Елена Ивановна и Николай Константинович Рерихи и Иоганн Вольфганг Гете: созвучие мировоззренческих принципов.

В.А.АВЕТИСЯН,
доктор филологических наук, профессор кафедры зарубежной литературы Института иностранных языков и литератруы Удмуртского государственного университета, Ижевск

Прежде чем приступить к рассмотрению обозначенной темы, уместным будет вспомнить, что Елена Ивановна Рерих, урожденная Шапошникова, была правнучатой племянницей героя войны 1812 г. и победителя Наполеона Михаила Илларионовича Кутузова. Он и Гёте были современниками, и между ними могла состояться личная встреча. Ее местом мог бы стать Веймар, столица веймарского герцогства, геополитический статус которого в ту эпоху определялся в первую очередь его династическими связями с русским императорским домом: в 1804 г. великая княжна Мария Павловна, дочь Павла I и сестра Александра I и Николая I, вышла замуж за наследного принца веймарского герцогства Карла Фридриха.

Веймар тогда был известен в Европе как «немецкие Афины», такая его репутация объясняется тем, что в этом городе жили и творили выдающиеся мыслители, писатели и поэты Германии: Гердер, Виланд, Шиллер, Гёте.

Известно, что Гёте был представлен Наполеону 2 октября 1808 г. в Эрфурте, их разговор коснулся гётевского романа «Страдания молодого Вертера» (1774), который французский император прочел семь раз: впервые – никому не известным молодым офицером, последний раз – пленником на острове Святой Елены.

В 1813–1815 гг., в связи с событиями, последовавшими за разгромом французской армии в ходе Отечественной войны, в Веймаре побывали Александр I и другие члены царской семьи, высшие сановники империи, дипломаты, политики; был представлен и начальствующий состав русской армии, теснившей отступавшие на запад наполеоновские войска и двигавшейся, в частности, через Веймар и его окрестности. С иными из посетивших тогда Веймар представителями русской правящей элиты Гёте встречался, на сей счет сохранились соответствующие свидетельства. Тогда и могла бы состояться личная встреча Кутузова и большого почитателя Наполеона Гёте, который, надо полагать, был заинтересован побеседовать с тем, под чьим водительством русские войска одержали победу над считавшейся непобедимой наполеоновской армией. Но 16 (28) апреля 1813 г. Кутузов умирает в немецком городе Бунцлау, о чем Гёте известил посетивший его князь Барятинский, поэт заносит это сообщение в дневник [1, с. 240].

Древний род Голенищевых-Кутузовых, к которому принадлежала Елена Ивановна Рерих, имел родственные связи с не менее древним родом Мусоргских. М.П.Мусоргский в своем творчестве обращался к Гёте: композитором положена на музыку одна из «баллад» Мефистофеля в «Фаусте».

Николай Константинович Рерих с творчеством Гёте познакомился в школьные годы: «Всегда <...> Шиллер и Гёте занимали почетное место на моем столе, начиная со школьного времени. И я помню, что мои первые сюжеты со школьных лет были “Ундина” и “Лесной Царь”» [2, с. 93]. Вероятно, подобное можно сказать и о Елене Ивановне. Впоследствии – особенно тогда, когда работали над созданием Живой Этики, – немецкий поэт стал для них несомненным духовным авторитетом. Что он являлся таковым для Елены Ивановны, подтверждает, в частности, следующий пример. 28 мая 1937 г. она пишет прочувствованное послание – каковы и другие ее письма, число которых поражает воображение, – адресованное Карлу Ивановичу Стурэ, принадлежавшему к кругу ее основных корреспондентов и являвшемуся видным деятелем Латвийского общества Рериха: «Должно быть, много радостных часов приносит Вам разбор сочинений Шиллера и особенно Гёте, у последнего столько изумительных страниц глубокого проникновения в тайны Бытия. Недавно я где­то прочла приведенные его слова, сказанные им незадолго до смерти, и очень оценила их; привожу их не дословно, но лишь смысл: “Достиг я почестей и признания, но одно осталось недоступно мне – это право говорить, что я думаю”. Многим часто приходится вспоминать их. И чем больше человек, тем дальше от него это право. Вот и в Уч[ении] сказано: “Йогу все можно и в то же время все нельзя”. Многие ли поняли весь глубокий смысл этого изречения?» [3, с. 130]. Сама Елена Ивановна этот смысл, конечно, постигла, и поэтому ей оказалась близка высказанная Гёте мысль.

Многое из того, что думал, Гёте поведал миру. Но было и такое, о чем поэт не желал, да и не мог сказать напрямую. «Истина, равнозначная божественному, – писал он в 1825 г. в «Опыте изучения погоды», – никогда не может быть познана непосредственно, мы узнаем ее только в отражениях, преломлениях, символах, в отдельных и родственных явлениях; мы ощущаем ее как непостижимую жизнь и все же не можем отказаться от желания постичь ее» [4, с. 330]. Самое сокровенное он высказывал как поэт, причем иносказательно, а нередко и зашифрованно, в доступной лишь адептам форме, исключая, таким образом, из числа своих читателей профанов.

Вновь обратимся к письмам Елены Ивановны. 25 июня 1936 г. она сообщала одному из своих американских корреспондентов: «Должна сказать Вам, что уже некоторое время я занимаюсь под великим Руководством приложением своей психической энергии ко многим исследованиям и без ложной скромности могу утверждать, что результаты изумительны. Как слепы, как невежественны ученые, отрицающие и отказывающиеся от исследования основной энергии бытия! Конечно, мы знаем, сколько больших людей (среди них Гёте) занимались этими исследованиями, но из боязни преследования или насмешек невежества они скрывали свои наблюдения...» [5, с. 151].

Гёте – а он, как известно, был не только великим поэтом, но и выдающимся ученым, – занимался исследованием духовной энергии еще на рубеже XVIII–XIX веков, на что указывает его фундаментальный труд «Учение о цвете» (1810) [6].

Похоже, что Елена Ивановна читала знаменитое стихотворение «Блаженное томление» из гётевского сборника «Западно­восточный диван» (1814–1819), пронизанное экстатическими, восточными по происхождению мотивами: о бабочке, летящей на пламя свечи и сгорающей в нем. Речь на символическом уровне идет о встрече сгустков плотной и тонкой материи и о возрождении первой из них в новом субстанциональном качестве. Акцентирована в стихотворении и мысль о бесполезности диалога о сокровенном с невеждами (перевод Н.Н.Вильмонта):

«Скрыть от всех! Подымут травлю!
Только мудрым тайну вверьте:
Все живое я прославлю,
Что стремится в пламень смерти.
В смутном сумраке любовном,
В час влечений, в час зачатья,
При свечей сиянье ровном
Стал загадку различать я:
Ты – не пленник зла ночного!
И тебя томит желанье
Вознестись из мрака снова
К свету высшего слиянья.
Дух окрепнет, крылья прянут,
Путь нетруден, недалек,
И уже, огнем притянут,
Ты сгораешь, мотылек.
И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой» [7, с. 281].

В сущности, стихотворение трактует тему огненной трансмутации, подобные феномены Гёте относил к сфере палингенезии, т.е. перехода человека к иному, высшему состоянию.

Конечно, здесь необходимо сказать о гётевской балладе «Бог и баядера» (1797), носящей подзаголовок «индийская легенда». Баллада настолько известна, что она просто не могла не быть знакома Елене Ивановне и Николаю Константиновичу, тем более что она непосредственно связана с миром философско-этических концепций индуизма: в ней повествуется о добровольной смерти баядеры, бросившейся в погребальный костер своего возлюбленного, в образе которого скрывался один из богов индуистского пантеона, и о ее вознесении в небесные сферы. Приведем заключительную строфу баллады (перевод А.К.Толстого):

«Так, ее страданья множа,
Хор безжалостно поет,
И на лютой смерти ложе,
В ярый огнь, она падет;
Но из пламенного зева
Бог поднялся, невредим,
И в его объятьях дева
К небесам взлетает с ним.
Раскаянье грешных любимо богами,
Заблудших детей огневыми руками
Благие возносят к чертогам своим» [7, с. 235].

Тут древний индийский мифологический сюжет поднят Гёте на высоту колоссального символического обобщения.

И еще с одним «индийским» произведением Гёте наверняка были знакомы супруги Рерихи: с трилогией «Пария» (1823), где, как и в балладе «Бог и баядера», идея палингенезии дана в ее трагическом, но, в конечном итоге, благодетельном варианте. Задолго до Достоевского немецкий поэт затрагивает тему «униженных и оскорбленных»: всеми ненавидимый и презираемый пария осознает свое человеческое достоинство и получает небесного защитника и покровителя.

Если относительно Елены Ивановны можно лишь предположить, что она была знакома с «Западно-восточным диваном» (этот носящий пророческий характер сборник не был понят современниками Гёте, как не был он по достоинству оценен и в ХХ столетии), то по отношению к Николаю Константиновичу можно с уверенностью утверждать, что он внимательно читал «Диван»: в очерке «Гёте» (1931) из «Твердыни пламенной» он неоднократно ссылается на сборник и цитирует из него. Супруги Рерихи должны были увидеть в Гёте – творце «Западно-восточного дивана», где органично, с опережением на столетия, синтезирован духовный опыт Запада и Востока, своего предшественника и союзника в пропаганде сближения этих регионов мировой культуры.

Любопытно сопоставить характеристики, даваемые немецкому поэту Еленой Ивановной, с одной стороны, и Николаем Константиновичем, с другой. Как мы помним, в письме к К.И.Стурэ Елена Ивановна, приведя гётевскую мысль, ссылается в подтверждение ее продуктивности на Живую Этику.

А вот как характеризует Гёте Николай Константинович: «Пламя духа, огонь сердца, великий Агни не рассудком, но чувствованием ввел Гёте в тайники вершин <...> В мышлении Гёте утверждалась личность, но было освобождение от эгоизма. Агни­Йога! Такое сочетание для малых сознаний даже невообразимо, но оно является верным мерилом потенциала личности» [8, с. 235–236].

В трактовке Николая Константиновича, характеризующего Гёте в категориях и терминах Живой Этики, последний предстает как эталон человеческой личности. И, можно сказать, как Махатма. Взглянув на поэта в ракурсе учения Живой Этики, супруги Рерихи сумели сказать о нем новое слово. Эта их заслуга в гётеведении по достоинству еще не оценена.

Вообще следует заметить, что упоминания в том или ином контексте имени Гёте и его произведений (прежде всего «Фауста» (1808–1832)) в современной литературе о Рерихах и Живой Этике встречаются регулярно. Так, в недавно вышедшем сборнике «Живая Этика и наука», подготовленном по материалам научно­-общественной конференции 2007 г. Международным Центром Рерихов в Москве, имя немецкого поэта фигурирует у четырех авторов! [9]. Оно и ранее нередко упоминалось в работах о Рерихах. И не только упоминалось. В превосходном эссе Всеволода Иванова «Рерих – художник-мыслитель», завершенном в 1935 г. в Китае (интересно, что одна из статей Гёте по истории искусства называется «Рембрандт-мыслитель»), проведены широкие сопоставления Рериха и Гёте. «Между этими обоими сильными людьми – Рерихом и Гёте – есть некое определенное соприкосновение», – отмечает автор, имея в виду их интерес к Востоку [10, с. 237]. А подвижнический труд Рериха на благо и во славу России он сравнивает с деяниями Фауста в конце второй части трагедии, где герой отвоевывает у моря часть побережья для строительства нового города [10, с. 218]. Вс.Иванов приводит в собственном, не известном в специальной литературе переводе «Хеджру» – вступительное стихотворение «Западно-восточного дивана», задающее тон всему сборнику, проецируя его на востоковедческие штудии Рериха [10, с. 237]. Можно говорить о гётевской ауре рассматриваемого эссе.

Напомним, что такой выдающийся представитель русского космизма, как академик Владимир Иванович Вернадский во второй части «Фауста» увидел элементы развиваемого им учения о ноосфере и назвал Гёте своим предшественником [11].

Знаменательны обращения к Гёте и его творениям в сочинениях самих Рерихов, как мы это уже попытались показать. Причем то, как в них Елена Ивановна и Николай Константинович характеризуют Гёте, может служить отличной характеристикой их собственного духовного мира. Вот что писала Елена Ивановна одному из своих корреспондентов зимой 1931 г.: «Между прочим, много можно почерпнуть для освещения его личности из им самим написанных “Введений” к Спинозе и Гёте. Н.К. такой же солнценосец, как и Гёте в его понимании. Чуйте всю истинную мощь, мощь незримую этого строителя солнечной жизни! Солнце его жизни сжигает все темное, все злобное и разрушительное» [12, с. 304]. Елена Ивановна имеет в виду замечательные статьи Николая Константиновича о Спинозе и Гёте, написанные в 1930–1931 гг. в Индии к 300-летию рождения голландского философа и 100-летию смерти немецкого поэта, который, к слову сказать, был ревностным почитателем Спинозы.

Многозначительны два эпиграфа к очерку Рериха «Гёте», один взят из «Западно-восточного дивана», другой представляет собой гётевский парафраз изречения Плотина, виднейшего представителя неоплатонизма, о познании подобного подобным и о связи микро­ и макрокосмоса. В переводе Н.К.Рериха он звучит так:

«Не будь глаз солнцеподобным,

Никогда он не увидел бы солнце» [8, с. 234].

Мысль Плотина была близка Гёте, она оказалась близкой и Рериху [13].

Сказанное Еленой Ивановной о своем супруге с полным правом можно отнести к ней самой. Его вдохновительница, другиня и сотрудница, она также являлась солнценосной натурой. И одновременно – как и Николай Константинович – натурой гётевской.

Освещение того, каким образом исходящие от Гёте импульсы преломлялись в духовном мире Елены Ивановны, – задача будущих исследователей, здесь необходимо проведение широкого круга предварительных работ. Далее мы кратко остановимся на типологических схождениях, обнаруживающихся при изучении наследия Гёте и Рерихов.

Для начала необходимо вспомнить о гётевском «Фаусте», именно о его второй части, где зашифрованы предсказания о грядущих судьбах человечества. Вряд ли о каком­либо другом произведении мировой литературы написано столько, сколько об этом творении: уже в середине 1970-х гг. число работ о нем превысило 7000 и с тех пор продолжает стремительно расти [14, с. 411–416]. Мы привыкли слышать о Фаусте, что он бунтарь, титан, нонконформист и пр. Но он одновременно и колдун, богоотступник, убийца. Этот грешник в финале трагедии удостаивается спасения. Заступницей Фауста перед вышними силами становится обесчещенная и погубленная им Гретхен.

В финале грандиозной гётевской эпопеи «мистический хор» возвещает (перевод Б.Л.Пастернака):

«Все быстротечное –
Символ, сравненье.
Цель бесконечная
Здесь в достиженье.
Здесь заповеданность
Истины всей,
Вечная Женственность
Тянет нас к ней» [15, с. 478].

Итак, Вечно-Женственное (точный перевод гётевского словосочетания das Ewig Weibliche), венчающее великую трагедию Гёте. Это понятие уже давно стало культурологическим топосом, в том числе и в России, где оно широко использовалось поэтами и философами Серебряного века.

Какой смысл вкладывал Гёте в понятие Вечно-Женственного? Об этом написаны сотни страниц комментариев, но тайна остается нераскрытой. Возможно, в этом понятии для поэта сгустились его представления о провиденциальной роли Женского Начала в земной и космической жизни. Или же его представления о нем как универсальной ипостаси вечно творящей природы, в трактовке которой он следовал за Спинозой с его лозунгом «Deus sive natura» («Бог, или природа»).

Существенно, что в понятии Вечно-Женственного отложились идущие с Востока импульсы: заключительная «небесная» сцена второй части «Фауста» оказывается «прорепетированной» в последней, двенадцатой книге «Западно-восточного дивана», многозначительно названной «Книгой рая».

Николай Константинович, читавший «Фауста» на немецком языке, обращаясь в вышеупомянутом очерке к гётевской эпопее и цитируя в оригинале строки о Вечно-Женственном, говорит о «чистых сферах восторга красотою» [8, с. 237], давая оригинальную интерпретацию квинтэссенции творения Гёте [13, с. 330]. Несомненно, красота в данном случае понимается как глубоко этическая субстанция (вспомним мысль Достоевского о красоте, спасающей мир).

О гётевском Вечно-Женственном, несущем в себе колоссальное символическое содержание, невольно вспоминается, когда речь заходит о выполненной Н.К.Рерихом в Храме Святого Духа в Талашкино стенной росписи, изображающей Матерь Мира. В критике уже указывалось, что создание художником этого величественного образа следует рассматривать в плане того духовного сдвига в религиозной культуре России, который произошел в начале ХХ века и был связан с осознанием«образа Святого Духа как проявления Женского Начала Святой Троицы» [16, с. 335]. Важно также, что в образе Матери Мира Н.К.Рерих соединил древнерусскую иконописную традицию с языческими и восточными представлениями о Женской Сущности Божества [16, с. 337].

О проявлении в Божественном Женского Начала размышляла и Елена Ивановна, конечно, знавшая гётевский «Фауст». «...Матерь Вселенной, или проявленного Космоса, можно представить себе как одно из лиц Св. Троицы. Именно, нет такой религии, кроме позднейшего искаженного церковного Христианства, в которой бы Женское начало не было бы включено в число Приматов Бытия», – писала она в 1935 г. [17, с. 338]. В донесенных до нас Еленой Ивановной словах Учителя в Живой Этике читаем: «Космическое творчество может проявиться только в двух Началах (мужском и женском. – В.А.). Так человечество, низвергая Великую Матерь, лишает себя преимущества сознательного сотрудничества с Космосом» [18, 341].

Усматривая причины многих зол современности в угнетении женщин, Елена Ивановна активно поддерживала движение за их равноправие с мужчинами. «...Грядущая эпоха, – предсказывала она, – будет эпохой не только Великого Сотрудничества, но и эпохой Женщины» [19, с. 358]. Увы, этого не произошло. И плачевные результаты налицо. Например, депопуляция населения в христианских странах, в том числе и в России, где она отягощена еще такой бедой, как алкоголизм, которому, к сожалению, подвержены и иные представительницы прекрасного пола.

Один из истоков гётевской мифологемы Вечно-Женственного обнаруживается в «Божественной Комедии» (1307–1321) Данте, влияние которой ощутимо в финале «Фауста». Данте фактически возводит в ранг святой воспетую им Беатриче, становящуюся его путеводительницей по Раю. Сам Данте был великим эзотериком. Вероятно, он принадлежал к Ордену Тамплиеров, обладавших тайными знаниями Запада и Востока [20]. Уничтоженный семьсот лет назад французским королем Филиппом IV и зависимым от него авиньонским папой Климентом V Орден, тем не менее, существует и по сей день.

Как известно, к «Божественной Комедии» в поисках подтверждения иномирных свидетельств обращался выдающийся представитель русского космизма Павел Александрович Флоренский [21, с. 44, 51].

Есть еще одна важная область духовной жизни, где позиции Гёте и супругов Рерихов соприкасаются: речь идет об их отношении к христианской религии и церкви. Я буду говорить именно о Елене Ивановне. «Учение Христа <...> искажено до неузнаваемости, и пришло время очищения его, – пишет она. – Наступил черед христианскому миру сделать выбор своей Кармы» [22, с. 142]. Та же мысль высказана в письме к другому корреспонденту: «Мертвая догматика убила светлое Учение Христа, потому церковь с такой легкостью разрушилась в нашей стране <...> На смену этому упадку должна прийти возрожденная церковь первых дней христианства, в свете очищенного Учения Христа» [22, с. 144].

Что касается Гёте, то его определение как «олимпийца» и «язычника» (из-за приверженности поэта культуре античного мира) хорошо известно. После выхода в свет «Западно-восточного дивана», где Гёте в прозаической части сборника весьма сочувственно отозвался о религиозном искусстве мусульманских народов, прежде всего персов, его обвинили в излишних симпатиях к исламу. Обрядово-культовую сторону любой религии, в первую очередь христианской, он отвергал. Но этическое значение подвига Христа вставало перед ним во всем своем лучезарном блеске, озарившем человечеству путь к истине. В одной из бесед с И.П.Эккерманом поэт заявляет: «Если меня спросят, способен ли я, по своей природе, благоговейно преклониться перед ним (Христом. – В.А.), я отвечу: несомненно. Я преклоняюсь перед ним как перед божественным откровением высшего принципа нравственности <...> Но если меня спросят, готов ли я преклонить колена перед костью апостола Петра или Павла, я отвечу: пощадите меня, весь этот абсурд для меня нестерпим!» [23, с. 640].

Гёте неоднократно высказывал мысль о благодетельности возвращения к незамутненным истокам христианства, важным шагом в этом направлении он считал реформацию, а Лютера называл создателем немецкой нации [24, с. 160]. Кстати, сам Гёте по своей конфессиональной принадлежности был протестантом.

«Я не боюсь никакой анафемы <...>, – пишет Елена Ивановна 22 июля 1935 г. – В христианстве я придерживаюсь веры первых отцов христианства. И особенно люблю Великого Оригена <...>» [22, с. 146]. Перед нами свидетельство ее уважения к Оригену, одному из столпов ранней патристики. Особую известность обрело его учение, вошедшее в науку под названием «апокатастасис пантон» («восстановление всех и всего»), согласно которому все грешники в конечном итоге будут спасены вечной любовью Бога; для Сатаны и его демонов также открывалась возможность прощения [25]. Впоследствии это учение Оригена было осуждено V вселенским собором как ересь.

Гёте еще в юношеские годы, именно когда обдумывал концепцию «Фауста» и набрасывал первый вариант трагедии, так называемый «Прафауст», познакомился с учением Оригена, оказавшим на него устойчивое влияние. Его следы, особенно заметные во второй части «Фауста», сказываются, например, в трактовке образа Мефистофеля, которого поэт в пятом акте заставляет испытать чувство, Мефистофелю как порождению ада абсолютно чуждое, – приязнь к вступающим с ним в борьбу ангелам [26].

Думается, что интерес Гёте и Елены Ивановны к Оригену был, помимо всего прочего, обусловлен нонконформизмом мышления философа, противостоявшего формировавшейся церковной ортодоксии.

В заключение процитируем изречение последователя Оригена Эвагрия Понтика, обобщившего его учение в немногих словах: «Было время, когда не было зла, и наступит время, когда его не будет. Но никогда не было времени, когда не существовало добра, и никогда не наступит время, когда его не будет» [27, с. 99]. Иоганн Вольфганг Гёте, Елена Ивановна и Николай Константинович Рерихи были избранниками судьбы, на протяжении всей жизни неустанно трудившимися над тем, чтобы максимально приблизить заветное время, в котором не будет зла и будет только добро.

Литература и примечания

1. Goethe J.W. Werke. Abt I–IV. Hrsg. im Auftrage der Groβherzogin Sophie von Sachsen. In 143 Bd. Weimar: Böhlau Verlag, 1887–1919. Abt. III. Tagebücher. Bd. 5.
2. Рерих Н. Держава света. Священный дозор. Рига: Виеда, 1992.
3. Рерих Е.И. Письма. Т. 5. М.: МЦР; Благотворительный фонд им. Е.И.Рерих; Мастер­Банк, 2003.
4. Goethe J.W. Werke. In 12 Bd. Hrsg. von den Nationalen Forschungs und Gedenkstätten der klassischen deutschen Literatur in Weimar. 4 Auflage. Leipzig: Aufbau Verlag, 1981. Bd. 12. Philosophische und naturwissenschaftliche Schriften.
5. РерихЕ.И. Письма в Америку. В 4 т. Т. 4. М.: Сфера, 1999.
6. Известно, что сам Гёте ценил свою работу по цвету выше своего поэтического творчества. Великий поэт был не согласен с теорией света и цвета Ньютона и в противовес создал свою собственную. В этом труде Гёте рассматривает тонкие взаимосвязи между цветом и психикой человека. Он считал, что цвет «независимо от строения и формы материала (которому принадлежит. – Ред.) оказывает известное воздействие <...> на душевное настроение» и «отдельные цвета вызывают особые душевные состояния». Согласно этим положениям, ученый ставил в соответствие определенным цветам определенные психологические состояния человека. По мнению Гёте, воздействие отдельных цветов, вызывая определенные впечатления и состояния у человека, тем самым «ограничивает» душу, которая стремится к цельности. То есть, как только глаз видит какой­нибудь цвет, то приходит в деятельное состояние. Его природе свойственно породить другой цвет, который вместе с данным содержит цельность цветового круга. Так и душа человека стремится к цельно­сти и всеобщности. Цвет у Гёте – символ самого человека, его чувств и мыслей, причем символ не поэтический, а психологический, имеющий определенное, специфическое содержание.
7. Гёте И.В. Стихотворения. М.: Художественная литература, 1979.
8. Рерих Н. Твердыня пламенная. Рига: Виеда, 1991.
9. См. выступления Е.П.Челышева, М.Н.Чирятьева, В.А.Аветисяна, О.Т.Загорова в сб.: Живая Этика и наука: Материалы международной научно-общественной конференции. 2007. М.: МЦР; Мастер­Банк, 2008.
10. Иванов Вс. Рерих – художник-мыслитель // Держава Рериха. М.: Изобразительное искусство, 1994.
11. Вернадский В.И. Мысли и замечания о Гёте как о натуралисте / Вернадский В.И. Избр. труды по истории науки. М.: Наука, 1981. С. 242–280.
12. Рерих Е. [Дух кристальной чистоты. Из писем друзьям и сотрудникам] // Держава Рериха. М.: Изобразительное искусство, 1994.
13. Подробнее см.: Аветисян В.А. Николай Константинович Рерих и Иоганн Вольфганг Гёте: общность целостного восприятия мироздания // Живая Этика и наука: Материалы международной научно-общественной конференции. 2007. М.: МЦР: Мастер­Банк, 2008. С. 322–331.
14. Henning H. Die «Faust – Bibliographie» // Henning H. Faust – Variationen. Beiträge zur Editionsgeschichte vom 16. bis zum 20. Jahrhundert. München; London. K. G. Saur Verlag, 1993.
15. Гёте И.В. Фауст / Пер. с нем. Б.Пастернака. М.: Мартин, 2006.
16. Сергеева­Тютюгина Н.В. Храм Святого Духа как «начало опыта будущей жизни» // Живая Этика и наука: Материалы международной научно-общественной конференции. 2007. М.: МЦР; Мастер­Банк, 2008.
17. Рерих Е.И. Письма. Т. 3. М.: МЦР; Благотворительный Фонд им. Е.И.Рерих; Мастер­Банк, 2001.
18. Живая Этика. Беспредельность.
19. Письма Елены Рерих. В 2 т. Т. 1. Минск: Белорусский фонд Рерихов; ПРАМЕБ, 1992.
20. Aroux E. Dante hérétique, révolutionnaire et socialiste. Paris, 1854.
21. Флоренский П.А. Мнимости в геометрии. М., 1991.
22. Беседы с Учителем. Избранные письма Елены Ивановны Рерих. Рига: Мир Огненный, 2001.
23. Эккерман И.П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни / Пер. с нем. Н.Ман. М.: Художественная литература, 1981.
24. Goethe J.W. Werke. Abt. I–IV. Hrsg. im Auftrage der Groβherzogin Sophie von Sachsen. In 143 Bd. Weimar: Böhlau Verlag, 1887–1919. Abt. IV. Briefe. Bd. 31.
25. Poschmann B. Die Sündenvergebung bei Origenes. Brauensberg, 1912.
26. Аветисян В.А. Образ Мефистофеля во второй части «Фауста» (в свете гётевской концепции мировой литературы) // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1997. Т. 56. № 1. С. 3–10.
27. Vorgrimmler H. Geschichte der Hölle. München, 1993.