О QUANTA ALLEGRIA!

..."Где же огромный древний Рим? И потом уже узнает его, ког­да мало-помалу из тесных переулков начинает выдвигаться древний Рим, где темной аркой, где мраморным карнизом, вделанным в сте­ну, где порфировой потемневшей колонной, где фронтоном посреди вонючего рыбного рынка, где целым портиком перед не старинной церковью, и наконец, далеко, там, где оканчивается вовсе живущий город, громадно вздымается он среди тысячелетних плющей, алоэ и открытых равнин, необъятным Колизеем, триумфальными арками, останками необозримых цезарских дворцов, императорскими банями, храмами, гробницами, разнесенными по полям; и уже не видит иноземец нынешних тесных его улиц и переулков, весь объятый древним миром: в памяти его восстают колоссальные образы цезарей; криками и плесками древней толпы поражается ухо..."
Так говорится в одном классическом описании Рима. И пра­вильно, когда старый итальянец, вспоминая о былой жизни, воск­лицает: "О quanta allegria!". Сколько подобных восклицаний о ко­лорите, о характерности, о торжественности разных былых прояв­лений справедливо может быть услышано и сейчас. Доброжелатель­ные и пытливые посетители найдут всегда затемненный для многих ритм древности во всем его многообразии. И опять мы увидим, что темные страницы покроются добрыми воспоминаниями.
Какое замечательное качество человеческой памяти и созна­ния, что в конце концов в нас будут все-таки преобладать добрые соображения. Действительно получается, что зло конечно, а благо бесконечно. Мы можем обратиться ко всевозможным историческим примерам и проверить их отражение в человеческой памяти. Даже самое грозное обращается в торжественное. Даже самое свирепое облекается терпеливым вниманием. Точно бы и в несовершенствах было какое-то зерно, которое по-своему положительно окрашивало многое.
Начали мы с упоминания Рима. Сколько увлекательных поло­жительных черт отмечено в последующих строках описания, кото­рое кончается на аккорде большой красоты. Какой-нибудь иной ав­тор, более ограниченный, наверное нарушил бы свое описание не­нужными и темно-вредными подробностями. Но художник следует лишь за основною правдою. Все отрицательное, наносное является ненужным в его широкой характеристике. Может быть, кто-то ска­жет, что такая характеристика необъективна. И вероятно этот кри­тик нагромоздил бы столько соображений, что все выразительное и нужное покрылось бы пылью всяких умалений и сглаживаний.
Для выражения истинной торжественности композитор очень осмотрительно выбирает сочетания. Ничто мелкое, дребезжащее не умалит его мощных решений, и эта целостность сохранит ту убеди­тельность, которая даст радость многим векам.
"Когда возникло голубое небо и под ним внизу темная земля, между ними явились люди". Так гласит надпись VIII века на камне у реки Орхона.
В краткости такого иероглифа чувствуется, что целинные ко­выльные степи еще не распаханы. Не нарушена девственная тайга. Недра земли не затронуты. В этих целинных просторах, во всей полноте широкого воображения, великий монгольский Курултай в 1206-м году провозгласил Чингис-хана императором Вселенной.
Это было возможно. Это было естественно, как полет степного орла. Также были естественны грамоты пресвитера Иоанна к импе­раторам, властителям Европы. Ведь эти грамоты и по сей час хра­нятся в архивах и вновь прилежно изучаются пытливыми учеными.
Звучит сказкою, и в то же время сердце звенит о были. Разным ли­цам приписывали легендарного пресвитера Иоанна и описание его сказочной страны. Вот-вот, как будто уже только легенда, а на по­лке архива хранится грамота, хранятся известия о каких-то посольствах, где-то запечатлена прекрасная страница были.
В конце концов, вероятно никогда и не узнается лик пресвите­ра Иоанна, водителя великой страны, ведущего переговоры с госу­дарями мира. Не все ли равно, так или иначе будет кем-то решаема эта историческая проблема. Остается неизменным, что нечто прекрасное занимало множество умов. И сама неуловимость влекла за собою возможность новых построений.
Обратите внимание, что в то время, когда и саги о Гесэр-хане, и путь в Шамбалу, и царство пресвитера Иоанна оставались в пре­делах легенд, в то же самое время некоторые вдумчивые ученые внимательно прислушивались к этим необъятным зовам древности. И опять кто-то, восхищаясь ими, восклицал: "Какая радость. Какая живость. Какая необъятность!"
Так старая ведунья говорит молодежи о древних целебных со­ставах. Серебристый смех и шутки прерывают ее уверенный сказ. Но опыт веков подсказывает лекарке спокойствие: "Смейтесь, смейтесь, а вот спросите всех тех, кому помогли мои травки". Уже с юных лет Святой Пантелеймон оставляет за собой признание це­лителя, над полезными добрыми цветами и травами нагибается врач Аюр-Веды. Каждая травинка степная полна старинных преда­ний. В сказке ли? Где же там сказки, когда все на пользу.
Также и прекрасные голоса древности строят великую быль, и какой-то мужественный Галахад, неубоявшийся огненности, скла­дывает искры огня в узор вечности. Искателя не страшит, что вме­сто царственных городов расстилается перед ним лишь бугроватое поле. Ведь в каждом бугре может быть ларец с какою-нибудь гра­мотой пресвитера Иоанна или с кольцом Чингис-хана. Когда уже казалось бы все прочтено в мире, тогда из недр земли открываются целые, новые, еще не прочитанные алфавиты. От Харапы Индии внимание ученого в тщетных поисках устремляется до островов Пасхи, и такие необычные решения начинают соответствовать еще непрочтенным загадкам.
Жизнь во всей ее перегруженной отягченной современности опять вырастает к упрощенному иероглифу, если воображение жи­во. О, какая живость, о, какая легкость мышления, когда оно пре­исполнено в поисках Истины.
В том же великом Риме каменная голова — статуя Истины ку­сала руки лжецов. Истина не выносит лжи. Сердце знает, где ложь. Сердце есть врата Истины.

Пекин, 1935