ЖЕСТОКОСЕРДИЕ

"...Ибо, что блокада не могла отрезать и что было даже проталкива­емо врагом – это были вести, мертвящие, каждодневные, деморализую­щие слухи, доносящиеся об оргии святотатства и вандализма в Риме, о бе­шенстве фанатического иконоборчества, о том, что собор Святого Петра обращен в конюшню и ландскнехты ставят своих коней в Станцах Рафаэ­ля в Ватикане, об извержении из гробницы тела Папы Юлия, об отруба­нии голов Апостолов, о шествии лютеран с копьем Святого Лонгана, о святотатстве над платом Святой Вероники, о вторжении в Святое Святых, о ночных бесчеловечных жестокостях, о кардинале в шутовском погребе­нии и воскресении в своем гробе, об убиении аббата за отказ отслужить мессу мулу; – весть за вестью, доходящие до трещины в куполе и прове­ренные ежедневно своими глазами на процессиях священнослужителей, проходящих по улицам к местам их продажи и кульминирующихся в ноч­ном конклаве пьяных ландскнехтов, под стенами самого замка кощунст­вовавших над мессой..." Так рассказывает историк о разграблении Рима испанцами и ландскнехтами при Папе Клименте.
Другой очевидец добавляет: "Голод и чума следовали за вторжени­ем. Город был истощен, армии грабили уже не из-за золота, но для хлеба, разыскивая его даже в постелях больных. Молчание, пустынность, зара­за, трупы, разбросанные здесь и там, потрясли меня ужасом. Дома были открыты, двери выломаны, лавки пусты, и на опустелых улицах я видел лишь фигуры озверелых солдат".
Приводим строки из описания именно этого очередного разграбле­ния Рима, ибо о нем, сравнительно с другими вторжениями, обычно рас­сказывается мало. Обычно в школах знают, что Папа Климент должен был провести некоторое время в замке Св.Ангела, но действительные ужасы вандализма и святотатства не упоминаются. При этом и император, и про­чие короли не считали это даже войною. Если мы вспомним другие доку­менты этого же злосчастья, то увидим, что при некоторых дворах это от­мечалось как печальный, непредвиденный эпизод. Когда же прибыли ис­панские уполномоченные для урегулирования положения, то и они, сов­местно с генералами грабившей армии, не могли сразу овладеть положе­нием: до такой степени вандализм, озверелость и кощунство овладели ис­панцами и ландскнехтами.
Откуда же могло произойти такое ярое кощунство и жестокость? Оно, конечно, произошло от жестокосердия вообще. Но откуда же вдруг могло вспыхнуть такое неслыханное жестокосердие? Разгорелось оно, ко­нечно, от ежедневной грубости. Мы все знаем, как незаметно вторгается в жизнь зараза грубости. Начало хаоса проявляется всюду, где хотя бы на минуту забыто продвижение. Нельзя же на мгновение оставаться в преж­нем положении, – или вниз, или наверх. О нравах ландскнехтов и других военных наемников достаточно написано литературных произведений и накоплено всяких хроник. Вот из этой повседневной грубости, питаемой и дозволенной, и вспыхивает безобразнейшее кощунство, святотатство, всякие вандализмы и всякие ужасные проявления невежества.
Пароксизмы невежества, уже не раз отмечалось, прежде всего уст­ремлены на все самое высокое. Невежеству нужно что-то истребить, нужно отрубить чью-то голову, хотя бы каменную, нужно вырезать дитя из утробы матери, нужно искоренить жизнь и оставить "место пусто". Вот идеал невежества. Оно приветствует безграмотность, оно улыбается пор­нографии, оно восхищается всякой пошлостью и подлостью. Ведь где кон­чается одно и начинается другое и наоборот, отмерить очень трудно. И вообще меры весов невежества неисповедимы.
Если жестокосердие порождается каждодневною грубостью, то как же заботливо нужно искоренять из каждого дня всякое огрубение. Как трудолюбиво нужно изъять эти, хотя бы маленькие, огрубения из всякого быта. Ведь всякая грубость совершенно не нужна. Даже дикие животные не укрощаются грубостью. При всяком воспитании грубость уже давно осуждена как не дающая никаких полезных результатов и только продол­жающая поколения грубиянов.
Когда мы читаем исторические примеры всяких несчастий, проис­шедших, в конце концов, от повседневного огрубения, когда мы видим, что эти несчастья продолжаются и до сего времени, то разве не нужны спешные меры, чтобы и в школьном, и в семейном быту предохранить мо­лодежь! Непроявленному хаосу чувствований не трудно заразиться вся­кою грубостью. Очень легко вводятся в обиход грубые, непристойные слова. Называются они нелитературными. Иначе говоря, такими, кото­рые недопустимы в очищенном языке.
В противовес очищенному языку, очевидно, будет какой-то грязный язык. Если люди сами говорят, что многие выражения нелитературны, и тем самым считают их грязными, то спрашивается, зачем же они вводят их в обиход? Ведь хозяйка или хозяин не выльют среди комнаты ведро помо­ев или отбросов. Если же это и случится, то даже в самом примитивном жилье это будет названо гадостью. Но разве сквернословие не есть то же ведро помоев и отбросов? Разве сквернословие не есть просто дурная привычка? Детей наказывают за дурные привычки, а взрослых не только не наказывают, но ухмыляются всякому их грязному выражению. Где же тут справедливость?
Привычка грубостей, сквернословии и кощунства развита до такой степени широко, что ее даже попросту не замечают. Если люди вспомнят все существующие кощунственные анекдоты, вызывающие такой потряса­ющий хохот, то не покажется ли странным, что сегодня эти же люди идут во храм, якобы для молитвы, а назавтра лишь ухищряют свое потрясающее сквернословие?
Никто не будет отрицать, что грубость вторгается очень незаметно. Давно сказано: "Сегодня маленький компромисс, а завтра большой под­лец". Всякая грубость потрясает не только своей жестокостью, но и бес­смысленностью. Невозможно представить себе ничто более бессмыслен­ное, нежели сквернословие.
Часто люди фарисействуют, будто бы болея о потере чистоты языка, но разве сами они не потворствуют подчас именно этим нелитературным отбросам и загромождениям? Среди всякого сора заразительная грязь грубости порождает ужасные микробы, и они разражаются целыми губи­тельнейшими эпидемиями.
Разве так уж трудно не грубить, не сквернословить, не проявлять бес­смысленную жестокость? Вовсе не трудно. Но среди просветительных учреждений, от низших до высших, от младших до старших, всюду долж­ны быть отставлены все признаки грубости.

1935