Электронная библиотека Международного Центра Рерихов

Религиоведение Кураева, а попросту органически присущее ему богоборчество, отчетливо проявилось в следующих словах диакона, сказанных им в главе «Если бы директором был я» одной его брошюры:
«В России действуют сотни религиозных организаций. Какую мне выбрать в партнеры? Их религиозные разногласия меня не интересуют. Но вот неравенство культурного багажа конфессий совершенно очевидно. В действительности лишь две конфессии создали великие культурные традиции — и глубоко народные, и в то же время мировые, вошедшие и в быт народов, и в величайшие произведения искусства. Это — католичество и Православие. Завязать сотрудничество с религиями Востока? — Но при чем они здесь? Россия — европейская страна, и ее будущее связано с интеграцией в Европу. А сказки насчет “евразийства” оставьте для журналистов»Кураев А. Православие и право: Церковь в светском государстве. М.,1997. С.44. Диакон Кураев также любит повторять, что «наука, это и есть раскладывание по полочкам» (или по косточкам?). Однако, разделение единого — есть для единого смерть. Это лишь начальная, но никак не окончательная или высшая стадия подлинного познания жизни. Гегель, возражая Аристотелю в приписывании такой логике подлинной научности и в утверждении ее как единственной науки, писал: «Философия вообще в своих мыслях еще имеет дело с конкретными предметами — богом, природой, духом; логика же занимается этими предметами всецело лишь в их полной абстрактности. Логика поэтому — обычно предмет изучения для юношества, каковое еще не вступило в круг интересов повседневной жизни, пользуется по отношению к этим интересам досугом и лишь для своей субъективной цели должно заниматься приобретением средств и возможностей для проявления своей активности… К этим средствам… причисляют и науку логики; занятия ею — это предварительная работа, место для этой работы — школа, лишь после которой должно следовать настоящее дело жизни и деятельность для достижения действительных целей» (Гегель. Наука логики: В 3 т. Т.1. М., 1979. С.85). Любопытно, что мироустановку «раскладывания по полочкам» довольно верно соотнес с «концом времен» упоминаемый нами ранее поклонник Кураева — Ю.Воробьевский: «(Такая) цивилизация, в основе которой позитивистское “раскладывание по полочкам”, компьютерный контроль и тотальная власть денег, именует себя оплотом свободы» (Воробьевский Ю. Путь к Апокалипсису… М., 1998. С.306)..

С географией, а также с культурологией у Кураева дело обстоит не лучше, чем с религиоведением. Если для него Россия — расположена в Европе, то о Древней Греции и говорить не приходится. В одной из своих работ Кураев даже потратил время на доказательство самостийного развития греко-римской культуры, «не воспринявшей ничего от Востока». В порыве прозападной апологетики диакон даже забыл о сирийских корнях первых монашеских общин. Вероятно, в те времена между Элладой и Египтом существовал «железный занавес» — иначе что€ бы помешало восприятию Грецией более древней и развитой соседней культуры?

Однако на самом деле все было иначе. Деление на такую «Европу» в противовес такому «Востоку» произошло благодаря грекам. Как пишет энциклопедический Словарь античности, «этимология слова “Европа” спорна, возможно, оно происходит от семитского “вечер”… Под Европой древние греки подразумевали греческие и фракийские области… С VI в. до н.э. ионийцы распространили название “Европа” на все страны к Северу от Средиземного моря» (Словарь античности. М., 1989. С.199–200). Иными словами, первоначально даже большинство называемых сегодня стран «Запада» не относились у греков к «европейским»; не для народов «Запада», а как отмечает словарь, лишь для греков, «для Западного Средиземноморья область восходящего солнца — это Передняя Азия» (там же. С.114). В связи с войнами из-за доходной торговли, которые развязали греки против Персии, деление на «Европу» и «Восток» приобрело признак антагонизма. Но, с другой стороны, территории, называемые сегодня «Западом», поистине должны быть противоположены и той «Европе» греков, и той «Азии», вместе которые по культурной преемственности правильнее было бы считать «Востоком» по отношению к варварским в то время странам «Запада».

Полагая центр «европейской» культуры в Грецию и стремясь доказать ее независимость от «Востока», Кураев игнорирует исторические факты. О восточных истоках культуры Греции написано достаточно много. Например, Гнедич в «Истории искусств» пишет, что «греки, находясь постоянно в сношениях с Египтом, невольно восприняли их архитектурные элементы, как первообразы построек. Влияние египтян в данном случае было весьма существенно: оно внесло в греческое искусство ту целомудренность и чистоту, которыми были проникнуты все их создания… Пришлые восточные гости: Инах, строитель Аргоса, Данай, Кекропс, наконец, финикиец Кадм — все они насаждали египетскую и восточную культуру в Элладе»Гнедич П. История искусств. Т.1. Красноярск, 1994. С.124–125.. Греки унаследовали свой алфавит, в конечном итоге, также от Египта, поскольку, как сообщает Словарь античности: «В основе финикийских букв лежали египетские иероглифы… Это письмо было заимствовано арамейцами… В IX в. до н.э. с этим алфавитом, очевидно, познакомились греки благодаря торговому сообщению с финикийцами. Они заимствовали его и создали, преобразовав и дополнив буквенные знаки, основу всех европейских алфавитов» (Сл. ант. С.26). Похожая история и с числами: «Непри¬способленность… числовой системы для операций с большими числами заставила астрономов эллинистического периода заимствовать из Вавилонии позиционную систему с основанием 60 — шестидесятеричную… В шестидесятеричной числовой системе была рассчитана таблица длин хорд круга, а начиная с Птолемея эта система становится в астрономии общеупотребительной» (Сл. ант. С.638). О роли арабских чисел, совершивших революцию в математике, и говорить не приходится. У греков, как пишет словарь, «восточные божества были или включены в Пантеон (Исида, Осирис, Адонис, Таммуз, Митра, Атаргатис), или отождествлены с греко-римскими богами… Восточные космогонические мифы нашли отражение в греческих космогониях, вавилонский миф о потопе был передан по-гречески вавилонским жрецом Беросом (III в. до н.э.), отзвук эпоса о Гильгамеше прослеживается у Элиана. Восточные басни послужили образцом для античных. В греко-римской античности ценились вавилонская медицина, математика, астрономия, астрология…» (C.114–115). О преемственности философии и тайных доктрин от «Востока» говорилось также достаточно.

Если же в Греции письменность, арабские числа, астрономические исчисления, как и сама астрономия, архитектура и мифология (основа древнего мировосприятия), медицина и пр. пришли с так называемого «Востока», то не является ли изолирование греческой культуры от этого «Востока» отголоском того самого самодовольства западноевропейских ученых, представлявших в конце XIX века ту же Россию населенной «дикими народами» и «медведями»? Таким образом, нет в культурно-историческом развитии между странами пропасти и «самозарождения», как бы этого ни хотелось церковным апологетам. И родина всех этих культур «Запада», в научно признанной временной перспективе, одна — Древний Восток.

Когда о подобной «очевидности» «неравенства культурного багажа конфессий» заявляет один человек, пристрастный диакон, то можно лишь сочувственно пожать плечами. Однако, когда его взгляды разделяют некоторые другие ученые и «доктора наук», то появляется вопрос: что они хотят этим сказать и что за этим последует? Неожиданным попутчиком отца Андрея на стезе борьбы с «проникновением» Востока в Россию стал известный индолог (!), доктор философских наук В.К.Шохин. Владимир Кириллович оказался пока первым и единственным «соавтором» диакона в его апологических трудах, опубликовав свою работу «Доктрина реинкарнации и христианство» в книге Кураева «Раннее христианство и переселение душ» (М., 1998). Кураевым данная книга написана с целью доказательства ошибочности самой доктрины реинкарнации, но, главное, для обоснования отсутствия этой доктрины у древних и даже во времена близкие к Р.Х. (во всяком случае, до Гаутамы Будды), чему Шохин немало и посодействовал. Сам Кураев для собирания аргументов по принижению буддизма и брахманизма регулярно прибегает к цитированию Шохина, о котором он говорит как о человеке, ранее увлекавшемся Востоком, но встретившем Православие и ставшем православным. Точка зрения ученого — его профессиональное дело. Но когда образуется столь странный тандем с журналистом-диаконом, работа которого преследует вовсе не научные, а политико-апологетические цели, начинаешь внимательнее присматриваться к «партийности» такой науки и философии.

В заключительной главе, подводящей итог всей книге (Шохин В.К. Брахманистская философия. М., 1994), мы узнаем созвучные Кураеву мысли. Шохин пишет:
«Нужно заметить, что начальный и раннеклассический периоды индийской философии оказались не совсем такими, какими их полагал увидеть читатель историй индийской философии. Ожидая открыть для себя ее истоки в мистическом “видении” единства мирового бытия у ведийских риши на рубеже II–I тысячелетий до н.э., он мог убедиться в том, что этими истоками оказались гораздо менее экзотические и зафиксированные почти на 500 лет позже первые опыты поздневедийских “талмудистов”…»; «Думая увидеть индийских философов медитирующими в отшельнических рощах или сидящими в йогических позах у Гималаев, а ближайшее их окружение — в рецитирующих ведийские мантры странствующих бхиккшу, читатель вдруг находит их в “холлах дискуссий” — на “ярмарке тщеславия” придворной культуры». «Совершенным мифом, — продолжает Шохин, — оказалось и устойчивое представление, согласно которому индийские философы предавались углубленным размышлениям о пути к “освобождению” в аскетической взаимоотдаленности: они только и делали, что вели постоянную дискуссию и весьма остро реагировали на достижения и колкости оппонентов». «Самое интересное, однако, что они вовсе не становились из-за этого чуждыми религиозной практике или поискам выхода из мира сансарыСансара — букв. «вращение», океан рождений и смертей. Человеческие перевоплощения, представленные в виде непрерывного круга, колеса, которое всегда в движении и от которого адепт стремится освободиться, или выйти из круга. — Авт.: у них все было расставлено по полочкам… такими же “двуипостасными” являлись весьма многие позднеантичные средневековые западные мыслители. Основная посылка, которой руководствовался автор этой книги (В.К.Шохин) и которая привела его к переосмыслению историко-философского процесса в Индии… (состоит в том, что) генезис брахманистской философии почти точно совпадает с генезисом греческой, отставая, видимо, не более чем на одно поколение людей», «…с китайской философией, оставшейся явно на стадии определенной “нераскрытости”, и относительной скромности его результатов в сравнении с античной» (С.286–302).

Печально, что если первый европейский религиовед, Макс Мюллер, не увидел среди второстепенных богов индусов Единого и Несказуемого Бога Вед и Упанишад, то Шохин к тому же еще и не разглядел их эзотеризм и невозможность разделения мудрости Индии по-европейски на «философию» и «религию». Религия индусов — это скорее многовидовая йога (ср. умное делание христиан), чем народный фольклор ритуала и браминской схоластики, кроме которых, очевидно, Шохин ничего в Индии не встречал. Индийская философия — лишь часть от целого, имя которого — ЙогаЙога на Западе была воспринята в основном по одному из ее ответвлений — Хатха Йоге (и, надо сказать, не самому лучшему), которая поражала западного человека, не знакомого с высочайшей философией Индии, своими экстравагантными, иногда сверхчеловеческими «позами» и пр. К слову «йога» имеется бесконечное число переводов. Нам ближе «йога», как — совершенство. В этом смысле йогой может быть названа молитва, медитация, религиозная или философская проповедь, воспитание детей, выполнение любого труда, наконец, весь жизненный путь человека. В этом смысле й о г а не есть нечто экзотическое, а просто дисциплина, этический идеал, который объединяет в единое целое все творимое человеком — мысли, желания, слова, действия, требуя во всем этом — с о в е р ш е н с т в а.. Суть же последней, а соответственно и содержащейся в ней философии, заключается не в написанном о ней в книгах, а в духовном делании, точно так же как Православие не есть тo, и не исчерпывается тeм, чтo о нем написано. На Западе (в отличие от Востока) философии-науке придали статус «Царицы знаний». При таком положении спустившийся с Гималаев йог должен был бы припадать к ногам умудренного знаниями и увешанного степенями университетского профессора, — но для Востока это же — нонсенс! Подобное заблуждение о «царице знаний», а также убийственное «западное» разделение науки и религии, которое всячески навязывает Кураев, нашло отражение и в изысканиях брахманизма Шохина.

Симбиоз Кураев–Шохин позволяет лучше понять заключительные слова книги Шохина о том, что

нет «…шансов найти в брахманистской философии источник решения экзистенциальных мировоззренческих проблем…», и далее, что такое ви€дение «…приобретает особую актуальность в нашей стране, где запоздалое и одновременно затянувшееся влечение к “восточной мистике” выглядит в свете отмеченных тенденций европейской философии достаточно провинциально» (С.306–307).

Таким образом, величайшая в мире философия и мудрость Индии, сохраненная временем, содержащая в себе практически все великие философские идеи, религиозные символы и сюжеты мифологий, много позже унаследованные или открытые другими религиями и философиями, — для индолога (!) Шохина, все это — «затянувшееся влечение», которое «выглядит… достаточно провинциально».

Разговор о Западе и России-Востоке — достаточно сложная тема, и мы специально останавливаться на ней не будем. Однако, говоря о Православии и религии, нелишне будет вспомнить, что достоянием истории является факт, что большинство известных нам великих религий пришли с Востока. Диакон Кураев заключает, что все равно Россия движется в сторону Запада. Но интересно узнать, где для Кураева (или для того же ревнителя Православия господина Дворкина) пребывает Святая Земля? Для евреев, как и для многих христиан, земным символом данной Святой Земли стала Палестина. Может быть, это также Запад? У других это — горы Гималаев, у третьих — Алтая, у четвертых — Мекка и т.д. Кто и когда помещал Святую Землю на Западе? Если сегодня и происходит устремление на Запад (под которым, впрочем, в широком смысле понимают у нас и Америку), то по этому поводу можно только сокрушаться. Тот же Генон, много воспевавший кельтские и друидические традиции, а также «рыцарей круглого стола» и пр., даже он в 1929 году напишет: «У западного мира более нет “Святой Земли”, которую следовало бы хранить, потому что путь, который ведет туда, отныне полностью утерян… Лишь вернувшись к нормальным условиям и обретя дух своей собственной традиции, если у него еще есть для этого возможность, он сможет вновь открыть путь, ведущий к “Центру Мира”»Генон Рене. Хранители Святой Земли // В кн.: Генон Рене. Символы священной науки. М., 1997. С.119.. Куда же на самом деле и к какому такому «будущему на Западе» подталкивает нас диакон Кураев?

Мы уже говорили выше о публичном обращении некоторых ученых против так называемого «мракобесия» экстрасенсов и парапсихологов, подписанное в том числе ректором МГУ. Очевидно, руководство ведущего учебного заведения страны определило свой политический выбор. В результате такого выбора вовсе не случайным оказывается преподавание в МГУ диакона Кураева, а попутно и фактическое выживание из стен университета исследований Востока и самих востоковедов (не таких, конечно, как «православный» Шохин). Не случайной также оказывается тематика студенческой газеты «Татьянин день» (где Кураев тесно сотрудничает с редакционным коллективом). Корреспондент газеты без доли юмора спрашивает, например, у студентов (при их-то стипендии): «Считаете ли вы правильным питаться студенту (в контексте его православных корней) бесплатными обедами от Общества Сознания Кришны в студенческой столовой (когда еще эту практику не прекратилиРуководство МГУ постоянно бросало в крайности. Поначалу университет с конца восьмидесятых (глядя на Горбачева) распахнул свои двери всем новоявленным конфессиям: сайентологам, мунистам, кришнаитам и т.д. Когда же в 1993–1994 гг. пошла обратная реакция, крен руководства принял другой оборот — дали зеленый свет фундаментал-модернистским идеям таких околоправославных деятелей, как Кураев.)?» А у нас, глядя на подобное, выражаясь словами почтенных академиков — «мракобесие», возникает другой вопрос: «Не грядет ли день, когда конспекты “классиков марксизма-ленинизма” заменят принудительным конспектированием Библии, а востоковедам в их трудах рекомендуют чаще цитировать последние выступления диаконов РПЦ?»

Если же говорить о включении в учебные программы темы «Православия», о чем говорил Кураев, то это, безусловно, нельзя не поддержать, тем более когда речь идет о местностях, где Православие традиционно исповедовалось большинством населения. Но можно ли при таком выборе руководствоваться вышеназванными «культурологическими» «откровениями» Кураева о «неравенстве культурного багажа конфессий»? Знакомясь с таким «религиоведением», можно наивно удивиться, — но ведь это же конфессиональный расизм. Ничего подобного, — ответил бы Кураев, — это «межрелигиозная полемика», и предложил бы, как он пишет, следующее:
«Надо или исключить из закона запрет на “пропаганду религиозного превосходства”, или требовать четкого определения, что именно будет рассматриваться в качестве “разжигания религиозной розни”. Лучше же всего — включить прямую норму, разрешающую межрелигиозную полемику и апологетику… Иначе первые же суды пройдут над православными антисектантскими полемистами» (А.Кураев. Православие и право. С.30).

Мы несколько отвлеклись от знакомства с книгой Кураева о Любви Христовой. То, что Христос нес людям учение высокой нравственности и духовного совершенства, так же, как это несли Кришна, Будда и многие другие Учителя человечества — факт неоспоримый. Но какое отношение Учение Христа о Любви имело на протяжении веков к кровавой истории христианства (особенно — западного)? Мы также удивляемся прямо-таки полурасистскому (ксенофобскому) взвешиванию Кураевым — какая религия лучше? Практикует ли он подобную провокационную постановку вопроса перед студентами в МГУ, мы не знаем, но то, что пропаганда подобных взглядов попахивает нарушением международных и конституционных норм о недопустимости разжигания религиозной розни — это очевидно.

Вернемся к книге Кураева. Обсудив неполноценность всех крупных религий, и в частности мусульманства (см. далее), пламенный полемист, наконец, раскрыл собственное видение беспредельности и божественной трансцендентности христианской любви. Данное ви€дение и стало своею экстравагантностью интересно нам уже с позиции психолингвистического анализа:
«Ислам осуждает христиан за то, — пишет Кураев, — что мы недостаточно охраняем трансцендентную непостижимость Творца… Когда мы говорим о Боге, надо быть предельно осторожным. Надо хранить себя от того, чтобы налагать наши, человеческие ограничения на Беспредельное. Но не есть ли мусульманское утверждение о том, что Бог не может стать человеком, именно такое слишком человеческое сомнение в могуществе Бога? Не становится ли это отрицание ограничением свободы Творца? Откуда такая уверенность в том, что Бог вот этого не может? А любовь способна на весьма необычные поступки, даже на такие, которые кажутся невозможными и недопустимыми тому, кто еще не имеет опыта любви. Подойдите к любому подростку и спросите его: “Если я скажу тебе, что однажды ты вполне добровольно засунешь свою руку в кучу дерьма, поверишь ли ты мне?” Подросток, конечно, возмутится и возопиет: “Да ни за что!” Что же, подождем, когда у него (или у нее) появится свой малыш. И мы увидим, как родительская любовь перешагнула границы, казалось бы, столь естественной брезгливости»Кураев А. Если Бог есть Любовь. М., 1998. С.31..

Достойное сравнительное религиоведение! Популярно и доходчиво объясняется, простите за иронию, Любовь с большой буквы. А далее Андрей-богослов поведал нам свои скупые, столь редко встречающиеся в его работах собственные мысли о православном понимании сущности христианства:
«Евангелие отношение Бога к человеку представляет так, что можно сказать, что Бог “обезумел” от любви к человеку. Распятый Творец — это поистине и “соблазн”, и “безумие”. Бог свободен в выборе Своих путей к человеку. Он может являться в громе и молнии. А может — в образе раба и странника. Как однажды очень по-христиански и очень по-человечески сказал Борис Пастернак:
Снег идет, снег идет Словно падают не хлопья, А в заплатанном салопе Сходит наземь небосвод. Словно с видом чудака С верхней лестничной площадки, Крадучись, играя в прятки, Сходит небо с чердака…

Вот-вот, — продолжает Кураев, — “в заплатанном салопе”, а не в окружении легионов ангелов Бог посетил людей. “С видом чудака” и “пряча” Свою Божественность, Творец оказался Эммануилом… Бог действительно слишком отличен от человека — и потому и странен, и чуден. Что ты спрашиваешь об имени Моем? оно чудно (Быт. 32:29; Суд.13:18). И нарекут имя Ему: Чудный (Ис. 9:6)…

…Трудно ли было Богу с людьми? — Да… Читая Ветхий Завет, без преувеличения можно сказать: люди доводят Бога до слез»Кураев А. Если Бог есть Любовь. С.31–32, 34–35..

А вот нам, читая Кураева, даже становится не по себе: служитель церкви величественный и торжественный образ Бога и Христа, хотя бы и в церковной трактовке, рисует эдаким «чудаком», «сходящим с чердака» и рыдающим крокодильими слезами при взирании на палестинские мытарства (им же и устроенные) любимого иудейского народа. Ну да Бог с ними, со слезами. Лишь бы не сжигали во славу этих кураевских «чудаков» и их «слез» на кострах инквизиции.