
Но, впрочем, что мы знаем о традиционной доктрине христианской церкви, о центральном и главном вопросе, волнующем каждого человека, — о бытии после смерти, на пути к которому обязательной инстанцией должна оказаться церковь? Известного богослова протоиерея Георгия Флоровского, попрекаемого реакционерами за его либерализм, никак нельзя обвинить в слепом догматизме. Но и он в своей статье «Долина смертной тени» подчеркивает отличие ортодоксального взгляда на вопрос о посмертном существовании от общепринятого (или приписываемого «взглядам Церкви»), что может удивить не искушенного в догматике читателя:
«Смеpть — неизбежный конец, полное кpyшение всех человеческих чаяний и стpемлений. Смеpть есть следствие гpеха, есть pезyльтат падения пpаpодителей. Смеpть не создана Богом. Смеpти не было места в Божественном Замысле yстpойства миpа. Умеpеть былo неноpмально и неестественно для человека. Смеpть была неестественным yдалением от Бога, Твоpца и Господа человеков, даже физическая смеpть, т.е. pазделение дyши и тела. Человеческая смеpтность — это позоp, “возмездие за гpех” (Рим. 6:23).
Большинством совpеменных хpистиан, — продолжает Флоровский, — такое, библейское, понимание смеpти yтеpяно. Смеpть воспpинимается, скоpее, как освобождение бессмеpтной дyши из-под непосильного pабства телy. Однако это кpайне pаспpостpаненное отношение к смеpти совеpшенно чyждо дyхy Св. Писания. Hа самом деле это гpеческая (эллинская), языческая точка зpения.
Меpтвый человек yже не человек в полном смысле этого слова. Потомy что человек — не бестелесный дyх. Тело и дyша сохpаняют единое целое, они пpинадлежат дpyг дpyгy. Их pазделение есть искажение человеческого сyщества. «Развоплощенная» дyша — всего лишь дyх. Бездyшное тело — всего лишь меpтвая плоть. “Ибо в смеpти нет памятования о Тебе, во гpобе кто бyдет славить Тебя?” (ПС.6:6)…
А славное дpевнее пpоpочество (о втором пришествии Христа. — Авт.) исполнится снова. “…Вот, Я откpою гpобы ваши и выведy вас, Hаpод Мой, из гpобов ваших и выведy вас в землю Изpаилевy… И yзнаете, что Я, Господь сказал это — и сделал”, — говоpит Господь (Иезек. 37:12,14)»
Отрывок этот мы привели для тех, кто сегодня, совершенно не зная Православного догмата, утверждает — «мы тоже православные». Вот в этом-то и весь вопрос — какое оно, Православие?! Например, высокочтимый на Руси заволжский старец Нил Сорский (1433–1598), проповедник в русском монашестве традиции исихазма
«Но скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не умрем, но все изменимся; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертное. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: “поглощена смерть победою” (Исаия, 25:8)» 1Кор. 15:50–54.