Page 74 - Мастер2-1

не только к ранним кочевникам Алтая. Охота была самым древним занятием человека. И первые, еще неумелые рисунки, сделанные на-шим далеким предком на камнях пещеры, изображали знакомых ему животных. В рисунках проявлялись и острая наблюдательность, и зна-ние повадокживотных. Но то, что позже назвали «звериным стилем», в этих петроглифах отсутствовало: не было четкости и лаконичности. Некоторые склонны объяснять появление такого стиля влиянием высоких цивилизаций стран Древнего Востока и их художественных культур. Вряд ли можно отрицать такое влияние. Кочевой мир евра-зийских степей был подвижен и деятелен. Пространства, отделявшие его от других народов, не были особым препятствием. Стремительные лошади легко преодолевалиих. Икочевникам были знакомыПередняя Азия, Иран, Индия и Средиземноморье. Оттуда приходили в степи и горы иные сюжеты и иные звери, иное мастерство. Но и это влияние не может объяснить появления «звериного стиля». Его истоки надо искать в самом мире кочевников, в чем-то характерном только для этого мира. Таковой была лошадь. Та лошадь, на которую сажали ко-чевника, как только ноги его делали первые, еще неуверенные шаги по земле. Та лошадь, которая становилась для него на всю жизнь дру-гом и уходила вместе с ним во тьму и неизведанность «иного мира». Та лошадь, с которой он сливался и от которой был неотделим, когда стремительно преодолевал степные и горные пространства. Та лошадь,

чьей силой, совершенными пропорциями он не уставал любоваться. Короче говоря, лошадь для него была всем и через нее он постигал мир с момента рождения и до самой смерти. И в этом многообразном и несущемся ему навстречу мире ничего не было прекраснее той же лошади. Лошадь становилась для него эстетическим мерилом. Для худож-ника, пробуждающегося в нем, не было на всем свете более высокого критерия, чем совершенство лошади. Иммерил он свое до-стоинство, свои человеческие качества, свое чувство прекрасного. И поэтому во все, что он создавал, онневольно переносил лошадь. Еще связанный с миром далекого прошлого, ощущая свои корни в этом прошлом, он, как и его далекий предок, изображал зве-рей. Он вырезал их из дерева, выковывал из золота, выкраивал из кожи, выкалывал на сильных телах воинов. Но это уже были иные звери. Он перенес в них, не нарушая гармонии, стремитель-ность и выразительность лошадиного бега. Он увековечил в них реальность лошадиных мышц, их экономичную лаконичность и завершенность линий. Именно лошадь и породила особый стиль,