“Всякий предмет, естественно, умирает. Художественное произведение тоже имеет свою смерть – оно разрушается”. Если память не изменяет, так где-то сказано; а может быть в этой форме и не сказано.
В старину фрески и мозаики просто замазывали или покрывали новым — лучшим или часто худшим. Мы делаем так же, но кроме того мы усовершенствовались и стали приготовлять мумии-чучела не только из людей и животных, но и из всяких предметов.
Таким способом временно “спасено” многое в искусстве; приделано множество рук, ног, даже голов к чуждым телам; негодными красками и черными лаками “оживлено” великое число картин, да еще по нескольку раз иногда; при хорошем знании можно всегда изобрести недостающее, смутное. Кисть сохранителей прошлась почти по всем фрескам; их даже снимают со стен и переводят на доски.
Сколько тщательно расписанных мумий! Сколько мертвых останков! По искривленным, засохшим губам угадайте улыбку; в темной бесформенной массе – движение; в сломанных суставах – мягкость и гибкость.
И сколько восстановителей трудится; в рвении выдумывают новые банки консервов. Один Вазари, холодный, сколько потрудился над работами предшественников.
И смерть все-таки приходит, чтобы ввести новую жизнь. Но мумии не оживают, они только напоминают, и бесчисленные с них копии только продолжают это дело ошибок.
Всякая почва по-своему сохраняет предметы, так и время разными путями разрушает художественные вещи. Съедает – одни; туманит – другие; чернит – третьи; ломает, изгибает, коверкает и украшает. Иногда трудно отделить работу людей от создания времени. И все такие случайности часто ложатся в основу толкований, и около искусства, около радости красок и линий накопляется многое мертвое, ненужное. Некрологи принимаются за подлинные слова умерших.
Сколько фресок лучших, самых лучших художников, сколько картин и статуй превращено в мумии, а инвентари выдают их за живое. Бесчисленны погибшие линии архитектуры. Пропали формы; очерствели, потухли настоящие краски.
Что чувствуют их создатели, если мысль их еще близка миру?
Около стен и под куполами устрашающе стоят гильотины искусства – подмостки реставраторов; на колесах, громоздкие, закрытые со всех сторон, – за ними погибает искусство. Глубина настроения, прелесть случая вдохновенья покрывается удобопонятным шаблоном, по все правилам восстановителей.
Не изгоним их, они очень почтенны и для них есть большое дело: поддержите остатки ветхой жизни; закройте от света слабое зрение; сохраните теплоту воздуха для старого тела; удалите колебания; наконец, снимите пыль и грязь, но беда коснуться духа вещи, повредить ее эпидерму.
И не раскрашивайте мумии; костяки не склеивайте, по ним узнаем только длину и ширину тела. Ко всему ложному в представлении нашем неужели будем прибавлять ложное бесконечное? Неужели музеи будут уже не темницами, но кладбищем искусства?
Была и будет смерть, и бороться с нею бессильно; тем больше ее торжество.
1906