Электронная библиотека Международного Центра Рерихов

О.А.УРОЖЕНКО,
кандидат философских наук,
Екатеринбург

Время, в которое мы живем, определяют по-разному. Все зависит от уровня сознания исследователя, от парадигмы его мышления. «Новые движения современной жизни» могут быть поняты как развернувшаяся во всей страдательной полноте реальность всеобщего отчуждения, отчуждения «вся ото всех», «всех от всего». Самой грозной стала трагическая обособленность человека как носителя современной ему культуры от человека всемирно-исторического, носителя родовой универсальной сущ­ности.

Абсурдизм, с точки зрения эволюционных форм движения жизни, полное отрицание вечных ценностей, уловки, игры, манипуляции с ними стали очевидным системообразующим каче­ством жизни в современных условиях невероятной концентрации отчуждения. Им наполнены повседневность, искусство, наука.

PR-технологии беззастенчиво манипулируют «обыденным человеком», опираясь на законы уже не социальной психологии, не психологии народа, но психологии толпы, вялой, аморфной, неспособной к самосознанию и откликающейся на внешнее воз­действие в лучшем случае болезненным рефлексированием. Способы формирования общественного мнения восходят здесь к законам пропагандологии из арсенала тоталитарных режимов, в частности к соответствующим программам третьего рейха. Таков закон «наклеивания ярлыков» на человека, события, идеи: Алек­сандр Невский – «трусливый подданный золотоордынского хана»; Михайло Ломоносов – «льстивый царедворец»; Н.Пржеваль­ский, И.Тургенев, Н.Рерих – «шпионы»; М.Цветаева – «мазохи­стка, морившая голодом своих детей»... И это только немногое из «бульварно-научных» исследований, наводнивших сегодня книж­ный рынок. После подобных пропагандистских кампаний попро­буй оправдаться, попробуй доказать обратное: невероятно трудно восстанавливается доброе имя в пространстве сознания «человека-массы». Таков и другой закон – закон «первого сообщения». Даже будучи ложным, это сообщение всегда переживается острее, оказывает более сильное воздействие на систему ценностных ориентаций личности, сохраняется в душе дольше, чем любая последующая, даже безупречно правдивая информация. Таков и прием доказательств, идущих от привычной словесной аксиомы «Колесо истории не повернуть вспять, а посему...», – и далее может следовать любое, даже самое невероятное утверждение и – можно быть уверенным – оно будет принято сознанием маргинала.

В жизненном пространстве, сконструированном принци­пом всеобщего отчуждения, оказалось трансформированным и искусство. Возьмем пример, поддающийся описанию. Совре­менное художественное творчество нередко обращается к фор­мам и образам гротеска. В качестве прямых истоков такого обращения, как правило, называется смеховая культура средне­вековья. Однако, как показывают исследования известного отечественного философа культуры Михаила Михайловича Бахтина (Волошина), гротеск народной низовой культуры сред­невековья принципиально отличен от художественных мета­морфоз XX века. Средневековый гротеск был построен на «перевороте» всей (!) – целостной – системы ценностей – «сни­зу вверх» или «сверху вниз». При таком подходе фактическое соотношение между ценностями внутри системы не менялось: сохранялись основные смыслообразные связи; не разрывались, оставались без изменений ценностные соподчинения. Не под­вергаясь сущностной трансформации, культурно-ценностные смыслы в процессе средневековых метаморфоз лишь высвечи­вались с новой силой, представали в новых, неожиданных ракурсах.

Гротеск в искусстве XX века принципиально иной. Выдергивая один, отдельно взятый образ, метафору, ценность, качество, черту из системы ценностей низовой культуры, переворачивая ее и вводя в мироощущение высокой культуры, гротеск XX века «поправлял», «расшатывал» смыслы последней, трансформировал ее творческий уровень, смещал акценты ее духовного пафоса, снижал его, придавая культуре возвышающей – пошловатый привкус, заражая ее тлетворным дыханием полусвета [1, с. 64, 65]. В народе об этом говорят просто: «Ложка дегтя способна испортить бочку меда». Здоровый дух созидательного, «отрицающе-утверждающего» гротеска средневековья, дух тоскующего по возвышенному гротеска романтизма оказался разрушен в культуре XX века. Гро­теск здесь отразил гримасы духа, его надлом, заставивший пред­почесть кошмарам действительности кошмары «балаганчиков».

В науке пафос всеобщего отчуждения очевиден в ряде широко распространенных современных методик. Таков, например, полипарадигмальный подход, основанный на справедливом тези­се о «неустранимой множественности точек зрения на одну и ту же реальность» [2, с. 100]. Разные исследовательские парадигмы находятся здесь не во взаимоисключающем отношении: «либо то – либо это», а в отношении: «как это – так и другое». Различные, даже взаимоисключающие, подходы к исследуемому объекту соседствуют, сосуществуют как рядоположенные. Полипарадиг­мальный подход, таким образом, прекрасно схватывает познание как постоянно меняющуюся динамическую процессуальность, как живое движение, но движение, все векторы которого равны: в гору или в яму, к Истине или от нее – для полипарадигмальной методологии безразлично. Проблема направленности познава­тельного движения здесь принципиально не ставится. Послед­нее, – замечает И.Пригожин, – возможно лишь при условии существования «точки зрения, с которой открывается «вид» [не на отдельные грани, свойства, черты изучаемого явления, а] на всю реальность» в целом. Но в нынешних условиях отсутствия единой научной картины мира это недостижимо.

Таким образом, справедливо вводя в методологию науки бес­предельное разнообразие бытия и беспредельную изменчивость, подвижность путей и способов его познания, полипарадигмаль­ный подход сегодня сводит великий закон «единства в многооб­разии», гармонии как «согласия разногласного» (Аристотель) к эклектике всячества, растаскивая целостный мир на взаимоис­ключающие лоскутки, клочки, заплатки.

В современной гуманитарной науке принцип всеобщего отчуж­дения проявляется в феномене постнеклассических методологий. Справедливо отказываясь от крайне узких методологических принципов прежних гуманитарных исследований, объясняющих сущность явлений, исходя из контекста социально-экономичес­ких отношений, из сферы социально-политических связей и из декларируемых властью идеологических программ, постнеклассическая наука выдвигает в качестве методологического приоритета поиск критериев анализа гуманитарных процессов в «ином», «другом», «экзотическом» и т.п. Пафос поиска нового в любом ином, прежде отбрасываемом узким, невежественным сознанием, в условиях всепоглощающего отчуждения возвел на алтарь цен­ностных критериев постнеклассического знания ценности, най­денные в буквальном смысле слова «на свалке», «в отбросах». Примером чего и являются приведенные выше высказывания о выдающихся деятелях мировой культуры.

Таким образом, отношения человека и мира сегодня уже невозможно определить как простое несходство или неприятие. Они выстраиваются как прямая враждебность, открытая агрес­сивность, реальное разрушение природной основы человека как универсума. В обыденном человеке эта ситуация вызывает к жизни духовное состояние, основанное на принципиально негативной установке по отношению к культуре, традиции, к этике, семье и т.д. Спектр нигилистического отношения очень широк: от апатии, разочарования и сомнения; эпатажа, скандала и провокации; иронии, цинизма и кощунства – до бессмысленного насилия, экстремизма, полной моральной деградации. Всякие попытки уйти от существующей реальности через категоричное отрицание рождают мучительную боль от постоянного соприкосновения с ней. Негативность врывается в самую гущу времени, переживает­ся им, превращается в бесплодное вращение в порочном круге многоуровневых отрицаний и диагностируется как тяжелая, не совместимая с жизнью социальная болезнь. Отрицание отрица­ния сегодня «не отменяет отрицание, но лишь доказывает, что первое отрицание было недостаточно негативным», – справедливо замечает видный философ Франкфуртской школы Теодор Адорно – автор известной концепции «негативной диалектики» (1966).

Однако тотально ли обозначенное выше сползание в деструктивность, в хаос изощренных подмен, метаморфоз, манипуляций и отрицаний? Каково место человека в этих процессах; кто он: заложник обстоятельств или все-таки творец, строитель жизни и его действия чего-то стоят?

Общим местом у специалистов в области теории систем стало утверждение: в эпохи обострений, кризисов и катастроф, когда система пребывает в состоянии крайней неустойчивости, она, как воск, податлива к любым внешним и внутренним воздейст­виям. Эти периоды благоприятны для самых фундаментальных сдвигов: самыми малыми силами систему можно подтолкнуть как в направлении гибели, так и к расцвету. Все зависит от «точки-в-хаосе» («И-Цзин»), от места и времени приложения сил, от «рычага», к которому взывал Архимед, грозясь перевернуть мир. Но где может человек найти «точку опоры», тот «маневр утверждающий», или рычаг, который бы развернул развитие мира в сторону созидания и эволюции? Лицемерию, грубости и агрес­сивности современной жизни можно противопоставить лишь утонченную мощь просвещенного сознания, способного не растеряться в хитросплетениях, не «купиться» на «мыльные пузыри» и «конфетные обертки», способного действовать настойчиво и решительно, необычно, неожиданно, компетентно и созидающе.

«ЖИЗНЬ-ОТ-ОБРАТНОГО», «СУЩЕСТВОВАНИЕ-ОТ-ПРОТИВНОГО»

И ЗАЩИТА КУЛЬТУРЫ КУЛЬТУРОЙ

Развитие через отрицание, как показывает история XX века, – чрезвычайно трудный, требующий особой жизненной культу­ры, тонкости восприятия, чуткости сознательного анализа и син­теза путь. К сожалению, среди всех вариантов именно он оказал­ся единственной надеждой, крайним средством, оставшимся «на излете современного этапа истории» для того, чтобы направить человечество в русло следования всеобщим фундаментальным законам бытия, в направлении вечных универсальных ценностей жизни.

Философия XX века оставила важные разработки концепции развития через отрицание, опирающиеся на диалектику И.Г.Фих­те и Г.В.Ф.Гегеля. В нашем контексте представляют интерес взгляды одного из крупнейших философов русского зарубежья первой половины XX века Семена Людвиговича Франка. В опуб­ликованной в 1939 году работе «Непостижимое», исследуя закон отрицания отрицания, он убедительно выделяет целый спектр его ступеней и разновидностей [3, с. 291–302]. Остановимся на двух основных: на «отвлеченно понятом отрицании», или (в тер­минологии П.В.Алексеева и А.В.Панина) «деструктивном отри­цании», и на «суммированном», «преодоленном» отрицании, или отрицании «конструктивном», «отрицании – синтезе», «диалек­тическом синтезе» в терминах названных выше современных московских философов.

Отвлеченно понятое отрицание чего-либо – это отрицание, определяющее сознание обыденно-ориентированного человека. Оно означает «чистое», «абсолютное уничтожение», «как бы бес­поворотное изгнание», «извержение» отрицаемого из бытия, «выбрасывание вон» из самого «состава реальности». Как неза­конное, неправомерное, ошибочное, отрицаемое здесь «полно­стью лишается онтологического смысла». Понятое как «чисто логическая теория», оно, таким образом, вырастает в «чудище всеразрушающего, всепоглощающего отрицания». Оно наивно «мечтает, что после радикального, яростного и победоносного истребления» всего враждебного в мире установится «чистая», «слитная», «ничем не запятнанная» гармония. «Горький опыт жизни учит, что <...> реальность остается реальностью; и новый порядок, к которому стремятся», никогда не есть «абсо­лютная», «нерасчлененная» гармония, безусловно законченная» согласованность всего.

Очевидно, что подобное механистическое отрицание есть «ложное и грубое выражение отрицания отрицания»; оно не спо­собно стать источником эволюционного развития, выработать стратегию и тактику, ведущие к сохранению Жизни в условиях поощряемых социумом социальных болезней.

Преодоленное отрицание – качественно иной вид отрицания. «Огромная мощь его» заключается в том, что оно есть «универ­сальное орудие познания» бытия. Это отрицание, которым владеет просвещенное сознание, тяготеющее к диалектическому синте­зу.

Как всякое отрицание, оно не отвергает «различение», усмат­ривает дифференциации, сознательно «отделяет одно от другого». Однако преодоленное отрицание «вводит в совершенно новую область бытия», ибо в очерчиваемой им познавательной ситуа­ции «различение одного от другого» не отвергает, а «предполагает» возможность существования их обоих «в сфере одной реальности». Отрицаемое, таким образом, «не изгоняется за пределы» жизни, не замалчивается стыдливо; «напротив, ему [отрицаемому] указуется [его] определенное [истинное] место в составе реальности», в пределах бытия. Преодоленное отрицание не просто отклоняет ложное, ошибочное, предательское, оно «ориентирует» в самих соотношениях внутри реальности, усматривает меру совместимости [или несовместимости] различного и разнородного», улавливает возможность «глубинной согласимости и примиримости в полноте всеединства всего противоборствующего и эмпириче­ски несовместимого». Это необходимая поправка и дополнение к той обычной позиции, которая была названа отвлеченным отри­цанием, – замечает С.Франк.

«Наша подлинная задача заключается не в том, чтобы унич­тожить отрицаемое, а в том, чтобы его преодолеть, чтобы, воз­высившись над ним, мы могли усмотреть его истинное значение. В этом истинном своем значении отрицание [не уничтожается, а] сохраняется в качестве конститутивного начала бытия, но теря­ет свое жало, причиняющее ограничение познавательного гори­зонта, слепоту в отношении отрицаемого». «Мы возвышаемся до универсального «да», до полного, всеобъемлющего приятия бытия <...>». «Начало «либо одно, либо другое» правомерно лишь на своем, надлежащем ему месте» – в соотнесенности «с началом «и-то-и-другое» или <...> – с началом «ни-то-ни-другое»». Так сохраняется «положительный онтологический смысл», «положи­тельная ценность отрицания», «момент связи различного, из которого вытекает богатство многообразия». Преодолевая абсо­лютность отвлеченного отрицания, подобная установка «предпо­лагает более широкую перспективу, более духовно-объемлющее видение», «позволяет сознанию проникать в более глубокие слои бытия», в его сверхлогическое, первичное единство, усматривая Непости­жимое.

Данную позицию Франк называет не просто «единственно правомерной логической теорией»; она «есть вместе с тем един­ственно адекватное духовное состояние, одно лишь соответствую­щее существу реальности как всеобъемлющей полноты».

В контексте духовного наследия семьи Рерихов единствен­ным способом преодоления отношений всеобщего отчуждения, победно угнетающих в конце XX – начале XXI века фундамен­тальный эволюционный принцип всеобщего единства, всеобщей связанности бытия, называется подробно разработанная здесь тактика Адверза – жизнь-от-обратного, существование-от-противного. Пути побед сегодня новы, необычны, они ускользают от врагов; «но их кажущиеся победы несут печать обреченности поражения», –говорится в духовном дневнике Б.Н.Абрамова [4, с. 275].

Тактика Адверза основана на претворенных в свете энергети­ческого мировоззрения коренных законах диалектики: единства и борьбы противоположностей, отрицания отрицания, перехода количества в качество. Допуская нечто, выявляющее сущность одного полюса, косвенно уже утверждается «возможность мани­фестации противоположного полюса»,а следовательно и замены первого вторым. Тактика Адверза ориентирует на преображение «по линии родственных противоположностей»,по линии антони­мов, – сказали бы мы в терминах науки о языке. Из каждого противодействия эволюционному развитию вырастает «сила про­тивоположного порядка, уничтожающая это противодействие». «Один полюс служит основанием для проявления другого, противоположного».Более того, на известной ступени эволюционного развития все: и утверждаемое, и отрицаемое, – может служить сознанию, ориентированному на созидающий духовных синтез. «Уметь находить добро или положительное начало во всем будет означать практическое применение принципа Адверза в жизни». «Оно дает силу мужественно встречать противные явления» дей­ствительности. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», – говорит народная мудрость.

Каков механизм действия тактики Адверза в контексте энергетической картины мира, изложенной в художественно-философском наследии семьи Рерихов? Согласно принци­пу Адверза, «нежелательные», неэволюционные свойства, силы, принципы, действия «могут быть доведены до такой степени» напряжения и концентрации, что, «выразившись до конца», «исчерпав», «истратив свои энергии», они «превращаются в силы саморазрушения», «пожирающие сами себя». Обнаружив свою сущность, «безумие, несостоятельность», нелепость или ошибочность, «они теряют привлекательность и более не зани­мают сознание». Лишившись энергий заинтересованности, они становятся аморфными и «их дальнейшее продолжение стано­вится совершенно» невозможным. Так осуществляется подго­товка к их полной замене противоположными силами и энер­гиями, – теми, что способны к эволюционному развитию. «Именно гибель обреченного на уничтожение явления можно видеть в момент ярого его утверждения, зная, что антитеза его нагнетает силы для сокрушения своего двойника, вывернутого наизнанку».Характер, особенности преодоления отрицаемого, согласно принципу Адверза, определяют общее направление и форму процесса дальнейшего эволюционного движения [5, с. 44; 6, с. 169; 7, с. 285].

«<...> Замена ветхого дома новым и лучшим не будет разруше­нием», ибо «разрушение есть разложение, приводящее в аморфное состояние», и «Такому разрушению нужно уметь противостоять» абсолютно, ибо за ним стоит не двойственный аспект каждой проявленной вещи, а всеразрушающее отрицание самой прояв­ленности. «Нужно найти силы духа превозмочь трусость, свойст­венную непротивлению» злу [8, с. 190, § 378]. «Надо, надо, чтобы был человек или холоден, или горяч, т.е. проявлял бы один из полюсов качеств духа [ибо только в этом случае, как говорилось выше, возможна трансмутация по линии родственных полярностей], т.к. тепленькие для эволюции непригодны». Не может дать плодов «умеренное ничтожество и румяная добродетель» [4, с. 13].

Таким образом, все, изложенное выше, подтверждает, что «жизнь-от-обратного», «существование-от-противного» требует нынче невиданно высокой культуры сознания. Действия созна­ния, возросшего на основах Культуры, небыстры, неочевидны, но накопления неискоренимы во времени и обстоятельствах [9]. Перефразируя Дмитрия Сергеевича Лихачева, подчеркнем: куль­турным притвориться нельзя; культурным можно только быть! И – человечество «обречено» на Культуру «Право на Культуру есть право на жизнь»(Д.С.Лихачев).

Однако в условиях жизни-от-обратного Культура сама нужда­ется в защите и ее охранение вырастает в особый утонченный вид духовно-практической деятельности. Аксиомой в текстах мировых Учений, в философских системах классической науки является утверждение о том, что «тонкое» во всей глубине его может быть охранено только тонким, что высшее может быть понято и защи­щено лишь высшим. Это подтверждает и история человечества. Любые другие действия – «борьба против варварства варварскими средствами», – хотя и не исключаются вовсе из исторического процесса, но и не уменьшают хаоса в мире и не относятся в конечном счете к действиям эволюционным. Таким образом, охрана Культуры – это особый утонченный вид духовно-практической деятельности со своими инструментами, законами, мето­дами.

В «жизни каждого дня» Культура сама дает немало конкретных уроков защиты себя собою – что, вообще говоря, свидетельствует об ее относительной онтологической самостоятельности. Вспо­минается выступление известного педагога, академика Шалвы Александровича Амонашвили весной 1997 года в Екатеринбурге. Неожиданно для многих тогда прозвучали его слова: «Ученик может быть защищен Красотой»; Красотой как частью Культуры. Подумалось: «Защищен Красотой?! Но любители искусства редко отличаются физической силой и значительно чаще входят в разряд «хлюпиков» и «очкариков»». А Шалва Александрович убежденно продолжал: «Если, выходя на улицу, услышав «тяжелый рок» или вульгарную грубую речь, ваш ребенок решительно скажет себе: «Это – не мое… Я не хочу этого. Мне это не нравится!» – он защи­щен! Охранен Культурой, Красотой от внутреннего растления»,от «разложения, ведущего к аморфному состоянию», – сказали бы мы в контексте вышеприведенных рассуждений, – от этого самого скрытого, самого трудноискоренимого порока.

Человек может быть защищен свободой, если свобода пере­жита им не как вседозволенность, а как вся полнота взятой на себя ответственности за свои мысли, чувства, слова, поступки. Он может быть защищен правом быть собой, если это не право грубой силы, а право реализации лучшего в себе.

«Как воздушная арфа», чутко откликаясь на поток действи­тельности, Культура защищает новым широким знанием, новым углубленным пониманием, новыми далекими горизонтами. Она, таким образом, предоставляет человеку ничем не заменимые инструменты, позволяющие вписывать факты эмпирической жизни в контекст жизни духовной. «Сознательное общение с тон­чайшим веществом Культуры» [8, § 81] прочерчивает в простран­стве жизни «самую длинную линию, которая и будет символом Беспредельности»[4, с. 260].

Однако защита Культуры ставит перед каждым немало про­блем. Остановимся на трех достаточно типичных ситуациях, кон­кретизирующих тезис о защите Культуры Культурой.

CИTУAЦИЯ 1.

«НЕ ДЕЛАМИ, НО ДEЯHИЯMИ СТРОИТ ЧЕЛОВЕК ЖИЗНЬ»,

ИЛИ ЗАЩИТА КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРА ВНУТРЕННЕГО ЧЕЛОВЕКА

Первую ситуацию, думается, можно было бы обозначить так: «<...> Сердце человеческое есть хранитель Культуры <...>»[10, с. 153].

Вспоминается очерк известного религиозного философа Сере­бряного века Ивана Александровича Ильина «Потерянный день» из его сочинения «Поющее сердце. Книга Тихих созерцаний», впервые увидевшего свет в Берне в 1943 году Герой очерка – человек, добившийся успеха, превысившего всякие его надежды, одержавший победу в мощной решительной борьбе за некое благое дело и таким образом отстоявший, защитивший его. Однако, день наибольшей удачи он называет пропавшим, поте­рянным. Почему?!

«Как только я проснулся, мною овладели заботы; выдвинулись всевозможные жизненные затруднения, осложнения и прямые опас­ности, целое змеиное гнездо.

<...> Сердце судорожно сжалось <...> Надо было бороться. И так начался этого погибший день.

Нужно было собрать все силы и проламывать стены – одну за другой. Надо было найти спокойствие в самой тревоге, сосредото­читься, все взвесить, выработать план и с достоинством встре­тить опасность. Надо было перейти в наступление: идти от человека к человеку, будить друзей, уговаривать жестоковыйных, заклинать врагов. Надо было доказывать бесспорное, дробить камни, плавить железо <...>

Вечером, когда я вернулся домой и все узлы оказались каким-то чудом распутанными, – я чувствовал себя смертельно усталым. Все удалось, успех превышал всякие надежды, но день был потерян.

Он был потерян потому, что сердце мое пребывало в судорож­ном ожесточении <...> я видел вокруг себя ожесточенный мир и не заметил, как он меня заразил и отравил. Когда сердце ожесточа­ется <...> оскорбленное и онемевшее, оно погружается в темное молчание, в нем нет ни ласки, ни улыбки <...> Оно каменеет. <...>

Человек слепнет и глохнет для всего остального страдающего мира; и живая ткань [Жизни], ради которой только и стоит жить на земле, как бы перестает существовать для него. И день проносится в душе, мертвый и пошлый, и уходит в прошедшее, как нерасцветший цветок.

Этот день пропал для меня потому, что, борясь с людьми, я старался подчинить себе их волю, использовать их, как свое ору­жие, и не было во мне живой любви к ним – ни к одному. Я подходил к ним осторожно и ловко, я уговаривал и доказывал, я внушал им необходимое, но сам я оставался сухим и деловитым и только при­стально и зорко рассматривал их, как каменщик рассматривает свои неуклюжие кирпичи. Мало того. Они все время были противны мне, эти жестокие, самодовольные, заносчивые выскочки; и отвра­щение царило в моей встревоженной душе. И отвращение это надо было скрывать; и лицемерить, и лгать, ненавидя... Куда мне девать теперь это бремя? Как мне смягчить и разбудить мое сердце? <...> Уходи же, уходи, пропащий день, чтобы можно было забыть тебя и исцелиться.

Да, день был пропащий. <...> Холодный ветер проносился надо мною, как над уличным фонарем. Я даже не помню, было ли вчера солнце на небе. <...> Я совсем не мечтал о красоте <...> И самоё внутреннее пение мое, вечно поющее во мне о далях и глубинах, смолкло, и ручей его иссяк. Мир, как нежная тайна, мир, как живой гимн, мир, как Чудо <...> – не существовал для меня. Нет, <...> я не жил в этот день...

Он погиб для меня, потому что я не нашел ни одной нити, веду­щей <...> [к священной дали], и взор мой ни разу не коснулся ее див­ной сияющей ткани. В такие дни жизнь лишается смысла и святы­ни, как бы ни везло человеку и как бы удачны ни были его земные дела. <...>

Прощай же, пропащий день. Угасай в забвении. Один-единственный дар останется мне от тебя: что я увидел твою пустоту и понял, что потерял тебя в жизни» [11, с. 353–355].

Так в условиях жизненной реальности «от противного» агрессивный мир незаметно проник в неокрепшее сердце героя, «заразил и отравил» его. Успех, одержанный сухой делови­тостью, оказался Пирровой победой как для внутреннего чело­века, так и для мира, ибо удача в конечном счете не «отеплила» мир, не вернула герою его «потерянную улыбку», не укрепила «ткань Культуры». Она лишь увеличила долю холодности и ожесточенности бытия. Разумеется, такая защита лучше, чем отсутствие обороны вообще, однако нельзя не признать грубо­сти, уязвимости и относительности описанных выше способов борьбы, защиты и победы. Ожесточение сердца в действии вну­треннем отзвучало неодухотворенностью, обезличенностью действия внешнего и исключило Культуру из способов, средств, инструментов защиты, лишив тем самым оборону Культуры качества эволюционности. Ибо Культура есть синтез, уникаль­ное единство «суровости долга» как внешнего действия и «неж­ности любви» как действия внутреннего [12, § 112], называемо­го в наследии семьи Рерихов «состоянием сознания» [4, с. 149]. Отказ от этого единства в условиях всеохватности отчуждения оказался равнозначен поражению.

«Поражение лишь там, где мы усыпляем свое сознание по малодушию и пытаемся обмануть себя и других в действительном положении вещей» [13, с. 401]. Не внешний сиюминутный резуль­тат характеризует значение действия, – его истинное величие определяют глубинные следствия [8, § 52], ибо «не делами, но деяниями» (И.Ильин) как синтезом «состояния сознания», то есть внутреннего действия [14, п. 62, 66] и внешних поступков строит человек Жизнь. Не делами, но деяниями – этим особым атрибутом Культуры, способом ее проявления в жизнь, – он под­линно, эволюционно защищает Культуру, ибо в деянии преодоле­вается тотальность всех видов отчуждения.

В контексте духовного наследия семьи Рерихов в описанной выше ситуации «преодоленное отрицание» может быть понято как жертва, которую приносит человек, расстающийся с эгоизмом самости, ожесточением, страхом, сомнением, гневом, обидой, не-любовью, то есть как косвенное утверждение лучшего в себе [15, с. 139–140]. Целостный человек обороняет Культуру и стойким, постоянным, непреклонным протестом против всех и всяческих актов вандализма, и руками, восстанавливающими разрушенный храм, и подписью, поставленной в защиту «доб­рого имени», и живым чувством мира «как нежной тайны», «как живого гимна», «как Чуда».

СИТУАЦИЯ 2.

«ИСКУССТВО ТВОРИТЬ B3AИMOOTHOШEHИЯ», ИЛИ ЗАЩИТА КУЛЬТУРЫ И КУЛЬТУРА МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ

«Обвальная» ситуация жизни, сконструированной всеобщим отчуждением и тактикой Адверза как одним из способов эволю­ционного существования в этих условиях, все чаще провоцирует защищать Культуру от невежества, действуя по отношению к дру­гому грубо, гневно, «кулаками», «локтями», «ногами»; осуждая, упрекая, требуя лишь ожидаемых поступков, высказываний, оце­нок; побуждая «проводить разборки», определять правых и винов­ных по своему разумению, наклеивать ярлыки, то есть обходить­ся методами «отвлеченного», всеразрушающего отрицания.

Целесообразны ли подобные действия? Для определенного уровня сознания – да. Но соответствует ли такая защита Культуры требованиям «культурности» [16, § 590]? Безусловно, нет. Психологи уже давно показали, что «метод механически понятого отрицания» (даже если речь идет о справедливо отмеченных недостатках друго­го) лишь увеличивает хаос в и без того «истерзанном» мире. Группы, основанные на принципе: «против кого дружите, девочки?» (Ф.Раневская), оказываются на практике – однодневками, ибо дружно сказанное «нет!» вовсе не является гарантом того, что не найдется явление, которое в той же группе вызовет объединяющее, созидательное «да!». Публичные «разборки», возникающие внутри подобных стремительно разбегающихся «объединений», не меньше заказных PR-акций засоряют информационное прост­ранство или, – в терминах энергетической картины мира, – мощно подпитывают вихри разрушительных энергетических образова­ний.

Но каков он, «метод утверждающий», на практике, в ситуации «повального» отчуждения и абсурдизма в межличностных отно­шениях? Большой разъясняющий опыт содержится в текстах Учений мировых религий, он накоплен и в так называемой духов­ной литературе, в литературе философствования.

«Преодоленное отрицание» (С.Франк), «маневр утверждающий» эволюцию и созидание в межличностных отношениях сегодня есть покрытие разрушительных явлений – людей, событий, идей – «идеями явлений положительных, <...> осуждающими и критику­ющими по существу, но не по форме»[4, с. 54]. «Осудить по сущест­ву», «покрыть», утвердить – значит, не копаясь в недостатках дру­гого, не прибегая к прямому осуждению, дать событиям, идеям, человеку – «формулу зовущую», усмотреть в отрицательных свойст­вах явления возможность его будущих преображений, открыть «зону ближайшего развития». От свободы выбора другого зави­сит принять или не принять не замечание, не упрек, не критику своих недостатков, но предлагаемый путь достижений лучшего.

«Метод утверждающий» есть тактика неожиданности, маневр необычности. Это овладение ситуацией со стороны, которую другой не видит; ответ с позиций, о которых другой даже не подо­зревает. Какой гибкости и утонченности учит нас время! Как вла­стно поднимает оно сознание «на следующую ступень понима­ния» жизни, «когда недостатки того или иного явления сами осуждают себя своей же самоочевидностью».

В системе восточных единоборств есть прием защиты, называемый «отводнóе движение». Суть его не в прямом проти­востоянии удару, а в том, чтоб уйти «из-под удара», пропустить разрушительную силу мимо себя, позволив противной стороне по инерции свободно лететь в направлении, ею же подготовлен­ном, и падать, расшибаться не от силы ответного толчка другого, а вследствие силы, порожденной своим же нападением.

В терминах энергетической картины мира, как она раскры­вается в духовном наследии семьи Рерихов, подобное «само­осуждение» обозначается принципом «бумеранга». Механизм его действия сводится к тому, что, обладая большой массой и плотностью, низкие, негативные мысли напрягают самые низ­шие пространственные слои, которые настолько уплотняются, что обратный, отраженный от них удар становится неминуем. Так «зараженная стрела может вонзиться в темя пославшего» [8, §213].

Действие утверждающее не есть попустительство («иди, куда хочешь, делай, что знаешь...»); не есть равнодушие («мне все равно, что ты делаешь...»); не есть насилие, тирания (тюрем­ный кодекс: «Делай, что говорят!»). Это деятельное, активное участие в судьбе другого: не задевая по форме, «задеть» по существу и – победить!

Но что значит – «критикуя, не задеть по форме»? Уникальные ответы содержатся в мудрых наставлениях тех, кто опытен в веде­нии духовной жизни, в том числе в «духовной брани».

«Братья, если кто-то чужой станет говорить против меня, либо против Веры, либо против Предписаний, вы не должны ни таить против него зла, ни ощущать обиду, ни питать дурных чувств. Если же вы станете сердиться или почувствуете обиду, это помешает вашему самообладанию». Таково одно из наставле­ний Будды. Прагматически ориентированное сознание видит в этом поучении непротивление злу, бездействие, уклонение от межличностного общения, отрешение от жизни, уход в себя [17, с. 10, 12]. В контексте же наших рассуждений цитируемое настав­ление может быть понято иначе – не как отрицание необходи­мости защиты и охранения Доверенного, но как возможность критики при одном – однако непременном (!) – условии: кри­тика не может исходить от человека, находящегося в состоянии аффекта, в неконтролируемом сознанием состоянии раздраже­ния, озлобления, обиды и т.п. Изливаясь наружу, эти низшие инстинктивные реакции, как психическая зараза, поражают дру­гого, вызывая ответные раздражение, обиду, озлобленность.

«Задеть по форме» – значит, подавляя высокие проявления эмоциональной и интеллектуальной жизни другого, вызвать – в качестве ответной – реакцию низшей, животной его природы. Как реагирует собака, когда ее обидят? – она набрасывается и кусает; петух клюет. «Осуждай дурной поступок, самого же дела­ющего не осуждай»; «человека любить надо», – не уставал повто­рять подвижник Земли Русской, Преподобный Серафим Саров­ский. Не задевая по форме, критика по существу настраивает другого на достойный, эволюционный выход из конфликтной ситуации. «<...> Усмотреть в человеке, в отрицательных свойст­вах его, возможности будущего преображения будет знаком муд­рости, а направить и устремить сознание его к преображению этих свойств в качества положительные будет истинным наставничеством» [4, с. 13].

Метод утверждающий – поле мирного сосуществования людей, идей, мнений и т.д. В современном мире такой вид отно­шений описывается понятием толерантности. В обычных слова­рях толерантность определяют как терпение, терпимость к чужим мнениям, верованиям. Широко понятая толерантность прижи­лась в современной культуре. Как сторона бытия толерантность в широком смысле слова имеет объективное онтологическое основание в фундаментальном законе бытия – в законе о «един­стве и многообразии мира». Она есть «дань неисчерпаемости жизни, превышающей способность нашего понимания»(А.Уайтхед), дань беспредельной «разновидности [ее] форм при единстве Жизненного импульса»[8, §§ 25, 358]. Действительно, разнообра­зен опыт, с которым мы приходим в мир, разнообразны наши пути по жизни, наша судьба, конкретные задачи, профессия, вкусы, привычки, интересы, мнения, традиции. Но подобно тому как разнообразные цвета, имея общий тон, собираются в еди­ную радугу, где они не только не ослабляют, но чудесным образом усиливают красоту звучания друг друга, так и человечество согласно фундаментальным законам Космического бытия, «обре­чено» на толерантность.

Защита Культуры в пространстве толерантности как особом виде широко понятого взаимодействия – это защита без примене­ния мер давления, это охранение без насилия. В пространстве широко понятой толерантности не перекрашивают самовольно, по своему разумению, «цвета» другого, не соединяют, не комбинируют разные по тону, яркости, насыщенности «цвета» пока что судьбой разведенных людей. Не требуют их немедленного единения и прямого сотрудничества. В пространстве толерантности разве­денных жизнью, но близких, милых твоей душе, соединяют пока только под сводами своего сердца, соединяют тем видом духовно-практической деятельности, который называют надеждой и который активно творит бытие будущего сегодня. «Бытием буду­щего в настоящем» называет надежду известный современный философ Александр Георгиевич Спиркин [18, с. 317–319].

В познавательной ситуации, выстроенной широко понятой категорией толерантности, таким образом, смыслы «преодоленного отрицания» (С.Франк) сводятся к «различению как простому проведению границы между двумя <...> чистыми определенностями», между двумя людьми; границы, обеспечивающей суве­ренную ценность каждого.

Однако толерантность как ценность Культуры, как общечело­веческая духовная ценность, как моральная категория и как тип межличностных отношений принципиально возможна лишь при определенных условиях. Условиями сохранения толерантности в мире человеческих отношений являются наличие хотя бы узко­осознанных отношений взаимности (взаимо-: -уважение, -понимание, -согласование и т.п.), в том числе взаимности «маневра утверждающего» (и, как следствие, признание суверенности и «я», и «другого»), о которых шла речь выше. Диалектика толерант­ности и нетолерантности хрупка, тонка, трудно сохраняема, ибо удержание многообразия бытия в эволюционном равновесии требует особой культуры жизни, называемой в эзотерической традиции «срединным», «Золотым путем».

Здесь нельзя не напомнить о втором, узком, специальном значении понятия толерантности, существующем в науке. Термин этот ввел в 1953 году английский биолог Питер Медавар, изучав­ший терпимость имунной системы при трансплантации органов. Речь шла о том, насколько организм способен «вытерпеть» чуже­родное тело. Толерантностью стали называть способность орга­низма переносить неблагоприятное влияние того или иного факто­ра среды. С ней стали связывать «диапазон устойчивого развития», напрямую зависящий от меры совместимости, от «степени чужеродности» «другого», ибо, удаляясь от «оптимальной зоны своего развития» под влиянием «чужеродных факторов», организм вначале испытывает стресс, а у границы «предельной зоны» погибает [19, с. 635; 20, с. 780]. Толерантность в узком, специаль­ном смысле слова, таким образом, обращает наше внимание на то, что «терпимость без берегов» является умозрительной, отвле­ченной от жизненных реалий абстракцией, неизбежно ведущей к отрицанию жизни организма.

Но вернемся к толерантности в сфере межличностных отно­шений. Как только одна из сторон «напрягает» до известной сте­пени отрицания поле межличностных отношений – то, что было построено на принципе взаимности, деформируется. И неважно, связано ли это напряжение с «другим», отказывающимся от переживания мира как «единства в многообразии» в свою пользу, в пользу «однополюсного» для-себя-бытия, в пользу отношений «господство-подчинение», или же оно вызвано мягким, как воск, доверчивым «я», неспособным держать оборону, хранить в непри­косновенности сокровищницу своего духа и столь сильно «про­гибающимся под изменчивый мир», что это грозит самому факту существования индивидуальности. В любом из этих случаев толе­рантность, как оборотень, превращается в нетерпимость. Это может быть нетерпимость к «другому»: активное отрицание, пря­мая агрессия по отношению к другому как чужому. Это может быть и нетерпимость к себе: неуважение к уникальности своей природы, к самому своему долгу, праву быть собой.

Гештальт-терапия, чьей заботой является сохранение статуса личности, называет подобные процессы интроекцией или конфлуенцией. Они основаны на том, что человек способен усваивать чувства, взгляды, убеждения другого, даже если они находятся в противоречии с его собственным опытом. В основе такого усвое­ния лежат, как правило, взаимные прагматические соглашения, обоюдная выгода. Однако со временем «мягкому» типу личности становится все труднее отличать чужое, прежде лишь терпимое, то есть удерживаемое на определенной дистанции по отношению к ядру своей личности, от своих собственных убеждений, чувств, мыслей, желаний. Так начинают стираться грани «я» и окружаю­щего, размываются границы вечных ценностей, цементирующих системообразующее качество личности, с позиций которого она разрешает все свои противоречия (А.Додонов). Человек полно­стью идентифицирует себя с другим, с группой, с окружением. Чуждая подлинной внутренней природе часть личности нарушает суверенную целостность человека, фрагментирует его, ведя от отдельных уступок к моральному компромиссу, от раздвоения личности к лицемерию, от конформизма к безразличию, равно­душию, к жестокости. Все эти психические границы неявны [21, § 215; 16, § 900], но результатом их становится вначале – медлен­ное сползание, затем – вытеснение, наконец – перерождение «я» в другого, чужого. Таков путь «тихого погрома» космического права быть собой.

В какой бы форме ни проявлялась нетерпимость, она неиз­бежно сужает сознание человека, исключает всякую свободу его духовных исканий, свободу выбора пути. Из беспредельного числа возможностей, которые предоставляет человеку вся полнота Жизни, нетерпимость отвлеченного отрицания нагло, властно и самоуверенно оставляет лишь две: «или со мной – или против меня», незаконно сужая поле жизненного выбора. Сколько раз каждый из нас в обычной жизни сталкивался с конкретной ситу­ацией: не с тобой, но и не против тебя. Что это? Компромисс, сомнения, колебания как проявления мягкотелости, отсутствие полнопреданности, полумеры, слишком широко понятая толе­рантность? Часто бывает и так. Но возможно и другое. Позволю себе процитировать фрагмент одного письма. «Я не разделяю этот твой поступок, не могу остаться с тобой на этом отрезке тво­его Пути, с этим твоим выбором, свободу которого я, однако, не вправе отменить. Сама же я чувствую безусловную близость тому пути, который собирает нас вокруг приоритетных задач, как они ставятся МЦР, его конференциями, Круглыми столами, акциями и т. д. И это сейчас полностью покрывает мое понимание, мои возможности и способности участия в делах Культуры. Мне не тесно в пространстве этой деятельности. И даже не возникает потребность как-либо изменить его.

Но не скрою, я люблю в тебе твою духовную возможность, – разумеется, как я ее чувствую и понимаю, – и верю, что на путях беспредельной жизни мы встретимся вновь в совместном труде на общее благо. И эта встреча будет более цельной, радостной и дорогой нам обоим».

Вспоминается ответ Н.К.Рериха на вопрос: «Вы христианин или буддист?» Не противопоставляя религиозные конфессии, Николай Константинович ответил: «Я верую в Единого Бога Отца и Сына и Святого Духа».

Богатый опыт межличностных отношений, исключающих механистическую категоричность взаимных отрицаний, накоп­лен в искусстве. Так, мир чувств в ксилографиях известного японского мастера К.Утамаро всегда очерчен пределами гармонических звучаний. Здесь, как отмечают исследователи, нет кон­трастов типа: любовь–ненависть; преданность–измена; отчая­ние–восторг. Амплитуда душевных движений героев Утамаро – любовь–размолвка, преданность–несогласие, светлая печаль–не­громкая радость. Изображая сцену размолвки, поместив фигуры спиной друг к другу, Утамаро передает момент душевной несогла­сованности, но не конфликт. Фигуры объединены единым рит­мом линий: родившись в одной, линия продолжается в другой фигуре. И это внутреннее единство смягчает конфликт, сообщает ему оттенки грусти, раздумья, скорее объединяющие героев, чем углубляющие их несогласие.

Так, в познавательной ситуации, построенной категорией толерантности с учетом «оптимальной зоны развития» «одного» и «степени чужеродности» «другого», смыслы «преодоленного отрицания» (С.Франк) сводятся к «различению как указанию необходимого расстояния, необходимой удаленности одного от другого».

Однако вернемся к ситуации, когда принцип взаимности нарушен, «метод утверждающий» отвергнут, испытание «под зна­ком беды» не понято, «зона устойчивого развития» завоевана, когда «хохот абсурдизма гремит по всему миру» [22, с. 143]. Вспоминается центральная часть триптиха С.Н.Рериха «Распятое человечество». Чаши огня мощными потоками льются на Землю; огня магнитных бурь, солнечного ветра, метеоритных дождей, космической пыли, комет; огня, способного оплодотворить, вернуть к жизни лишенные жизненной энергии пространства Планеты. Но сонен, вял, бессилен гигант человечества – груда прекрасных мышц, не напряженных искрой сознания. Так в отсутствии «сердца Данко» Свет, в котором скрыты невиданные возможности преображения, превращается в языки лижущего пламени, в огонь пожаров и катастроф.

Как действует «Культура – оружие Света» в условиях пря­мой агрессии, предательства, насилия со стороны другого? Ответим словами Конфуция: «За добро – добром, а за зло – по справедливости».

И вновь убедительные примеры, конкретизирующие данный тезис, содержит святоотеческая литература, биографии выдаю­щихся деятелей мировой культуры – всех тех, кто опытен в эво­люционном сопряжении жизни духовной и социальной, ибо именно в этом сопряжении и кроется тайна культуры ответа на поставленный выше вопрос. В таком сопряжении проявляется вся мудрость жизни.

«Жизненны и практичны прекрасные ответы Благословенного [Будды] на вопросы воина по имени Синха <...>. «Я солдат, о Бла­гословенный, и царь назначил меня проводить в жизнь его законы и вести войны. <...> признает ли Татхагата ошибочным идти на войну для защиты своего дома, своей жены, своих детей, своей собственности? <...> должен ли я дозволять злодею делать все, что ему вздумается и покорно уступать всякому, кто угрожает силой взять принадлежащее мне? <...>»

Будда отвечал: <...> «Татхагата учит, что любая война, в которой человек стремится убить своего брата, ничтожна; но он не учит, что тот, кто идет на войну за правое дело, исчерпав все средства к сохранению мира, заслуживает порицания. Пори­цаем должен быть тот, кто вызвал войну и стремится убить другого.

Татхагата учит полному отказу от себя, но он не учит отка­зу от чего бы то ни было в пользу сил, представляющих зло, – будь то люди, боги или стихии природы. Борьба должна быть, ибо вся жизнь есть борьба. Но тот, кто борется, должен следить, что­бы не сражаться ради своих личных интересов против истины и справедливости <...>

Велик генерал, увенчанный успехами, о Синха, но еще больший победитель тот, кто покорил самого себя <...>

Потому, сражайся мужественно, о генерал, и веди свои битвы со всею мощью; но будь солдатом истины <...>» [23].

Как удивительно созвучен этот подход известному диалогу Преподобного Сергия Радонежского и князя Дмитрия Донского, диалогу, состоявшемуся незадолго до Куликовской битвы. «Все ли ты сделал, чтоб решить дело мирным путем?» – И получив утвердительный ответ, Преподобный благословил князя: «Иди, сыне. И победишь!» Так проявилась познавательная мощь «под­линного преодоления отрицания, открывающая нам глаза на Непостижимое как металогическую и трансрациональную реаль­ность» (С.Франк).

СИТУАЦИЯ 3.

«ДУХОВНОСТЬ – НАУКА XXI ВЕКА», ИЛИ ЗАЩИТА КУЛЬТУРЫ И ПРОБЛЕМА КУЛЬТУРЫ СОВРЕМЕННЫХ ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Как в фокусе, все перечисленные выше проблемы отража­ются в такой сфере человеческой деятельности, как наука. Защищая Культуру Культурой, наука вступает в область особо тонких градаций, особо чутких постижений, в пространство новой ментальности, новой парадигмы сознания, новых миро­воззренческих горизонтов. Она сталкивается с неизбежностью новых исследовательских рефлексий, новых инструментов ана­лиза, оценок и т. д.

Что определяет структуру современной познавательной ситу­ации? Формулируя свою позицию, явно или неявно, многие крупные ученые, и естественники, и гуманитарии, так или иначе обращаются к феномену духовности. Однако какая научная кон­кретика может стоять за ставшим крылатым выражением изве­стного философа, искусствоведа Георгия Карловича Вагнера: «Духовность есть наука XXI века»?

Новые онтологические основания Культуры, опирающиеся на глубокие традиции философии культуры, начиная с XVIII века, а в XX веке последовательно изложенные в концепции культуры Н.К.Рериха, вводят культуру в современную науку не только как некий самостоятельный предмет исследования, но и как особое пространство, в котором разворачиваются или свертываются все изучаемые наукой процессы жизни [9, гл. 2]. Важнейшее место в формировании структуры этого нового научного пространства занимает так называемая духовно-практическая деятельность (термин К.Маркса). Именно к этому фактору сейчас и устремлены наиболее пытливые научные взоры. Объяснительный потенциал категории велик; с его помощью решается целый ряд вопросов, ранее вызывавших у ученых тщательно скрываемое недоумение. Вот лишь несколько примеров.

Вне онтологически понятого фактора духовно-практической деятельности известное древневосточное наставление: «Видишь Будду – убей Будду» может быть понято как прямой призыв к Священной войне, а не как символ беспредельного восхождения Духа к свету Истины.

Вне онтологически понятой духовно-практической деятель­ности, с позиций узкосоциально ориентированного научного сознания заботы Преподобного Сергия Радонежского о прими­рении русских князей могут рассматриваться как проявление геополитических, военных интересов, как поведение заговорщика, закулисного интригана, поставившего своей целью тайно овладеть всей полнотой власти на Руси, а не как деятельность миротворца, не как творение миров единения и согласия на Русской земле.

Вне бытийного статуса духовно-практической деятельности известный тезис Н.К.Рериха о новом пространстве жизни России, о «Новой стране» может казаться свидетельством захватнических территориальных амбиций, стремлений перекроить по своему разумению карту Азии, а не служить доказательством действенной работы его автора над формированием благоприятных условий для переустройства Жизни по законам Красоты, показателем его стремления воплотить в жизнь давно сформулированную мечту. «В какой стране Вы хотели бы жить?» – спросили Николая Кон­стантиновича. – «В стране Культуры», – отвечал художник. Страна Культуры – не метафора, но, действительно, бытийно новая страна. Мир через Культуру – не трескучая декларация, но, действительно, бытийно новый мир.

И еще один пример, на этот раз из отечественной военной истории. 1812 год. Защита Отечества. Сколько копий было поло­мано исследователями при обсуждении вопроса, почему фельд­маршал М.И.Кутузов не только оставил Москву, но и повел отступающие войска по «странному» в некотором смысле пути: через Калужские земли.

Прошло около двухсот лет, и лишь сейчас отечественная исто­рическая наука стала осторожно прислушиваться к тому объяс­нению, что фельдмаршал направил измученных духом, изверив­шихся, уставших солдат по местам, осененным благодатью присутствия многих молитвенников Земли Русской, по землям, издавна называемым «Богородичным поясом», по землям, при­легающим к Оптиной пустыни, по намоленным землям Родины. Гениальным духом полководца-стратега Кутузов проник в реше­ние исторической проблемы защиты матушки-России не вар­варскими средствами (бессмысленно положив бесчисленные человеческие жертвы), а средствами Культуры, «оружием Света», сохранив жизнь многим солдатам и укрепив дух русского воинства. Так отечественная историческая наука деликатно обращает внимание на духовную составляющую, на духовно-практическую деятельность в качестве важной детерминанты историчес­кого процесса.

Однако, как свидетельствуют публикации последних лет, само по себе введение духовной координаты как детерминанты или инструмента анализа еще не является гарантом научной глубины и объективности. Понятие духовно-практической дея­тельности нуждается в тщательной разработке и уточнении, ибо сейчас к ней относят и деятельность оккультную, мистическую, тайную, тщательно скрываемую ото всех, маскирующую низменные интересы; и двуличие, лицемерие; и проявление бес­сознательной интуитивной природы, магию, колдовство; и, нако­нец, манипулирование людьми, тонкое использование их в каче­стве инструмента достижения целей в некой политической игре. С другой стороны, традиционно эта деятельность соотносится с открытием, постижением и освоением универсальных законов бытия в соответствии с особенностями сознания той или иной эпохи; с ней связывают трудное, сознательное, каждодневное сопряжение двух уровней жизни: материального и идеального, физического и духовного, мысли, слова и дела; к ней относят проявление демиургических, творческих начал личности, вдохно­вение, «питание оси духа возвышенным и утонченным», укрепле­ние и развитие лучших качеств, высшей природы человека, и т. д.

Среди инструментов научного анализа духовно-практической деятельности следует выделить осваиваемую конкретными совре­менными науками деятельность идеалообразования. Объем ее объяснительного потенциала тоже значителен. Образно-емкое определение идеалообразующей деятельности оставил нам Федор Михайлович Достоевский. «Мерило сознания народа не то, каков он есть, а то, что считает прекрасным и истинным, о чем взды­хает» [24, с. 526].

Примером того, как напряженная идеалообразующая деятель­ность раскрывает внутренний потенциал народа, его способность постичь и исполнить свою миссию на всемирно-исторической арене, является исследование Владимира Сергеевича Соловьева, посвященное Магомету. Анализируя условия рождения Пророка в культурной среде Аравийского полуострова, он обращается прежде всего к духовно-практической деятельности бедуинских племен, к их поэзии, искусству. Он находит свидетельства столь напряженной идеалообразующей жизни (не рефлексий, этих свидетельств смутных духовных томлений, – а жизни, исполнен­ной пламенных устремлений к героическому, к любви и подвигу), что стоило бы удивляться не столько появлению в культуре Ара­вии Пророка, принесшего третью мировую религию, сколько отсутствию его там. Соловьев приводит примеры множества героических гимнов, находит сведения о племени, про которое говорят: «Они умирают, когда любят!» Сила любви этих людей преображала их, давая новое, второе, духовное, рождение. Ученый обнаруживает факты, когда перед отрядом бедуинов, отправляю­щимся на битву, едет женщина и поет гимны, вдохновляющие на подвиг, на героическую борьбу, наполняющие сердца воинов огнем мужества и самоотверженности.

История науки свидетельствует, что вне деятельности идеалообразования невозможно постижение и облика отдельного человека. Более того, исключение этой духовной координаты, буквализация биографических реалий реконструирует личность с «точностью до наоборот». Если житийная литература, основан­ная на идеализации как особом виде обобщения, акцентирует победы духа своего героя, опуская подробности испытаний; если традиционный биографический очерк сосредоточивает преимущественное внимание на рефлексиях, томлениях, взлетах и падениях духа, оставляя образ тяжкого пути познания, то бли­жайшая задача новой науки – освоение особого монографичес­кого жанра, названного Павлом Федоровичем Беликовым «опы­том духовной биографии».

Взяв за мерило то, что герой считает «прекрасным и истинным, о чем вздыхает», духовная биография не отводит стыдливо глаза от неоднозначных явлений в его жизни, ибо знает: они происходят не потому, что «случается орлам и ниже кур спускаться», а потому, что земная жизнь есть сложное взаимодействие материи и созна­ния, есть «распятие духа в материи». Мировоззрение Востока не раз свидетельствовало: даже Величайшие духи в каждом новом воплощении «обречены на блуждание», – пишет П.Ф.Беликов, – ибо слишком велик разрыв между физическим и духовным мирами, между их энергетическими характеристиками, между состоянием вещества, их образующего. При вхождении в плотные слои земной материи они «как бы теряют связь со своим «высшим Я»» и обретают ее вновь только «руками и ногами чело­веческими», ценой неимоверных усилий – обретают, будучи людьми своей эпохи, разделяя с ней ее несовершенства, заблужде­ния, страдания, тревоги и чаяния. «Ко многому, казалось бы, несовместимому с высотой духа» приходится им прикасаться. И всякий раз встречая в мельчайших подробностях жизни героя незрелые суждения и поступки, духовный биограф не замалчи­вает их трусливо, но понимает как поучительные факты, не ума­ляющие, но лишь усиливающие яркость подвига духа героя. Силой своей идеалообразующей деятельности, направленной на строительство себя по «меркам» избранного Идеала, а пото­му и на реализацию Идеала через себя, – деятельности, которая осуществляется обычным человеческим, а не неким сверхъестест­венным, путем, – герой подымает себя после «падения в бездну житейскую» и одерживает победу над ее тлетворным влиянием. Так факт эмпирический входит в контекст жизни духовной. Именно поэтому Павел Федорович Беликов в опыте духовной биографии Н.К.Рериха не боится цитировать резкие характерис­тики и незрелые суждения, зафиксированные, например, в сту­денческом дневнике художника [25, с. 15, 17].

Как не вспомнить в этой связи известное пушкинское при­знание:

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

Учитывая тему настоящей конференции, позволим себе еще один пример из жизни Н.К.Рериха. Обратимся к неоднозначно интерпретируемой переписке художника с директором «Семинариума Кондаковианума» в Праге Александром Петровичем Калитинским и его супругой, известной актрисой Марией Николаев­ной Германовой. Точнее, к двум письмам, опубликованным В.А.Росовым [26, с. 32–35, 81–82, 86]. Раннее из них датировано 9 октября (днем рождения Николая Константиновича) 1930 года. Уже зная о первом приступе тяжелой душевной болезни, пора­зившей профессора Калитинского, Николай Константинович поддерживает супружескую пару сердечным участием, заботой, духовным советом, мощью огня своего со-чувствия. Но ситуация обостряется. За первым следуют новые приступы болезни, опас­ной, «заразной», как говорят сегодня медики, фиксирующие слу­чаи «психических эпидемий». Болезнь мужа отражается на нрав­ственном здоровье супруги, ей недостает внутренней силы, любви или, в контексте нашего анализа, энергии идеалообразующей деятельности, чтобы «оберечь мужа», как советовал, как просил Николай Константинович.

И 9 января 1931 года Рерих пишет супругам последнее письмо, пишет, уже наверняка зная, что наметившемуся сотрудничеству не суждено сбыться. Но он пишет! – и отправляет написанное, последний раз протягивая нить уже не духовной связи, но чело­веческой душевной теплоты и участия. Он не бросил их, не испу­гался «психической заразы»; не замолчал, ничего не объясняя; не разломал отношений грубо и резко, – нет! Он сделал максималь­но, сколько позволял ему его долг перед Порученным, перед делом всей его жизни, долг, требовавший особой, исключитель­ной психической чистоты. Самим фактом своего последнего письменного общения, интонацией его первых слов он оставлял при прощании последнее напоминание о том заветном, что некогда сблизило их, ибо знал, что и в труднейших жизненных обстоятельствах непрерывная и настойчивая внутренняя идеалообразующая деятельность человека способна пробудить спящие духовные силы, добыть огонь, «просветлить косную больную мате­рию», а значит вернуть утерянное душевное здоровье.

Вспоминаются ситуации войны, разведки. Ранен товарищ; но нужно выполнять задание. И тогда максимально удобно разместив раненого, оставив ему патроны и пищу, уходят... уходят, помня об оставленном, тужа об этой жертве... иначе очерствеет сердце... и при первом же благоприятном случае возвращаются назад.

Среди других видов деятельности в сферу интересов «новой одухотворенной науки» входит деятельность переживания, в том числе работа по производству смыслов, целеполагающая дея­тельность, предмет исследования которой вписывается не только в пределы привычного социального пространства, но и «погру­жается» в «координаты» Беспредельности.

Изложенный материал свидетельствует о том, что каждый исследователь входит в новую научную ситуацию не только своими профессиональными качествами, как это было раньше. Он участ­вует в ней как целостность, в качестве «всего человека». Он иссле­дует предмет своей науки «собою» как особым «инструментом» ана­лиза: своим духовным потенциалом, своей эмпатией, своей способ­ностью освоить, постичь, пережить «иное»... И если раньше только о художниках говорили: они не могут скрыть себя в своих творени­ях, – то сейчас это может быть отнесено и к ученым. А посему, как говорил А.Блок, «нельзя садиться за стол с адом в душе...».

* * *

В заключение подчеркнем: в условиях «жизни-от-обратного» в защите Культуры оружием Культуры нет мелочей: мелких спо­собов, форм, приемов.

В культурологической концепции Н.К.Рериха защита Культу­рой – это долгосрочные образовательные («разъяснительные»), просветительные и воспитательные программы многих организа­ций и многих сотрудников; это «стадии» постоянных «моральных воззваний» и постоянных социальных действий; это неутомимые напоминания, прошения, убедительные утверждения и разъяс­нения, каждый раз новые, неожиданные по аргументам; это неизменные осуждения, неприятия каждого, ставшего извест­ным акта вандализма. Как видно даже из такого краткого переч­ня, защита Культуры Культурой требует неукоснительного посто­янства, находчивости, сотрудничества многих, работы, ни на миг не прекращающейся.

Вспоминаются регулярно, раза два-три в неделю посылаемые Н.К.Рерихом во все концы света прошения, протесты, требования, телеграммы, пакеты, письма, ответы, записки в течение всего времени трагического стояния Центрально-Азиатской экспедиции на плато Чантанг. Это были вести, и нашедшие своего адресата, и вернувшиеся назад, и просто так никуда и не отправленные анг­личанами. Но неколебимый, деятельный, всегда спокойный, доброжелательный и находчивый Николай Константинович знал: мы «завалим» тибетских чиновников требованиями [27, с. 59]; дип­ломатическими приемами поставим тибетские власти в необхо­димость исполнить наши требования [28, с. 184–185]. Экспеди­ция – жила! Экспедиция боролась, защищалась, сопротивляясь насилию. И, в том числе, этим! – победила.

Защита Культуры Культурой – это «общественный героический подвиг». «Дело Культуры никогда не может быть лишь делом только правительства страны, – писал Н.К.Рерих. – Культура есть выражение всего народа, вернее, всех народов. Потому-то народное, общественное сотрудничество в деле культуры всегда необходимо для настоящего преуспеяния». «Чем дальше, тем больше должны требоваться в деле охраны культурных сокровищ общественное и частное начало» [29, с. 127]. Из высказываний Н.К.Рериха следует, что частные выступления призваны вызы­вать отзвук в общественном мнении, создавать это мнение, побуждать к широкому сотрудничеству в осуждении каждого факта вандализма, пробуждать культурное сознание в широких массах и, опираясь на со-действие общественности, формиро­вать то необходимое «моральное напряжение», которое способно побудить государственные учреждения к решениям в пользу Культуры.

Охраняйте, защищайте Культуру, но «перенесите борьбу на более высокий план»,ибо, как говорил Н.К.Рерих, «Культура есть оружие Света» [22, с. 41].

Литература

1. См.: Поспелов Г. Русское искусство начала XX века. Судьба и облик России. М. 1999.
2. Пригожин П., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986.
3. Франк С.Л. Сочинения. М., 1999.
4. Грани Агни Йоги. I. Новосибирск, 1993.
5–7. Грани Агни Йоги. V. Новосибирск, 1994; VII. Новосибирск, 1995; VIII.
Новосибирск, 1995.
8. Учение Живой Этики. Иерархия. М.: МЦР, 1995.
9. См.: Фурсей Г., Рюмцев Е., Чирятьев М. Наука и образование в общем контексте Культуры как определяющие факторы устойчивого развития России. СПб., 1999.
10. Рерих Н.К. Листы дневника. В 3 т. М.: МЦР, 1995. Т 1.
11. Ильин И.Собр. соч. М., 1993. Т 3.
12. Учение Живой Этики. Община. М.: МЦР, 1994.
13. Рерих Елена Ивановна. Письма. М.: МЦР, 2000. Т 2.
14. Грани Агни Йоги. VI. Новосибирск. 1995.
15. Учение Живой Этики. Листы сада Мории. Зов. М.: МЦР, 1994.
16. Учение Живой Этики. Надземное. М.: МЦР, 1997.
17. См.: Толерантность в контексте многоукладности Российской культуры. Екатеринбург, 2001.
18. См.: Спиркин А.Г. Философия. М., 1999.
19. Биология. Энциклопедический словарь. М., 1995.
20. Большой энциклопедический словарь. М., 1991. Т. 1.
21. Учение Живой Этики. Надземное. М.: МЦР, 1996.
22. Рерих Н.К. Культура и цивилизация. М.: МЦР, 1994.
23. Рокотова Н. Основы Буддизма. Улан-Батор, 1929.
24. Цит. по: Разум сердца. Мир нравственности в высказываниях и афоризмах. М., 1990.
25. Беликов П.Ф. Рерих. Опыт духовной биографии. Новосибирск, 1994.
26. См.: Росов В.А. Семинариум Кондаковианум. СПб., 1999.
27. Портнягин П.К. Современный Тибет. Миссия Николая Рериха. Экспедиционный дневник. 1927–1928 // Ариаварта. 1998. № 2.
28. Декроа Н. <Н.В.Кордашевский>. С экспедицией Н.К.Рериха по Центральной Азии. СПб, 1999.
29. Рерих Н.К. Постоянная Забота // Знамя Мира. М.: МЦР, 1995.