Шел 1957 год. Это было переломное время моей жизни. Тогда мне исполнилось тридцать и прошло уже шесть лет с тех пор, как я окончил Московский государственный институт международных отношений, однако я мучительно долго не мог найти свое место в науке, несмотря на то, что по мере сил и возможностей старался подготовить себя к научной деятельности. Вот как раз в такой сложный период, хотя и с опозданием, судьба мне улыбнулась. Будучи аспирантом Института востоковедения АН СССР, я встретился с учителем, который помог мне найти то, что я искал и чему мечтал посвятить энергию своей молодости и впоследствии всю жизнь. Я нашел интересную для себя область в востоковедной науке и получил возможность серьезно подготовиться к настоящей научной работе под руководством крупнейшего ученого. Юрий Николаевич Рерих, безусловно, был настоящим подарком судьбы для таких молодых людей, как я. Я был свидетелем того, каким огромным научным авторитетом он пользовался у научной молодежи, да и не только у молодежи, но у всей советской творческой интеллигенции, хотя находились и такие люди, которые относились к нему настороженно, с недоверием и даже мешали ему в работе.
В результате наших многократных и обстоятельных бесед с Юрием Николаевичем я твердо решил заниматься, кроме монголоведения, смежными отраслями востоковедения — тибетологией, буддологией, а также необходимыми для этого языками: тибетским, которым я занимался в детстве и после окончания института, и буддийским санскритом. Темой для моей диссертации мы выбрали исследование исторических хроник, написанных монгольскими ламами на тибетском языке. Для того времени это была весьма неординарная инициатива, которая могла вызвать недоумение и даже неодобрение со стороны некоторых ученых. Но Юрий Николаевич был убежден в необходимости научной разработки этой темы, а я, жаждавший заниматься чем-то оригинальным и «чисто» научным, был готов над ней работать. Должен сказать, что при утверждении темы на секторе Монголии Института востоковедения прозвучали нотки сомнения в ее актуальности, однако авторитет Юрия Николаевича пересилил и тема была утверждена.
Наши занятия были подчинены форсированной разработке темы. На следующий же день после ее утверждения мы встретились на квартире Юрия Николаевича, в его просторном кабинете, где было много книг, тибетских и монгольских ксилографов и рукописей и где висели знаменитые картины его отца. Тогда мне трудно было оценить, до какой степени мне повезло: ведь я мог приходить домой к Юрию Николаевичу чуть ли не каждый день, иногда и по выходным, чтобы получить дополнительную консультацию по чтению и анализу трудных тибетских исторических текстов и поделиться впечатлением от прочитанных книг по тибетологии и буддологии, которыми мой учитель щедро обеспечивал меня из своей личной библиотеки. Он обладал такими ценными книгами и научными журналами по тибетологии, которых даже в «Ленинке» было не найти.
Наши индивидуальные занятия имели некоторую особенность. Дело в том, что Юрий Николаевич, прекрасно владевший монгольским языком, считал свое знание недостаточным и хотел практиковаться в современном монгольском языке, как он выражался, с прирожденным носителем этого языка. Он говорил, что у него было мало возможностей заниматься современным монгольским языком, ибо он встречался только с немногими проживавшими в Индии монголами-ламами, в основном выходцами из Внутренней Монголии. Кроме языка Юрий Николаевич очень интересовался жизнью современной Монголии, много расспрашивал о ней, об Улан-Баторе (ныне Улаанбаатар) и т.д. Он не раз упоминал, что его отец, Николай Константинович, любил Монголию, хорошо знал ее историю и традиции и немало своих картин посвятил нашей стране. По его словам, Николай Константинович, оказавшись в Монголии в 1927 году во время своей знаменитой Центрально-Азиатской экспедиции, чувствовал необычайное творческое вдохновение. Он верил в будущее Монголии, породившей Чингис-хагана, которого учитель называл «монгольским Прометеем». Юрий Николаевич говорил: «Любовь к Монголии у меня в крови», — и рассказывал о татарском происхождении своей прабабушки. Особенно меня поражало его знание письменного монгольского языка. Он с легкостью разъяснял нам тибетские буддийские трактаты на монгольском языке и толковал буддийские термины, приводя их санскритские, тибетские и монгольские эквиваленты в соответствующих письменах, аккуратно выводя их простым карандашом на листе бумаги, который использовал вместо доски. Он обладал феноменальной памятью, редко обращался к словарям.
Юрий Николаевич включил меня в небольшую группу изучающих тибетский язык, которой он руководил. Официально нам было положено заниматься тибетским языком три раза в неделю по два часа. В группе было пять аспирантов, включая меня.
Юрий Николаевич очень хотел снова попасть в Монголию, часто вспоминал о своем путешествии по этой стране в 1927 году в составе Центрально-Азиатской экспедиции. Вскоре его мечта осуществилась, в 1958 году он приехал в Монголию по приглашению монгольского правительства, в котором хорошо знали Юрия Николаевича как крупного ученого-монголиста, вернувшегося из Индии на Родину с разрешения Никиты Хрущева. Тогда Ученый комитет Монголии готовился к Первому международному конгрессу монголистов-филологов, который должен был состояться в 1959 году, и оргкомитету конгресса особенно важны были советы Ю.Н.Рериха. Будучи его аспирантом, я сопровождал его во время пребывания в нашей стране. За три-четыре недели он посетил научные и религиозные центры Монголии, встретился с членами правительства, учеными и даже успел побывать в моей юрте, где я жил с семьей летом (это к северу от Улан-Батора, в местности Яргайт). Ему понравилось, как мы живем в юрте, и он говорил, что будет приезжать в Монголию каждое лето на отдых, подышать чистым горным воздухом. Он еще говорил, что очень любит ездить на лошади, и наказывал мне непременно найти для него хорошего монгольского коня с хорошим казацким седлом.
С особым удовольствием Юрий Николаевич посетил Гандан, единственный уцелевший и действовавший монастырь. Он приходил в этот монастырь несколько раз, встречался с ламами, знакомился с монастырской библиотекой. Побывал также в Государственной библиотеке, в Тибетском фонде, где хранится более миллиона экземпляров рукописей и ксилографов. Юрий Николаевич говорил о необходимости использовать эти библиотечные коллекции для развития тибетологии и монголоведения, мечтал привлечь к этому делу специалистов и создать тибетологический центр в Улан-Баторе. На его взгляд, для этого имелось все необходимое — материалы, люди и традиции.
Во время пребывания в Монголии Юрий Николаевич очень хотел отыскать картину его отца «Владыка Шамбалы Ригден Джапо». Эту картину Н.К.Рерих создал в Улан-Баторе, когда находился там во время Центрально-Азиатской экспедиции, и подарил правительству Монголии, вручив ее тогдашнему премьер-министру Церендоржу. Мы расспрашивали многих людей об этой картине, однако тогда ничего не смогли разузнать о ее судьбе. Юрий Николаевич верил, что она находится в Монголии, не мог допустить и мысли о том, что она может пропасть. И действительно, несколько лет спустя, в начале 1960-х годов, картина была обнаружена в запасниках Центрального музея изобразительного искусства в Улан-Баторе. С тех пор она находится в постоянной экспозиции музея и числится в ряду бесценных памятников культуры. Должен сказать, что именно приезд Юрия Николаевича вызвал интерес к пропавшей картине у многих моих соотечественников, которые нашли знаменитую работу Николая Рериха и снова вернули ее монгольскому народу.
К тому, что я уже написал об этой картине [1, с. 456—459], добавлю новые сведения, которые имеют отношение к истории ее создания. Известно, что отец и сын очень интересовались легендой о Шамбале, которая была широко распространена во всех буддийских странах, особенно в Тибете и Монголии. Не вызывает сомнений, что Николай Константинович создал свою картину под непосредственным впечатлением от всего того, что он услышал и узнал относительно легенды о Шамбале в самой Монголии. Как свидетельствуют современники художника, Николай Рерих воочию наблюдал, что вера в наступление Новой эры, эры Шамбалы, была необычайно сильна в Монголии. На улицах монгольской столицы художник встречал отряды кавалеристов, которые пели песню о Шамбале, сочиненную бойцами Сухэбаатара. Песня называлась «Жан Шамбалын дайн» («Война Северной Шамбалы»). В ней был такой куплет:
Северной Шамбалы война.
Умрем в этой войне,
Чтоб родиться вновь
Витязями Владыки Шамбалы [2].
Песня пользовалась тогда необычайной популярностью в Монголии, ее знали стар и млад. Люди моего поколения в детстве пели ее на мелодию песни «Улаан туг» («Красное знамя»). По свидетельству моего друга Содномдаржа — ему сейчас 75 лет, — эта песня была очень популярна и во Внутренней Монголии. На эту мелодию известный поэт Внутренней Монголии Сайзангуа написал стихи весьма революционного содержания. С помощью известного монгольского фольклориста профессора П.Хорлоо мне удалось узнать некоторые новые данные о песне «Война Северной Шамбалы». Эта песня родилась во время Народной революции 1921 года и скорее всего была посвящена знаменам революционных бойцов. Было четыре знамени — полководческое, красное, желтое, зеленое. Удалось обнаружить следующие куплеты этой песни:
Знамя Полководческое поднимем
Геменов [3] неугодных уничтожим,
В стране Жан Шамбалы
Непременно переродимся.
Знамя желтое поднимем,
Славу религии вознесем,
Мы же ученики ее,
На войну Шамбалы поднимемся.
Знамя зеленое поднимем,
Славу нойонов [4] вознесем,
Геменов коварных с помощью
Смирных в серых [5] подавим [6].
Эти куплеты, посвященные разным знаменам монгольских революционеров, свидетельствуют об общенациональном характере монгольской революции на ее первоначальной стадии, когда в ней участвовали представители всех слоев населения, — и нойоны, и ламы, и араты. Знамена отражали разносторонний состав первых монгольских революционеров, которые боролись за национальную независимость страны. В этой борьбе, как свидетельствует песня, монголов воодушевляла вера в наступление Новой эры, эры Шамбалы, что и было отмечено и наглядно показано Николаем Рерихом.
Через год, в августе 1959-го, Юрий Николаевич снова приехал в Монголию на конгресс монголистов. В состав советской делегации входили профессор Гарма Санжеев, ученый-филолог Цыдендамбаев и заместитель директора ИВ АН СССР Н.А.Дворянков. Юрий Николаевич подготовил доклад на тему «Монгольские заимствования в тибетском языке», причем написал его по-монгольски. Приехав в Улан-Батор, он дал мне текст доклада, чтобы я прочел и поправил архаично звучащие фразы. Но там, по существу, нечего было поправлять, в чем я его и уверил. Я был просто восхищен прекрасным литературным стилем. Следует сказать и о том, что Юрий Николаевич был одним из немногих иностранных участников конгресса, кто зачитал свой доклад на монгольском языке (кроме него это сделали некоторые представители японской делегации).
После конгресса он написал интересный обзор об итогах первой встречи монголистов в столице Монголии, подчеркнув, что это был, «несомненно, важный этап в истории монголистики» [7, с. 240]. Таким образом, мы с полным основанием можем сказать, что Ю.Н.Рерих стоял у истоков международного сотрудничества монголоведов, которое впоследствии переросло в ныне действующую Международную ассоциацию монголоведения с центром в Улан-Баторе.
Юрий Николаевич собирался вновь приехать в Монголию в 1960 году. Однако ему так и не удалось это осуществить. Он скончался 21 мая 1960 года, примерно за месяц до моей защиты. Он ушел от нас в полном расцвете своих творческих сил, у него было столько замечательных планов по возрождению традиций школ монголоведения и тибетологии на Родине.
В заключение позвольте выразить надежду, что тема «Рерихи и Монголия» будет продолжена и разработана совместными усилиями русских и монгольских ученых, а также всеми заинтересованными организациями. Это особенно актуально в настоящее время, когда наши страны переживают весьма сходные ситуации и когда мы стремимся строить наши отношения по-новому.
Должен сказать, что мы, к сожалению, долгое время не очень понимали, да и попросту многого не знали о том, как члены семьи Рерихов, все вместе и каждый в отдельности, строили духовные мосты между нашими странами. Поистине велик их вклад в изучение и популяризацию культуры Монголии еще в те времена, когда она была почти забыта в мировой истории. Именно тогда Николай Константинович писал о Монголии как о стране огромного жизненного потенциала, устремленной к небывалому строительству. Он сравнивал ее с «неотпитой чашей» и призывал к бережному и доброжелательному к ней отношению, к добрым действиям и доброму помышлению, уважению к тем построениям, которые могут здесь возникнуть. В свое время Николай Константинович призывал: «Из древних чудесных камней прошлого сложите ступени грядущего». Примерно такую же мысль высказывал и Юрий Николаевич, сравнивая Монголию, только что вставшую в начале 1920-х годов на путь новых перемен, с Тибетом. Мне кажется, что эти вещие слова были сказаны не в те далекие годы, а сегодня, когда Монголия, возрождаясь и переоценивая свое славное прошлое, все более явно приобщается к общечеловеческим ценностям, к завоеваниям научно-технического прогресса.
Нельзя сказать, что монголы вообще не знали Рерихов и их творений, особенно замечательных полотен Н.К.Рериха и трудов Ю.Н.Рериха о Монголии. Оба они оставили добрую память о себе, когда в 1926—1927 годах, в течение почти полугода находились в нашей стране со своей знаменитой Центрально-Азиатской экспедицией. По счастливой случайности сохранился до наших дней маленький деревянный домик в Улан-Баторе, где располагалась штаб-квартира экспедиции. Об этом домике Юрий Николаевич в свое время писал: «Для штаб-квартиры нам посчастливилось найти небольшой четырехкомнатный дом с двумя просторными дворами и конюшнями» [8, с. 119]. Здесь экспедиция работала, здесь же профессор Н.К.Рерих создавал свои удивительные «картины с уникальными видами страны» [там же]. В этом же доме, по всей вероятности, трудилась и Елена Ивановна Рерих над своими работами «Основы Буддизма» и «Общее Благо» («Община»), которые были напечатаны в местной маленькой монгольской типографии.
До недавнего времени в Монголии еще можно было найти людей, лично знавших Рерихов, особенно Юрия Николаевича. Такого, например, как Содов. Будучи студентом старшего класса монгольского училища учителей, он по рекомендации Цыбена Жамцарано, ученого секретаря Ученого комитета Монголии, давал уроки монгольского языка Юрию Николаевичу во время его пребывания в нашей стране в 1926 - 1927 годах. В 1967 году в газете «Утга зохиол урлаг» известный монгольский поэт М.Цэдэндорж опубликовал свою беседу с неким Ламжавом, одним из бурят-монголов, которые с помощью Цыбена Жамцарано были наняты на работу в экспедицию Николая Рериха, направлявшуюся в Лхасу Ламжав находился рядом с Рерихами и рассказал о том, в каких трудных условиях они совершали свое героическое путешествие в Тибет.
Тесная связь Рерихов с Монголией очевидна. Однако, к великому нашему сожалению, вплоть до недавнего времени в Монголии не проводилась работа по увековечению памяти Рерихов. Только в 2001 году по инициативе монгольских деятелей науки и культуры было создано Рериховское общество Монголии, которое уже начало налаживать связи с российскими рериховскими обществами и с отдельными заинтересованными людьми.
По нашему ходатайству деревянный домик, где проживали Рерихи, городская администрация Улаанбаатара взяла под охрану как исторический памятник монгольской столицы. В будущем мы планируем создать здесь монгольский музей Рерихов. Это требует немалых усилий и денежных средств, которыми не располагают ни Международная ассоциация монголоведения, ни вновь созданное Рериховское общество Монголии. Надеемся на спонсоров и поддержку правительственных и неправительственных организаций, в том числе зарубежных. Мы готовы сотрудничать со всеми заинтересованными организациями и людьми в благородном деле увековечения памяти Рерихов в Монголии и в научной разработке темы «Рерихи и Монголия».
Литература и примечания
1. См.: Бира III. Вопросы истории, культуры и историографии Монголии. Улаанбаатар, 2001.
2. Эти строки приводятся по книге Н.К.Рериха «Сердце Азии».
3. Так монголы называли тогда китайские войска. Гёмен — от китайского «гоминдан».
4. Т.е. князей.
5. Монголы называли тогда русских солдат «номхон бор», что значит «те смирные, одетые в серые шинели».
6. Перевод с монгольского Ш.Бира.
7. См.: Проблемы востоковедения. 1960. № 1.
8. Рерих Ю.Н. По тропам Срединной Азии. Самара: Агни, 1994