Глава 1. Умозрение в Православии
На всех (выделено Кураевым) вас по окончании моих лекций будет наложено одно ограничение: уже зная, каковы основные принципы православия, вы не будете иметь нравственного (выделено Кураевым) права выдавать за православие что-то другое
Кураев А. Вызов экуменизма. М., 1998. С.218. .А.Кураев
Диакон Кураев нестандартен и по-своему интересен. Скучным проповедям Закона Божьего он в духе времени противопоставил яркие образы и смелые идеи. Сам он говорит, что на его лекции любят ходить студенты. Познакомимся с некоторыми яркими мыслями современного православного священника, популяризующего христианство. Наши пояснения выделим курсивом. Слово диакону Андрею Кураеву.
«Я же работаю в основном в светских университетах. Естественно, что я знаю язык моей аудитории, студенческий сленг… Но иногда степень неизбежного приспосабливания миссионера к его потенциальной пастве становится угрожающей… Почти все выдающиеся ересиархи были миссионерами… У истоков почти любой ереси стоит искреннее миссионерское усилие» (С.32–33)
«Быть иным и ощущать свою инаковость и подчеркивать, культивировать ее — одна из характерных черт еврейского мироощущения (точнее, самоощущения)…» (С.35).
«Перед входом в церковь надо снимать шляпу, а не голову»
«Ведь теология — это прежде всего логика. Это разум. Богословие — это модус присутствия рациональности в иррациональном мире религии… Разум ищет отчетливости, а значит, ищет различений и оттенков. Он ищет ясных определений» (С.360).
«Иерархическая дисциплина и дисциплина богословская были разработаны Церковью для того, чтобы не дать возможность шальным визионерам, пророкам и чудотворцам выкрасть у людей жемчужину Евангелия» (С.176).
«Все слова Христа вторичны, ибо Он сам есть Слово…Поэтому все споры 1-го тысячелетия — это не споры об “учении Христа”, а споры о феномене Христа: “Кто пришел к нам?” Христианство — это не вера в книгу, упавшую с неба, но в Личность… Для Церкви же не столько важна подлинность пересказа слов Основателя, сколь важна Его жизнь, которую подделать невозможно»
«Итак, не “учение” и не йогическую практику принес Христос людям. Он дал нам Самого Себя»
(Если мы правильно поняли диакона, то Слово Христа, или произнесенная Христом Нагорная проповедь и, в целом, Благая Весть, Евангелие, с которым тридцатилетний Христос вышел на проповедь в мир, всё, что Он говорил в течение трех лет ученикам и толпам народным (а как повествуют предания, — еще и в течение тридцати лет после Воскресения), в конце концов, слова Благой Вести, за которые Его и распяли, — все это для Кураева «не важно», так же как и «не важно» наличие самой книги — Евангелия, «упавшей, — судя по его словам, — с неба», поскольку первична и «важна Его жизнь», о которой, правда, мы и узнаем благодаря тому же слову и книге. И зачем только приходил Христос? — «пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие Царствия Божия» — Мрк. 1:14; «народ дивился учению Его» — Мф. 7:28. Ну, молча пришел бы, или, как говорит Кураев, «дал нам Самого Себя» и ушел бы. Ведь, по Кураеву, всё, что Христос говорил, — «вторично»: пришел, молча всех Спас и ушел. Потом сойдет во Втором Пришествии и спасет уже окончательно. В этой связи нельзя не согласиться с нашим многоученым пропагандистом-диаконом, что, как он пишет, «почти все выдающиеся ересиархи были миссионерами». Если подобные идеи, что «все слова Христа вторичны», — не ересь, то что такое «ересь»?)
«В наших духовных школах и монастырях слишком часто говорится о том, что ереси и модернистские учения обычно исходят от чрезмерно умничающих людей, оторвавшихся от живой церковной и монашеской традиции… Но вот я, книжник…» и т.д. (С.193–194).
«Книжник» Кураев учит оптинских старцев по поводу надуманности темы «порчи»:
«И уже не от своего опыта, а под давлением некоего “авторитета” человек говорит: “Да, пожалуй, раз это встречается в церковных рассказах, то в этом смысле…” Именно такая интонация все же мелькает у двух оптинских подвижников, когда они касаются темы народной веры в “порчу”» (С.257).
(Речь идет об Амвросии Оптинском и Макарии Оптинском.) А затем у диакона следуют пять страниц, на которых путем логических рассуждений и анализа семантики греческих и славянских слов в переводе текстов Кураев доказывает оптинским старцам, что богословской «наукой» существование опасности «порчи» или «дурного глаза» для крещеного человека не установлено.
«Может, действительно свят описанный в этой книжке старец и богопросвященны его последние слова и переживания. Но стоило ли сегодня их публиковать? Стоило ли сеять недоумения?» (С.195).
«И Причастию найдены заменители. Вот как эта суррогатная обрядность выглядит по книге Анны Ильинской: “Старец Феодосий привез чудесную воду из Иерусалима и благословлял ее пить духовным чадам. “Это вода с Животворящего Креста, на котором Сам Спаситель был распят, — приговаривал он, — кто эту водичку пьет, в ад не годится””. Итак, не литургический Хлеб Жизни спасает человека, а водичка старца Феодосия. Более того, — не любовь Божия, не литургия, а кусочек коры мамврийского дуба оказывается хранителем Вселенной… Опора эта находится только в Минеральных Водах…» (С.269–270), — иронизирует диакон.
«Преумильны также советы молиться от головных болей св. Иоанну Крестителю (очевидно, раз св.Иоанну отрубили голову — он лучше знает, как ее лечить. — Прим. Кураева) и “от женских болезней преподобному Давиду Гареджийскому”» (С.9).
«В итоге оказывается, что для протоиерея Сергия Антиминсова нормой православности предстает вера в существование кентавров [С.190]: усомниться в существовании сих персонажей — раз уж они присутствуют на страницах некоторых вариантов “Жития” преп. Павла Фивейского — значит прослыть модернистом и еретиком» (С.176).
А позже диакон Андрей, в связи с подверженностью прихожан суевериям, иронизирует: «…у меня вопрос к духовным академиям и к Синодальной богословской комиссии: обязан ли православный христианин, почитающий жития святых, как одно из свидетельств церковного предания, верить во все, что в них написано, — в том числе и в оборотней? Если обязан, — то не дополнить ли Символ веры соответствующей формулировкой: “верую в оборотней, в “сглазы”, в суккубов и инкубов”» (С.256–257).
«В условиях, когда лишь один священник из десяти имеет хотя бы семинарское образование (а такова сегодня статистика нашей Церкви — после того, как 200000 священнослужителей было расстреляно большевиками за годы их власти
Может быть, не была открыта духовная семинария или после войны не
возобновилось печатание журнала и другой литературы Церкви? Но главная подтасовка не в этом. Кураев пытается представить дореволюционную Россию как время широкого богословского просвещения и высокой богословской образованности. Но проблема темноты и безграмотности деревенского духовенства (и не только) остра была и тогда, достаточно почитать Розанова («Около церковных стен»).), священник слишком часто оказывается воспитан и воспитуем своими прихожанками. Его знания ненамного отличаются от знаний клирошан и храмовых уборщиц, и он, увы, не всегда может отличить святоотеческое учение от приходской сплетни»; «Впрочем, есть епархии, для которых и 10 процентов богословски образованных священников являлось бы признаком относительного благополучия. На Сахалине на 42 прихода приходится лишь два священника с семинарским образованием» (С.191–192).
«Привычный шаблон предполагает, что консерваторы старики, а либеральна и прогрессивна молодежь. Но в нашей Церкви сегодня все иначе. Именно старейшее поколение иерархов, воспитанное митрополитом Никодимом в 60–70-х годах, настроено экуменично, а молодой епископат, взошедший на свои кафедры в 90-х годах, выступает за неукоснительное следование церковной традиции»
«И так в нашей Церкви полно доморощенных богословов, уверенных, что говорить можно только буквальными цитатами из древних книг…»
«…При написании этой книги я привык ссылаться на В.Розанова (что поделаешь, если, несмотря на неисчислимые свои антицерковные провокации, он все же многое в православии понимал лучше митрофорных академиков)…»
«И тогда православные выглядят как кондовые “старообрядцы”…»
«Не секты, а вполне православные издательства выпускают и православные храмы продают книжки и газеты, содержащие в себе чудовищные вымыслы, прямой магизм и просто непристойные нападки на саму же Церковь» (С.184–185).
«Для меня же печальнее всего то, что даже в случае церковной канонизации Матроны
«Формула “мать-земля, прости меня” — есть типичнейшая формула анимизма
«Так и в восприятии Макарии
Мы здесь прервем лекцию диакона. Один православный верующий, наслушавшись его обвинений православных в таком язычестве, возмутился: «Что же здесь языческого? Ведь Святая Православная Церковь учит нас, что Матерь Божия и святые слышат наши молитвы и ходатайствуют о нас перед Богом, и мы получаем чрез них просимое. Иначе зачем было бы нам молиться каждый день не только в домашней молитве, но и в церковной: “Пресвятая Богородица, спаси нас!”, “Святии мученицы, молите Бога о нас!”… А позиция о. Андрея в этом вопросе чисто протестантская»
Но подобные обвинения о. Андрею не страшны, поскольку, как он далее пишет, его защищает «сила церковных Таинств»:
«Сам я человек весьма далекий от чистой христианской жизни… Сила церковных Таинств такова, что она покрывает и мои грехи, и наветы вражии» (С.248–249).
«Да, я могу согласиться с тем, что мою фигуру нельзя назвать изящной, но все же, сколько я ни смотрю на себя в зеркало, — признать ее “злобной” я не могу… На “фигуру” оппонента указывают только в том случае, если рациональных и научных аргументов более нет» (С.337).
Мы продемонстрировали метод «цитат», которым оперирует Кураев в своих книгах. Правда, в отличие от нас выбранные им цитаты еще и сопровождаются его комментариями, легко превращающими белое в черное. Особо примечательно то, что бoльшая часть книг Кураева получила благословение либо самого Патриарха Алексия, либо епископов. Поэтому наше обращение к трудам диакона Андрея позволит высветить далеко не единоличное и частное мнение отдельного богослова, а весомой части современной Русской Православной Церкви.
Вынесенное в эпиграф заявление Кураева о том, что:
«на всех вас по окончании моих лекций будет наложено одно ограничение: уже зная, каковы основные принципы православия, вы не будете иметь нравственного права выдавать за православие что-то другое» —
такое заявление и станет руководством в нашем постижении Православия с помощью многообразованного диакона. Правда, чтобы быть успешными, мы будем для равновесия приводить и иные, скажем, прямо противоположные диакону мнения. Как, например, мы сейчас приведем в заключение этой главы мнение протоиерея Владимира Федорова, ректора Русского Христианского гуманитарного института, о стиле полемики и аргументации диакона (в данном случае по поводу антисектантской статьи Кураева):
«Примером некорректности, а стало быть, недопустимой для православного богослова полемики, может служить статья диакона А.Кураева
И через страницу в отношении полемики вокруг православия: «Все, кто под предлогом миссионерских задач, ради православного свидетельства разжигают межхристианскую рознь и вражду, выросли в период дефицита правового сознания… Эти люди не чувствуют подлинно христианского призыва к утверждению свободы совести». И далее: «К сожалению, в последние годы появилось довольно много публикаций большевистского толка, в которых православные самозабвенно обличают “врагов православия” внутри самого Православия (“обновленцев”, “экуменистов” и т.п.)… с недолгим “пост-перестроечным” опытом церковной жизни залихватски обличают епископов, с детства церковных, окончивших семинарию, академию, имеющих научно-богословские степени»
Вот такой плюрализм мнений сегодня в «ограде Церкви». Куда же прихожанину, не окончившему богословские академии, податься? Очевидно, что на лекциях петербургского протоиерея Владимира Федорова и московского диакона Андрея Кураева говорится о разном. А главное, что за произнесенными словами следуют вполне осязаемые действия в нашей суетной жизни. Каковой она, эта жизнь, видится служителям культа?