БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬСТВО

Насколько многое, очень знаменательное и благожелательное, оста­ется нигде не записанным! Сегодня мы слышали, что Русская Пекинская Духовная Миссия была сохранена благодари личному ходатайству Таши-Ламы. В истории верований такой благой знак должен заботливо сохраниться. Около религий, к сожалению, слишком много накопляется знаков холода и отрицания. И вот, когда вы в старом Пекине слышите прекрас­ный рассказ о том, как многие священнослужители и религиозные Общес­тва шествовали к Таши-Ламе просить его о сохранении Православной за­мечательной Миссии, хранящей в себе так много традиций, и узнаете, как доброжелательно было принято это обращение, – вы искренне радуетесь. И не только это обращение было принято дружелюбно, но и оказались же­лательные исследования; и в историю Православной Миссии будет вне­сен этот замечательный акт высокого благожелательства.
Когда человечество обуяно бесами злобы и взаимоуничтожения, тог­да всякий знак утверждения и взаимной помощи будет особенно ценным. Конечно, о доброте и доброжелательстве Таши-Ламы многое известно. Но одно дело, когда это рассказывается его соплеменниками, и совер­шенно другое, когда чуждые люди тоже имеют при себе такие свидетель­ства добрые.
Люди очень часто не отдают себе отчета, насколько ценно само запечатление добрых знаков. Существуют особые типы людей, которые пре­достерегают против всякого энтузиазма и даже против громко сказанно­го доброго слова. Конечно, при таком образе мышления все погружается, если не во мрак, то, во всяком случае, в серенькие потемки. Противники всякого энтузиазма хотели бы приучить людей ни на что не отзываться, ни­как не реагировать и быть к добру и злу постыдно равнодушными.
В наши смутные дни особенно много таких серых жителей. В значи­тельной мере, именно, на них лежит ответственность за глубоко всосав­шуюся в общественный строй смуту. Смута потрясающая, а к тому же, са­ма в себе дрожащая, является ничем другим, как бесформенностью, бе­зобразием. Само слово смута, смущенность, недалеко от извращенности, сомнительности и боязливости. В смуте родятся неясные намеки. Она же порождает всякие анонимные наговоры. Когда сердце теряет трепет вос­торга, оно может впасть в трепет смущения. Насколько трепет восхище­ния будет устремляющим ввысь и прекрасным, настолько трепетание смущения будет ограничивающим, поникающим, устрашенным. А что же может быть безобразнее зрелища страха? Самые высшие понятия чести, достоинства, преданности, любви, подвига, ведь они могут быть наруше­ны и обезображены, именно, страхом. Страха ради люди могут промол­чать, отречься и предательствовать. И какое множество молчаливых от­речений и трусливых замалчиваний явлено в повседневной жизни.
Для отречения не нужно никаких высоких слов или прекрасных обстановок. Обычно, именно отречение, замалчивание, умаление – хорошо сочетаются с сумерками. Они живут в серости, когда четкие формы вые­даются потемками и все делается неопределенным. Неопределенность помыслов, нерешительность и есть именно смута. Смущенность не поет, не слагает красивые формы, но в дрожании искривляет все отражения. Так, пролетающая птица неопределенно касается тихой водной поверх­ности, и надолго после такого пролета задрожат только что прекрасно от­разившиеся формы.
От смуты, от страха нужно лечиться. Так же как от многих болезней нужно предпринимать длительное восстановление сил, так же нужно воз­действие и от смуты. Нельзя позволить смуте загнивать в язвах и нарывах. Новые сильные мысли и мощные действия будут спасительны, чтобы вы­вести смущение духа в обновленное состояние. Конечно, одною переме­ною места или житейских условий смущение еще не будет осилено. Дух в сущности своей, сознание должно поразиться чем-то; а еще лучше – чем-то восхититься.
Невозможно допустить, чтобы восхищение, иначе говоря, энтузиазм, не были бы доступны даже смущенным душам. Все-таки бывают же такие действия, такие положения в мире, которые заставят сердце восхититься и тем самым выйти из смущенных дрожаний. Прекрасное творчество, вы­сокое знание, наконец, чистосердечное стремление к Горнему Миру – все чудеса, которых так много в жизни земной, легко могут уводить даже поникший дух в сады восхищения.
Бели люди попытаются вычеркнуть из бытия своего, иногда ими осме­янное слово энтузиазм или восторг, то чем же они заполнят эту страшную пустоту в своем сознании? В этом запустелом сердце поселятся тоска и неверие, появится та мертвенная затхлость, которая свойственна забро­шенным пустым помещениям. Входя в заброшенный дом, люди говорят: "Придется долго обживать его". И правильно, такая заброшенность угро­жает даже и физическими заболеваниями.
Обжить жилье это еще не значит просто зажечь огонь. Потребуется, именно, человеческое присутствие, иначе говоря – биение человеческо­го сердца, чтобы оживить, одухотворить замершую жизнь.
Одним из простейших одухотворений будет каждое сведение о ка­ком-либо добром и необычном в благожелательстве действии. Итак, бу­дем радоваться каждому добру. Ведь оно уже рассеивает чье-то смуще­ние и заменяет безобразие красотой.

1934