ВСТРЕЧИ С Ю.Н. РЕРИХОМ

Б.А.Смирнов-Русецкий

Мне выпало редкое счастье встретиться с Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной Рерих в их приезд в Москву в 1926 г. Тогда же я познакомился с Юрием Николаевичем.
Первая встреча произошла в гостинице "Большая Московская", где останавливалась семья Рерихов. Запомнился его юный облик — темные глаза и русая бородка. Заметно было его сходство с отцом (с годами оно еще увеличилось). Мы обменялись несколькими фразами, но встреча была короткой.
Его внешность очень хорошо передает снимок, сделанный весной 1920 года в Урумчи, где он стоит вместе с отцом и консулом СССР А.Е.Быстровым.
Прошло тридцать лет со времени той московской встречи. Я почти ничего не знал о семье Николая Константиновича. Никаких связей с Индией не было, и приезд Юрия Николаевича в СССР в августе 1957 г. оказался для меня полной неожиданностью.
И все же через десять дней после его приезда наша встреча состоялась. Мы с женой пришли в летний театр "Эрмитаж" посмотреть вечер цейлонского танца. Зал был полупустой; мы сидели в боковой ложе и с большим интересом наблюдали причудливые телодвижения танцоров, исполненные тонкого ритма. По окончании представления захотелось поближе взглянуть на танцоров, и мы подошли к крайней ложе у сцены.
Я невольно взглянул на сидящих в первом ряду: необычайно похожий на Николая Константиновича человек с седеющей бородкой обернулся на мой напряженный взгляд и внимательно посмотрел на меня. Это был Юрий Николаевич. Я почувствовал, что он узнал меня.
Мы встретились на одной из дорожек сада. Он познакомил меня с сестрами Богдановыми, приехавшими вместе с ним.
"Я работаю в Институте Востоковедения Академии Наук, — сказал он. — Мы остановились в гостинице "Ленинградская". Приходите к нам. А скоро мы должны получить квартиру на Ленинском проспекте". Юрий Николаевич дал мне адрес гостиницы и своей будущей квартиры. Он задал еще несколько вопросов о моей жизни и моих друзьях-художниках, с которыми был знаком.
Беседа была краткой, но бесконечно взволновала меня.
В то время я работал в Институте Металлургии Академии Наук СССР на Ленинском проспекте, довольно близко от дома, где поселился вскоре Юрий Николаевич.
Новый большой дом на углу Ленинского и Университетского проспектов, внутренний сад, через который проходишь, чтобы дойти до заветного подъезда... Все это было увидено в день новой встречи и запомнилось на всю жизнь.
На мой звонок открыла Людмила Михайловна — старшая из сестер Богдановых. Юрий Николаевич вышел из своего кабинета. В дружеском объятии сразу же исчезло то огромное расстояние в пространстве и времени, что разделяло нас...
Необычайно дорог был его облик, так напоминавший отца: тот же овал лица, те же твердые, довольно широкие скулы; но глазами, карими, с зеленоватым отливом, он больше напоминал мать.
Во всем облике Юрия Николаевича светились доброта, ясность, великая простота и мудрость. И еще запечатлелось сразу удивительное чувство русской сердечности и гостеприимства.
В эти дни он был полон глубокой радости, связанной с возвращением на Родину. Осматривал Кремль, побывал в Загорске. Со свойственной ему остротой наблюдения и умением уловить смешные стороны жизни Юрий Николаевич, например, рассказывал, как в Лавре на вопрос, где можно купить монастырские сувениры, получил ответ: "У отца-киоскера". Это сочетание исконно монашеского и современного рассмешило его.
Юрий Николаевич не любил говорить о себе. Но я постепенно узнавал из его рассказов, отчасти из беглых упоминаний Людмилы и Раи (Богдановых), а главное, из жизни самого Юрия Николаевича, сохранившего и в Москве тот же уклад, о жизни семьи в Кулу.
Они вставали рано, а к восьми сходились к столу. Юрий Николаевич каждое утро ездил верхом. Еще с молодых лет он любил верховую езду, а в экспедиции по Центральной Азии получил особую привязанность к лошадям, ибо долгие месяцы приходилось проводить в седле. В Москве, увы, этой радости он был лишен и скучал по верховой езде.
После завтрака каждый шел на свое рабочее место — Николай Константинович в мастерскую, Елена Ивановна — в рабочий кабинет, а Юрий Николаевич в Институт "Урусвати" или в свой кабинет.
Так начинался день. После обеда и короткого отдыха работа возобновлялась и продолжалась до ужина. И только после этого семья собиралась в гостиной и обычно слушала музыку.
Жизнь каждого была строго подчинена дисциплине; она проистекала из любви к труду, из сознания благодетельного значения жизненного и рабочего ритма. С трудом верится, что один человек мог создать столько произведений, написать столько книг, вести такую обширную переписку, как Николай Константинович Рерих. По словам Юрия Николаевича, он работал как будто не спеша, даже медленно, а успевал сделать так много благодаря строгому ритму работы; он способен был соединить одновременно несколько работ и выполнял их так безошибочно, что обычно почти ничего не исправлял. Диктуя свои Листы Дневника, он укладывал текст каждой темы примерно в страницу, проявляя высокое литературное мастерство. Мне довелось просмотреть вместе с Юрием Николаевичем (отбирая для публикации) 650 страниц Дневника, и лишь изредка попадались небольшие поправки, сделанные рукой автора.
Спокойствие, тишина и углубленность уединенной жизни семьи в Гималаях, постоянная творческая работа, изучение духовной жизни, философии и религий Индии — все это отразилось в рассказах Юрия Николаевича. И в его жизни, в тиши его кабинета, с трех сторон обрамленного полками с книгами — древними и современными — как бы присутствовал "аромат" восточной мудрости, исходивший от глубокой сосредоточенности ученого, погруженного в постоянную творческую работу.
При первой же встрече он заговорил со мной о главной задаче, которая перед ним стояла: вернуть Родине творчество Николая Константиновича, популяризировать его искусство.
Все его усилия в дальнейшем были планомерно и неуклонно направлены к этой цели. Эпопея с организацией первой выставки картин Николая Константиновича проходила на моих глазах и с моим участием. При этом особенно ярко проявились все ценные качества Юрия Николаевича: терпение и настойчивость, мягкость и деликатность в общении с людьми и непреклонность в устремлении, умение заинтересовать и увлечь людей, необычайная широта и правильность оценки перспективы.
Юрий Николаевич обратился к министру культуры Михайлову с просьбой об организации выставки картин Н.К.Рериха вскоре после своего приезда. Михайлов предложил устроить ее в залах Академии художеств, однако академики тормозили это решение, и оно не было реализовано.
После вторичного обращения к министру был предложен маленький, плохо освещенный зал на ул. Горького, 25, который явно не подходил для задуманной экспозиции. На третий раз был одобрен зал на Кузнецком мосту, 20, тоже очень небольшой, но все же более подходящий.
Вместе с Юрием Николаевичем мы отправились в Третьяковскую галерею, где хранились привезенные Юрием Николаевичем, а также ранее приобретенные заведением картины, чтобы отобрать их на первую выставку. В качестве консультантов при отборе присутствовали художник П.Н.Крылов и сотрудник Третьяковской галереи Е.В.Журавлева.
Так как предоставленный выставочный зал был сравнительно невелик, пришлось ограничить количество намеченных полотен. Было отобрано 33 крупных картины, в том числе: "Ждущая", "Гималаи", "Ладак", "Нанда-Деви", "Лхаса", "Сантана", "Огни на Ганге", "Горное озеро", "Бэда-проповедник", "Гесэр-хан", "Помни". Из произведений на русскую тематику выбрали картины "Борис и Глеб", "Поход Игоря", "Настасья Микулична" и, кроме того, более ранние произведения, находящиеся в Третьяковской галерее и Русском музее — "Гонец", "Город строят", "Заморские гости", "Святой остров" и др. Всего на выставке было представлено 36 картин и 95 этюдов.
Были трудности с составлением каталога и вступительной статьи. Ее предложили написать М.В.Алпатову, но он отказался. По просьбе Юрия Николаевича я составил черновой текст статьи на пяти страницах. С этим текстом Юрий Николаевич поехал к Константину Федоровичу Юону, давнему другу Николая Константиновича. Он тяжело болел воспалением легких, но все же охотно выполнил просьбу Юрия Николаевича и быстро написал статью, закончившуюся словами: "Архаика, наука и искусство были составными элементами его произведений. Народные легенды и предания, связь мифологии с геологией, с сейсмическими и космическими силами природы глубоко волновали его художественное воображение... Эмоциональное искусство Рериха почти непередаваемо словами — оно для глаз и для души".
Три дня вместе с заведующим выставочным залом и с искусствоведом из Риги трудились мы над развеской. Обилие картин и теснота помещения увеличивали трудность работы. И все же выставка удалась.
После знакомых картин: "Поморяне. Утро", "Небесный бой", "Пантелей-целитель" и др. при входе в большой зал открывалась величественная панорама Гималаев в картине "Помни". Как неожидан был этот переход! Как потрясал он всех, приходящих на выставку! Открывался новый, неведомый мир величайшей горной страны, мир легенд и чаяний Востока, мир, овеянный глубокой мудростью и красотой.
Выставка сразу же привлекла внимание зрителей. Постоянно длинная очередь стояла на улице.
Юрий Николаевич очень часто бывал в залах на Кузнецком мосту. Это была первая радость, первое торжество возвращения творчества Николая Константиновича Родине!
Всегда плотной толпой его окружали зрители, задавая бесчисленные вопросы. Тогда же с ним познакомился В.С.Соколовский, ставший исследователем творчества Н.К.Рериха и составивший первый каталог его произведений.
В газетах эта выставка была еще слабо освещена: "Вечерняя Москва", например, просто перепечатала вступительный текст каталога.
Вскоре была организована вторая, более обширная выставка картин Н.К.Рериха в Третьяковской галерее. Она также пользовалась неизменным успехом, как и все последующие его выставки.
Встал вопрос о дальнейшей судьбе картин Николая Константиновича, привезенных на Родину. Юрий Николаевич передал большую часть их в дар государству, оставив у себя около ста этюдов и следующие картины: "Гесэр-хан", "Бум-Эрдени", "Тень Учителя", "Сергий-Строитель", "Будда в подводном царстве", цикл "Монголия" и другие.
По завещанию Николая Константиновича большая часть картин должна была быть передана в музеи Сибири и Алтая. Кроме того, Юрий Николаевич вел переговоры с директором Русского музея В.А.Пушкаревым, который обещал выделить отдельный зал для постоянной экспозиции картин Н.К.Рериха.
Интерес к творчеству Н.К.Рериха возрастал, и, естественно, к Юрию Николаевичу стали обращаться с просьбой прочесть лекции о живописи его отца. Впервые он был приглашен профессором А.А.Федоровым-Давыдовым на кафедру искусствоведения МГУ. Я поехал вместе с ним.
Первоначально предполагалось, что лекция будет прочитана для сотрудников кафедры; но стали приходить студенты, узнавшие о приезде Юрия Николаевича, и пришлось подыскать обширную аудиторию, где собралось человек сто пятьдесят. Они слушали лекцию, буквально затаив дыхание.
Мне не однажды довелось присутствовать на лекциях Юрия Николаевича. Трудно воспроизвести их содержание, они ни разу не были записаны. Но одно общее всегда им было присуще: Юрий Николаевич никогда не подчеркивал своей близости с отцом и даже не употреблял этого слова. Это было проявлением его великой скромности.
Сопровождавший отца в экспедициях, наблюдавший природу Гималаев и Тибета в самых разнообразных условиях, Юрий Николаевич отмечал именно реализм и правдивость искусства Рериха, его высокое умение отобразить несравненное величие Гималаев.
Позже, когда я показывал Юрию Николаевичу некоторые из своих работ, его любимым выражением было: "Здесь есть правда".
Очень яркое впечатление оставило его выступление в Московской организации туризма. Юрий Николаевич с большим увлечением рассказывал о Трансгималайской экспедиции, о преодолении трудностей. Рассказ сопровождался показом слайдов картин Н.К.Рериха. Небольшой зал был переполнен, люди расположились на подоконниках, стояли в дверях, но в этой тесноте царила атмосфера радостного оживления, чувство соприкосновения с чем-то дорогим, сказочным и заветным.
Помню выступление Юрия Николаевича в Московском Доме ученых. Оно проходило в небольшом Белом зале и очень большому числу ученых не удалось войти. По окончании лекции Юрия Николаевича просили тут же прочесть ее повторно. Он самоотверженно это сделал, несмотря на духоту и утомление.
Юрий Николаевич выступал и в Доме литераторов, познакомился со многими писателями, в том числе с Леонидом Леоновым, Федором Панферовым и другими.
По предложению Панферова Юрий Николаевич решил напечатать в журнале "Октябрь" первую публикацию Листов Дневника Н.К.Рериха. (Он привез из Индии два машинописных экземпляра этого объемистого материала).
Еще мало знакомый с требованиями советских журналов, Юрий Николаевич пригласил меня помочь ему в отборе. Мы наметили около 120 "листов", и часть из них была опубликована в десятом номере "Октября" за 1959 год, со вступительной статьей доктора искусствоведения Н.Соколовой.
В этот же период при участии Юрия Николаевича искусствовед В.П.Князева, сотрудник Русского музея, начала готовить первую монографию о Н.К.Рерихе, вышедшую в 1963 году.
...Каждую среду после работы я приходил к Юрию Николаевичу. Вся атмосфера его квартиры несла печать высокой духовной культуры семьи.
Книжные полки были первой его заботой. Они были уставлены редкими манускриптами на санскрите, пали, тибетском и других языках, изданиями по проблемам востоковедения и др.
Кабинет украшали бронзовая скульптура Кришны с флейтой в руках и тибетские танки. Квартира во всех мелочах напоминала о родителях: картины и этюды Николая Константиновича, портреты Елены Ивановны и родных, семейные реликвии.
Юрию Николаевичу хотелось иметь мебель, когда-то находившуюся в их квартире на Мойке, в Петербурге. Часть этой мебели хранилась у двоюродного брата Елены Ивановны — Степана Степановича Митусова, а после его смерти в 1941 году — у его дочерей Людмилы и Татьяны. Они передали Юрию Николаевичу старинное кресло Николая Константиновича и стулья из его кабинета.
В этом кресле ученый обычно работал за своим огромным столом. Он сидел за ним, всегда заваленным книгами, во время наших еженедельных бесед. Как досадно, что ни одна из них не была записана! Они затрагивали широкий круг тем. Юрий Николаевич рассказывал о жизни в Кулу, об эпизодах экспедиций, о разнообразных встречах.
Вспоминая события семейной жизни, Юрий Николаевич любил отметить юмористические их черты. Например, когда Николай Константинович получил приглашение в Лондон от Королевской Оперы для оформления "Князя Игоря", то Святослав Николаевич был оформлен как помощник декоратора, а Юрий Николаевич как... акробат-наездник. Ему действительно пришлось выполнять роль наездника во время действия оперы. Как-то норовистая лошадь вдруг неожиданно понесла, и он проскакал через сцену в своем обычном (а не оперном) костюме и несколько раньше времени. Публика приняла это как должное. Вспоминал он и смешные эпизоды из жизни в Кулу. Велико было гостеприимство Рерихов, но им часто злоупотребляли. И тогда на долю Юрия Николаевича выпадала неблагодарная задача — выпроваживать непрошеных гостей.
Однажды заехала к ним малознакомая русская дама-эмигрантка, и живет неделю-другую, не думая уезжать. В одно прекрасное утро, после завтрака, рассказывал Юрий Николаевич, я обратился к ней и сказал: "Госпожа, лошади поданы" и галантно проводил ее и посадил в экипаж.
В другой раз бродячий "садху" зашел в их дом, уселся в столовой в позе лотоса и решил, что это место для него очень удобно. Никакие уговоры на него не действовали. Тогда по приказу Юрия Николаевича слуги посадили "святого" с полным почтением на носилки и вынесли за пределы имения.
Рассказы о жизни в Индии, о путешествиях по Центральной Азии чередовались с рассказами о Западе. Юрий Николаевич имел возможность широко сопоставлять Запад и Восток, а также Советский Союз с Западом, связывая перспективы жизни нашей планеты с победами Новой Страны.
Как-то я попросил Юрия Николаевича рассказать о последних днях Николая Константиновича.
"Отец был очень слаб, мы по очереди дежурили около его постели. Это было время, когда происходили кровопролитные столкновения между индуистами и мусульманами, спровоцированные англичанами. Иногда в долине слышались выстрелы. Как-то ночью, когда я дежурил, он заметил около меня ружье и спросил, что происходит. Чтобы его не беспокоить, я сказал — в сад приходят медведи, нужно быть готовым их отогнать. Окрестные жители очень уважали отца, и в эти беспокойные дни не было ни одного случая вторжения к нам... Он тихо перешел в иной мир во время сна. Елена Ивановна не хотела больше жить в Кулу, и мы переехали в Калимпонг (Сикким), где она провела последние годы жизни. Ее уход так тяжело поразил меня, что долгое время я не мог оправиться".
Юрию Николаевичу как старшему сыну полагалось зажечь погребальный костер, на котором по восточному обычаю были преданы огню тела отца и матери. Чувствовалось, что даже спустя годы ему были тяжки эти воспоминания, образы любимых отца и матери неизменно жили в его сердце.
Рассказывал Юрий Николаевич, в частности, об Адьяре, где он неоднократно бывал и общался с членами теософского общества. Отмечал, что там соблюдали строгий внешний этикет, особые одежды и знаки, указывавшие на достигнутую степень посвящения, но все это имело чисто внешний характер. Если на первых порах своего развития общество было прогрессивно — поддерживало освободительное движение в Индии, боролось за равенство в правах индийцев и англичан, то впоследствии, с усилением западного влияния, оно как бы окаменело в своих внешних формах и медленно умирало. Такое же впечатление о теософском обществе в более поздний период вынесла и Л.В.Шапошникова (если судить по ее книге "Годы и дни Мадраса").
...Однажды мы провели целый день под Москвой, в Барвихе и Раздорах. Сохранились снимки, сделанные мной и моей женой, Лидией Васильевной. Мы расположились на высоком месте, в сосновом лесу. Расстелили скатерть, и импровизированный "Обед на траве" прошел в веселой, шутливой беседе, в полной отрешенности от всяких дел и забот. Светлый и ясный облик Юрия Николаевича (в летнем костюме и галстуке, несмотря на жаркую погоду) воспроизводят снимки на фоне леса.
Потом мы долго прогуливались по бору. Тишина, уединение, чудесный шелест сосен — все располагало к тихой душевной беседе...
Позже Юрий Николаевич рассказывал о поездках с Андреем Николаевичем Зелинским в Переславль-Залесский, а также в Мозженку, где у них была дача...
Высокая духовная культура семьи сказывалась и на отношении Юрия Николаевича к искусству. Мне довелось побывать вместе с ним в Художественном театре на постановке "Анны Карениной". Юрий Николаевич отметил определенное непонимание в художественной трактовке стиля той эпохи; чувствовалось, что театр утратил представление о той действительности, которая "звучала" в произведениях Льва Толстого. Конечно, этого не могло бы случиться при жизни Станиславского и Немировича-Данченко.
Были мы однажды с Юрием Николаевичем и сестрами Богдановыми на концерте в Большом зале Консерватории. Исполняли Третью симфонию и "Поэму экстаза" Скрябина. Не помню, кто именно дирижировал, но исполнение нам не особенно понравилось. После этого не раз были беседы о музыке. Юрию Николаевичу приходилось слушать выступления крупнейших музыкантов эпохи: Зиллотти, Кусевицкого, Рахманинова, Вейнгартнера, Клемперера, Караяна и многих других. Его требования к исполнителям были достаточно высоки.
Неоднократно приходилось беседовать с Юрием Николаевичем о живописи. Он был тонким, эрудированным знатоком искусства Востока. Из русских художников — высоко ценя творчество Николая Константиновича — он любил Врубеля, Нестерова, Петрова-Водкина, Сарьяна, Юона и других художников. Произведения экспрессионистов, абстракционистов и иные формы современного западного искусства были ему чужды.
Я регулярно показывал свои новые работы Юрию Николаевичу. Ему нравились этюды из циклов "Новгород", "Валдай" и "Север". "Здесь есть правда", — повторял он. Я замечал, что в моем творчестве ему нравилось более то, что стилистически и образно было ближе творчеству Николая Константиновича.
Юрий Николаевич не раз вспоминал ни с чем не сравнимое величие закатов и восходов среди безмолвия пустынных нагорий Монголии и Тибета. Как хотелось ему подчас вновь пройти маршрутами дальних экспедиций!
Уехав из Индии, он фактически лишился возможности жить на свежем воздухе и черпать силы в общении с природой. За три года он ни разу не воспользовался отпуском, очень редко выезжал за город; дача давно была ему обещана, но так и не была подобрана. Весной 1960 года мы ездили с ним на станцию "Здравница" по Белорусской железной дороге, где строили небольшой поселок для научных работников. Но местность ему не понравилась, бетонные коробки дач тоже были мало привлекательны.
В эту пору светлую радость внесла поездка в Улан-Удэ на научную конференцию. Там Юрий Николаевич впервые за два года поездил верхом и вернулся посвежевшим, набравшимся новых сил и полным впечатлений от общения с учеными Бурят-Монголии.
В начале весны были получены сведения о приезде с выставкой по приглашению Министерства Культуры СССР Святослава Николаевича Рериха. Чувствовалось, что Юрий Николаевич с большим нетерпением ждал брата; ему хотелось поделиться с ним всеми впечатлениями, полученными на Родине за два с лишним года, узнать новости из Индии.
Не буду описывать подробностей открытия выставки картин Святослава Николаевича. Отмечу лишь, что Юрий Николаевич был несколько грустен и отчужден, что как-то не вязалось с общей радостной атмосферой.
Через несколько дней мы собрались на квартире Юрия Николаевича. Были сестры Митусовы, Виктор Тихонович Черноволенко с женой и, конечно, Святослав Николаевич с Девикой Рани. Шла оживленная беседа, в основном — впечатления от открытия выставки. И опять у Юрия Николаевича был грустный, отстраненный вид. Казалось, что он получил какое-то важное печальное известие и не мог принять участия в общей радости.
Сохранились снимки всех сидящих за круглым столом, и они отразили эту печаль и задумчивость Юрия Николаевича.
Двадцатого мая Юрий Николаевич был в гостях у Святослава Николаевича в гостинице "Украина". Ужинали вместе, он вернулся домой довольно поздно.
На следующий день он почувствовал себя плохо. По словам сестер Богдановых, это было связано с желудком. В Индии он болел дезинтерией и был очень чувствителен в отношении пищи. Может быть, в гостинице он съел что-то неподходящее, так думали сестры.
В этот день — день его ухода — я забежал ненадолго, около четырнадцати часов. Людмила сказала, что Юрий Николаевич плохо себя чувствует; мне не хотелось его беспокоить и, пробыв недолго, я уехал домой. Вдруг в 18 часов телефонный звонок — Юрий Николаевич скончался. Это было так неожиданно, так невероятно, что трудно было поверить... Мы немедленно поехали туда.
Из позднейших рассказов сестер удалось восстановить картину происходившего в этот день. Когда Юрий Николаевич заболел, сестры вызвали гомеопата Мухина, который был домашним врачом. Но Мухин приехал не сразу, осмотрел больного, сказал, что нет оснований беспокоиться, оставил какие-то лекарства... и уехал на дачу. Состояние Юрия Николаевича ухудшилось. Сестры вызвали скорую помощь: врач предложил сделать укол (вероятно, для стимуляции деятельности сердца), но Юрий Николаевич отказался. Через некоторое время у него отнялся язык, он мог только писать. Сестры вторично вызвали скорую помощь и позвонили Святославу Николаевичу. Скорая приехала только около 17.30, но Юрий Николаевич уже скончался, пульса не было. Почти одновременно приехал Святослав Николаевич, его попытки реанимации были безрезультатны. Официальный диагноз после вскрытия — сердечная недостаточность. Так неожиданно оборвалась жизнь дорогого всем нам человека, и сознание никак не могло смириться с мыслью, что его уже нет с нами...
Торжественно и как-то особенно прочувствованно прошла гражданская панихида. Прекрасные речи, полные глубокого содержания, произнесли посол Индии Менон и посол Цейлона Малаласекера. Выступавшие сотрудники и аспиранты Института Востоковедения отмечали не только огромные научные заслуги Юрия Николаевича, но и его сердечность, отзывчивость, необычайную доброту. Общение с ним оставило глубокий след.