Рациональное и иррациональное в науке и религии
А.В.Иванов,
доктор философских наук, профессор,
заведующий кафедрой философии
Алтайского государственного аграрного университета,
Барнаул
Вместе с тем несомненен некоторый инвариант научной рациональности – то конкретно всеобщее (если использовать диалектическую терминологию), что, по-разному варьируясь от эпохи к эпохе и от дисциплины к дисциплине, все же остается единым во всех многообразных проявлениях науки, составляя как бы «гибкий стержень» или «пульсирующее ядро» научной рациональности как таковой. И сколь бы ни разнились исследовательские позиции в понимании общего состава этого универсального рационального ядра науки, более или менее всеми аналитиками принимаются следующие его элементы:
– наличие фиксированной предметной области научного исследования;
– кодифицированные методы освоения (логические, теоретические, экспериментальные) этой предметной области;
– направленность на системный и доказательный характер получаемого знания;
– интерсубъективный (однозначно понимаемый) язык научного знания, включая искусственные языки.
Однако рациональность науки вовсе не исключает возможности ее отдельных иррациональных проявлений и даже возможности ее превращения в антинауку. Более того, этот процесс иррационализации науки приобретает сегодня все более масштабный характер, хотя о нем давно предупреждали Живая Этика и Е.И.Рерих в своих письмах. Так, Елена Ивановна писала: «Истинно, мы живем среди самых страшных дикарей, ибо они стали цивилизованными <...> Пример: все малоисследованные прививки и вспрыскивания и изобретения чудовищных бомб, которые угрожают не только одной стране, планете, но и всей солнечной системе. Они не знают, что нарушение связи и равновесия в цепи миров, в силу гибели одной такой планеты, как наша Земля, грозит тяжкими последствиями всему нашему человечеству и всей Вселенной! Но кто задумывается над этим? Чего мы не знаем, того ведь и не существует для таких мыслителей эпохи технократии!» [1, с. 380].
Исходя из этого высказывания Е.И.Рерих, можно заключить, что один из главных источников научного иррационализма заключается в позиции, когда начинают огульно и априорно отрицать существование фактов и явлений, не поддающихся объяснению с позиций известных на данный момент научных законов и теорий. Так, в свое время отрицали материальные основы наследственности и явление телепатии. Другой фактор иррационализации научного мышления – когда вместо рациональной критики и корректной полемики с оппонентами начинают организационно бороться с так называемыми «лженауками» и «лжетеориями» типа генетики, кибернетики, уфологии или современной концепции торсионных полей в физике. Но ведь главное дело науки – как раз искать рациональные объяснения того, что сегодня необъяснимо с точки зрения установленных законов и теорий, и давать альтернативные теоретические объяснения фактам, если не устраивают предложенные объяснительные модели. Околонаучная же охота на ведьм рискует превратиться в новую интеллектуальную инквизицию. Во времена инквизиции тоже ведь, как известно, писались многочисленные «научные трактаты», призывавшие к расправе с оппонентами, типа печально знаменитого «Молота ведьм» [2]. Истинно рациональная позиция ученого – умение удивляться и неустанно разгадывать тайны природы, ясно осознавая неполноту и ущербность любых современных теоретических моделей и критически оценивая прежде всего собственные мировоззренческие предрассудки и методологические предпочтения.
Все более нарастает еще одна иррациональная тенденция – превращение науки в магию, что едва ли не первой в мировой культуре подметила Е.П.Блаватская. Сущность магии, как известно, состоит в том, чтобы посредством конечной системы действий или словесных формул добиться чудесных практических результатов: контроля над людьми и природными стихиями, богатства, бессмертия, уничтожения врагов и т.д. Но разве не духом магии веет от изощренных словесных и визуальных манипуляций сознанием людей, с чем мы ежедневно сталкиваемся в средствах массовой информации; от попыток путем механических перетасовок генома добиться изменения свойств целостного организма в желаемом направлении, а посредством перекомбинаций атомов на микроуровне получать вещества с какими угодно заданными свойствами. Мир природы и человеческого сознания здесь уподобляется конструктору, где можно произвольно и безнаказанно менять и комбинировать детали, а влияя на часть, магически изменять свойства целого [3]. Само слово «технология» в последнее время приобрело особую магическую популярность и привлекательность для общественного сознания, причем именно в своем магическом – манипулятивном и ритуальном – смысле. А сорное словосочетание «как бы», которым буквально отравлено языковое сознание россиян (это отлично знакомо любому педагогу!!!), – разве оно бессознательно не свидетельствует об иррационально-магической аберрации зрения, когда утрачиваются грани между мнимым и реальным, дозволенным и недозволенным, истинным и ложным, созиданием и разрушением?
Показательно, что в так называемых «высоких технологиях» – и опять-таки совершенно магически – звучат посулы неограниченной власти и над собственной, человеческой, и над внешней природой, начиная от абсолютной управляемости социумом и резкого увеличения продолжительности жизни человека и кончая заменой его естественных телесных органов на искусственно выращенные. И практически не обсуждаются важнейшие вопросы о том, какой хаос и информационно-структурную дезорганизацию могут порождать такие мертво-механические вторжения
в целостные живые системы. А ведь факты вопиют: клонированная овечка Долли отличалась неестественной агрессивностью и быстро состарилась; генетически модифицированные продукты питания вызывают аллергические реакции у людей. Лабораторные опыты по систематическому кормлению крыс генетически модифицированной соей дали и вовсе настораживающие результаты – подопытные животные в конце концов теряли репродуктивные способности. А ведь есть еще на глазах происходящая дестабилизация климата, эскалация эпидемий и массовых психических расстройств. Зомбированные террористы-смертники – это отнюдь не порождение глухих азиатских трущоб и чисто религиозного фанатизма, а, как выясняется, плод современных магических психотехнологий, вышедших из недр военных лабораторий самых развитых стран. Какой веер этических, социальных и экзистенциальных проблем породили операции по перемене пола и пересадке органов, разрешение эвтаназии и попытки вживления чипов в человеческую плоть – о том свидетельствует огромная современная литература по проблемам биоэтики.
Во всех этих случаях глубоко иррациональна сама безудержная готовность тысяч ученых и менеджеров от науки из-за денег, славы или простого безответственного любопытства пускаться в смертельное магическое экспериментирование над жизнью. Иррациональный естествоиспытатель похож на любознательного мальчика, нашедшего гранату и вздумавшего разобраться в ее устройстве. После Е.П.Блаватской эту иррациональную интенцию науки на механическое и магическое препарирование природы с высвобождением дотоле скрытых в ней хаотических и разрушительных сил в рамках европейской культурной традиции подметили А.Бергсон в «Творческой эволюции», Э.Кассирер в «Мифе государства» и К.С.Льюис в своей знаменитой «Космической трилогии», а в рамках отечественной философской мысли она получила довольно обстоятельное развитие у Н.А.Бердяева в «Смысле творчества» и С.Н.Булгакова в «Философии хозяйства». «Современный человек плохо знает природу развиваемых им технических средств цивилизации, – справедливо писал Н.А.Бердяев. – Магическая природа этих технических сил остается закрытой для современного человека. Создается магическая среда, заколдовывающая душу человека <...> В колоссальной технической цивилизации точно выпущены на свободу злые демоны, мстящие падшему человеку за его царственное притязание» [4, с. 495].
В подтверждение этих слов мы сталкиваемся сегодня с примерами уже не просто научно-магического отношения к миру, а с фактами откровенно черной магии и некрофилии. Таково замораживание трупов богатых клиентов в американских клиниках с целью их воскресения в будущем; таковы настойчивые попытки механическим путем, обманывая природу, продлить человеческую жизнь до нескольких сотен лет, нейтрализовав «ген старения» или, наоборот, выведя из рецессивного состояния «ген бессмертия». При этом элементарное логическое промысливание подобных научных экспериментов мгновенно обнаруживает их иррациональный и античеловеческий характер. На миг представьте себе воскресшего дедушку начала XXI столетия, живущего среди правнуков в его конце, в совершенно новом технологическом и социокультурном пространстве. Что, кроме насмешек и горьких недоумений, его ожидает? Чему сможет научить он своих потомков, кроме ненасытной любви к собственному телу? Или вообразите, что человек сможет жить до 400–500 лет. Спрашивается: куда ему торопиться, что может стимулировать его творческие способности и придать интенсивность его личному бытию, коль скоро смерть – эта величайшая из жизненных «погонщиц» –
отодвинута почти что в вечность? И что делать детям и внукам, если все рабочие места давно заняты бабушками и прабабушками? И зачем вообще нужны дети – обуза и вызов обществу этих нетленных духовных мертвецов? Можно слышать аргумент, что, живя так долго, человек сумеет сполна реализовать свои творческие планы. Но сполна реализуют творческие замыслы те, кто «жить торопится, и чувствовать спешит» [5]. А здесь-то человеку куда и зачем торопиться?
На мой взгляд, действенным противоядием против эскалации научного иррационализма (или антинауки) могут стать, во-первых, обращение к религиозному опыту понимания мира и человека, где магические соблазны и бесовские прелести были давно и системно осмыслены; и, во-вторых, широкое обсуждение и принятие этических критериев рациональной научной деятельности, выступающих органическим дополнением логико-методологических критериев рациональности научного знания, о чем речь шла в начале статьи. Специально хочу подчеркнуть, что эти этические критерии рациональности должны прилагаться и к фундаментальным, и к прикладным исследованиям, ибо сама предметность современного фундаментального знания (человеческий геном, здоровье, сознание) часто не является этически нейтральной, а антинаучно могут себя вести и маститые академики, хотя и создающие разного рода инквизиционные общества по борьбе с лженаукой, но, в конечном счете, защищающие свои собственные научные и мировоззренческие предрассудки. К таким этическим критериям научно-рациональной деятельности я бы в самом первом приближении отнес недопустимость:
– огульного отрицания иных способов и результатов постижения бытия (прежде всего религиозного), как это свойственно, например, такому современному интеллектуальному течению, как «светский гуманизм» [6];
– априорных запретов на существование (или не существование) каких-либо процессов и явлений в мире;
– ценностных квалифицирующих суждений (типа «лжетеория», «шарлатан», «псевдонаука») относительно конкретных ученых, существующих научных теорий и школ;
– сознательного сокрытия от научной общественности возможных опасных и разрушительных последствий проводимых научных исследований и экспериментов;
– утаивания истинных и выдачу за действительные желаемых научных результатов, особенно если это связано с проблемами здоровья и продлением жизни человека.
Любопытно, что эти этические критерии, равно как и логико-методологические стандарты научной рациональности, могут быть с известными оговорками приложены и к религиозному знанию, позволяя отличать религиозную рациональность от религиозного иррационализма или религию от антирелигии. Другое дело, что рациональность познавательной деятельности должна здесь толковаться гораздо шире: не как схематизирующая деятельность рассудка (или интеллекта), а как интенция на интуитивное схватывание и посильное разумное (логосное) промысливание религиозной предметности.
Начну с этических критериев рациональности религиозного опыта. Сколь бы странным это ни показалось, но они помогают достаточно четко отличать подлинное религиозное знание, как опыт духовной связи (от лат. religare – связь) с высшими слоями и сущностями мирового бытия, от псевдорелигиозного мракобесия и сектантства.
Так, подлинная религия и истинный духовный подвижник никогда огульно не отрицают достижений и возможностей философского и научного путей познания, а прямо пользуются их результатами и методами, в том числе и для посильного рационального прояснения основоположений собственной религии [7]. Так, один из евангелистов, Иоанн, сообщает о следующих замечаниях Христа, которые он делает перед своей последней проповедью: «Доселе Я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце» [Ин., 16:25]. Эта последняя проповедь Христа своим ученикам оказывается вполне рациональной и глубоко философичной. Данный пример ясно показывает, что запредельность для разума последних религиозных истин, открывающихся лишь в актах духовного видения и видения, вовсе не означает, как это иногда полагают и верующие, и атеисты, что для их обретения не нужны предварительные разумные усилия, равно как не нужны они для прояснения и интерсубъективного донесения результатов религиозного опыта до чужих сознаний.
Истинная религия и истинное духовное учение также не отрицают правомерности различных религиозных путей к Высшей реальности, не проповедуют своей исключительности, как это свойственно сектантам и религиозным обскурантам. Можно, конечно, верить в исключительную истинность собственной религии, но, обвиняя другие в ложности, все-таки нужно разумно спрашивать себя: «А доступна ли мне Божественная Истина в подлинной глубине? Не откроется ли она завтра прозревшему сознанию новыми гранями и не обнаружит ли со-вестие с глубинными (а не поверхностно истолкованными!) истинами других религий? И не оказываются ли святые разных религий гораздо ближе и лояльнее друг другу, нежели общая масса верующих, агрессивно защищающая скорее не религиозные истины, а свои собственные предрассудки?» Недаром Е.И.Рерих так любила ранних учителей Церкви (особенно Оригена и Антония Великого), находя в их истолковании христианства большую близость к восточным учениям и Живой Этике.
Классическое христианское выражение этой этической максимы веротерпимости гласит: «В доме Отца моего обителей много» [Ин., 14:2]. Духовную открытость, религиозную терпимость и готовность к диалогу не следует путать с пресловутой постмодернистской толерантностью, сплошь и рядом оборачивающейся духовной всеядностью, нравственным плюрализмом и индифферентизмом. Примирение со злом, тем более со злом воинствующим (типа лжи, физического и духовного насилия, осквернения чужих религиозных и национальных ценностей и святынь) несовместимо с подлинной религиозностью. Защита личного достоинства человека, культурных и духовных устоев его бытия, активная социальная позиция – это как раз этические атрибуты истинной религиозности. В связи со сказанным можно вспомнить образцы отечественного православного подвижничества и гражданской активности, явленные Сергием Радонежским и Нилом Сорским, Максимом Греком и Серафимом Саровским.
Религиозная рациональность проявляется и в том, что настоящий религиозный подвижник и духовный наставник всегда честно предупредят ученика об опасностях и соблазнах, возникающих на религиозном пути, не посулят легкого преображения мысли и плоти и никогда не будут обещать блаженства и безусловного попадания в рай в обмен на слепое отправление культа или иррациональное повиновение церковному авторитету. Истинный духовный наставник не попирает волю ученика, а, наоборот, помогает ему свободно выявить и реализовать свой творческий потенциал. Дух истинно свободной и рациональной религиозности отлично передан в «Легенде о великом инквизиторе» Ф.М.Достоевского в образе молчащего Христа, за которым чувствуется безмерная духовная глубина и полнота знания, а вот суесловие великого инквизитора – квинтэссенция религиозного изуверства и иррационализма.
Обращусь теперь к наличию особой предметной области у религиозного опыта. Безусловно, подлинная религия имеет свою, совершенно специфическую предметную область – Высшую духовную (где, разумеется, есть и свои материальные носители) реальность, не могущую нам непосредственно открываться ни в чувственном, ни в рациональном земном опыте. Лишь после смерти она может восприниматься и переживаться непосредственно, да и то в зависимости от наших земных духовных накоплений. Эта Высшая реальность подразумевает двоякий способ манифестации смертным существам: Божественное Откровение, даруемое человеку свыше, и опыт личного непосредственного приобщения к ней – снизу. Оба пути в подлинных религиозных традициях рассматриваются как диалектически предполагающие друг друга (знаменитая синергия в православии).
Типичная ошибка всех критиков религии – попытка механически применить логический и теоретический инструментарий науки к предметной области, принципиально ему не подвластной. Эта область носит сверхлогический (сверхнаучный и даже сверхфилософский) характер, где нельзя логически критиковать то, что по самой своей природе лежит за границами логического мышления и научно доказательного знания. Здесь действуют свои методы освоения религиозной предметности и свои способы доказательства. Недаром во всех религиях говорится об особом «разуме» или «ведении» сердца (знаменитое евангельское – «блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» [Мф., 5:8]), образующем основу подлинной творческой веры [8]. Лучшее же определение веры дано в Живой Этике: «Вера есть осознание истины, испытанной Огнем сердца» [9, 433]. В отличие от иррациональной – слепой – тертуллиановой веры в авторитеты и догматы, творческая вера сердца удостоверена тысячелетней практикой различных религиозных традиций. При этом, повторю еще раз, вера сердца не исключает применения логических аргументов и рациональных схем для общезначимой интерпретации, для лучшего обоснования и передачи полученного духовного опыта. Просто здесь научные и философские средства вторичны и акциденциальны, а не исходны и не субстанциальны. Не забудем также и того, что «вера без дел мертва есть» и должна всегда обосновываться непосредственно – через практические деяния верующего, через опыт его деятельной любви.
В противовес истинной вере религиозный иррационализм – это, во-первых, утрата собственно религиозной предметности и подмена ее ритуалом, культом священных формул или текстов [10]; во-вторых, это всегда вера без сердца и без благоговения перед высшими ценностями бытия; и, в-третьих, здесь нет волевой установки на воплощение религиозных истин и ценностей в личном жизненном пути.
Обращусь теперь к системности и наличию собственных методов доказательства как отличительным чертам рационального знания. Они совсем не чужды и подлинному религиозному опыту, в отличие от хаотической смысловой «окрошки» сектантских учений или, наоборот, «рационалистической безвкусицы» (выражение С.Н.Булгакова из «Света Невечернего») чисто теологических спекуляций, механически подражающих философии или науке. Системность религиозного знания – это не столько системность религиозных текстов и методов их истолкования (хотя и этот аспект системности в религии всегда присутствует), сколько четко классифицированные, иерархически субординированные и генетически связанные друг с другом представления о внутренних психологических состояниях сознания и формах нравственного самоконтроля.
Более того, есть все основания утверждать, что подлинный религиозный опыт, как опыт любви и сердечного нравственного творчества (вспомним опять-таки евангельское «Бог есть Любовь, пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» [1Ин., 4:16]), – это шлифовавшаяся в течение столетий система экспериментальной деятельности с собственным внутренним миром, где есть описания тех или иных инвариантных эмоциональных и когнитивных состояний, универсальных методик их обретения и удержания в фокусе сознания, а также средств интерсубъективной проверки истинности подобных состояний, позволяющих четко отличать их от субъективных иллюзий, прельщений и галлюцинаций. Показательно, что эти психические экспериментальные методы удивительно сходно описываются в истинных религиозных традициях Запада и Востока. Особенно явственной стала эта системность и методологичность экспериментов с собственным сознанием после тщательных исследований индийской йоги средствами экспериментальной европейской науки [11], а также путем сравнительно-религиоведческих исследований, где особенно выделяются работы М.Элиаде. Очевидной стала также близость ряда европейских философских моделей сознания и конкретных психопрактических результатов его трансформаций, получаемых в русле восточных психотехник [12].
Правда, мы встречаемся здесь с системной организованностью не внешнего, а именно внутреннего опыта; с рациональностью не объективированного и символически опосредствованного, а непосредственно обретаемого и переживаемого знания, о котором невозможно буквально рассказать другому сознанию. Этот опыт можно только самому пережить, иначе все останется иррациональным и непонятным.
И здесь возникает главный вопрос: а как интерсубъективно проверить и общезначимо доказать другому сознанию, что религиозный опыт – это не субъективная иллюзия, не коллективный самообман и не набор предрассудков, выдаваемых за реальность, а он, действительно, дает знание о чем-то объективно существующем в мире и в человеке, но что открывается только нравственно преображенному и подготовленному сознанию?
Проблема представляется на первый взгляд неразрешимой, ведь выше обосновывалась как раз невозможность использования дискурсивно-принудительных логических доказательств применительно к религиозному опыту.
Однако это противоречие – только кажущееся. В религиозном опыте мы имеем дело не с внешнепринудительным научным доказательством, а с тем, что может быть названо доказательством имманентного типа. Здесь истина навязывается субъекту не извне, а как бы обретается им внутри собственного существа, когда он обнаруживает имманентное созвучие приходящей со стороны вести. Соответственно, доказательство в сфере религии – это когда человек сам, непосредственно, в глубинах собственного сердца, обретает знания, о которых ему до этого «теоретически» рассказывал и к которым его упорно вел Учитель. Только в этом случае верующему человеку становятся понятны сакральные тексты и многие ритуалы, а язык религиозных образов, символов и притч обнаруживает свою интерсубъективность. Доказательство здесь связано не столько с характеристиками самого знания, как в научном дискурсе, где качественными характеристиками сознания ученого можно до известной степени и пренебречь, а, наоборот, как раз с потенциалом сознания конкретного живого человека.
И пока сознание этого человека не готово нечто принять и усвоить, до той поры многие виды знания останутся недоступными и непонятными для него, к каким бы дискурсивно-логическим и образным методам мы при этом ни прибегали. Четкое указание на роль имманентного доказательства мы обнаруживаем в том же Евангелии, когда на неоднократно обращенные к нему правильные вопросы-суждения Христос отвечает: «Ты сказал!», подчеркивая тем самым факт внутреннего принятия собеседником всеобщих религиозных истин и ценностей.
Кстати, с феноменом имманентного доказательства мы постоянно сталкиваемся в межличной и межкультурной коммуникации, когда сплошь и рядом находим (или не находим) внутри себя со-вестие с тем, что говорит нам собеседник, и это в подавляющем большинстве случаев определяет наше внешнее согласие или несогласие с ним. Принцип имманентного доказательства чаще всего «работает» стихийно и бессознательно, но его вполне можно использовать и сознательно. Как, например, убедить русского, христиански мыслящего человека в общезначимости восточной психотехники? – посоветуйте ему глубоко изучить практику исихастской православной молитвы. Как, с другой стороны, раскрыть сыну индийской культуры значение русской «метафизики всеединства»? – заставьте его еще раз перечитать ведантистскую программу объединения западной и восточной духовности, как она представлена, например, в трудах Свами Вивекананды или Шри Ауробиндо Гхоша.
В науке, кстати, факт имманентного доказательства присутствует сплошь и рядом. Никто не будет на первом курсе вводить студента-физика в специальные проблемы квантовой теории – он к этому внутренне не готов ни профессионально, ни интеллектуально. Для понимания каких-то моральных истин обязательно нужен личный опыт. Если его нет, то человек вас попросту не поймет. Известен и другой факт – вы можете привести самые убедительные логические доказательства и факты, но ваш оппонент может их не воспринять, и при этом будет искренне упорствовать в своем заблуждении. Это и будет свидетельствовать о том, что у него просто нет имманентной готовности принять знание, приходящее извне. Оно остается для него совершенно чуждым
и трансцендентным, несмотря на всю свою внешнюю принудительную доказательность и интерсубъективность. Таким образом, мы всегда должны принимать во внимание качественное различие человеческих сознаний, где убедительное для одного будет совсем не убедительным для другого. В религиозном и моральном опыте этот факт очевиден, в философии и науке он менее заметен, но также всегда имеет место.
Из всего сказанного можно сделать некоторые общие выводы.
1. Научный и религиозный виды знания, хотя и существенно разнятся между собой, но имеют сходные критерии (атрибуты) рациональности, позволяющие отличать их, соответственно, от научного и религиозного иррационализма (от антинауки и антирелигии). Лояльный и открытый диалог между подлинной наукой и подлинной религией – важнейшее условие не только их собственного продуктивного развития, но фактор укрепления живительных синтетических тенденций в современной духовной культуре и действенное средство противостояния всем формам обскурантизма и невежества.
2. Важнейшим экзистенциально-психологическим условием рациональности, неважно – научной или вненаучной, – является следование этическому императиву и готовность вступать в диалог без идейных шор, отрицаний и предрассудков. Напротив, должна быть внутренняя духовная чуткость и сознательная предрасположенность к имманентному доказательству. Только так можно понять другого, не отказываясь от собственных устоев.
3. Развитая человеческая субъективность, которая включает в себя: духовную открытость и подвижность наряду с твердыми нравственными устоями, ясное, систематическое и синтетическое логическое мышление, а также развитую сердечную интуицию, – вот первейшее условие достижения объективного и истинного знания как в науке, так и в религии.
Исходя из сказанного, необходимо признать фундаментальный факт иерархии человеческих сознаний и принципиальную зависимость процедур получения, понимания и трансляции любых видов знания от степени культурного и духовного развития личности. Об этом всегда говорило учение Живой Этики, но только сейчас это начинает в полной мере подтверждаться практикой самой науки, в том числе самых абстрактных ее областей [13]. Соответственно, то, что непонятно и чуждо человеку сегодня, может, в зависимости от уровня его творческих духовных накоплений, стать понятным и близким завтра. Чем выше уровень сознания и опыт оперирования различными видами знания, тем более глубокие и высокие слои мирового бытия и глубины собственной души открываются перед человеком по мере его духовного восхождения.
И, значит, не развитие социальных институтов, технологий и внешних установлений жизни (что, конечно, тоже важно!) обеспечивает действительный прогресс науки и общества, а, прежде всего, сам человек. «Все зависит от духовного развития человека, – не уставала повторять Е.И.Рерих, – от качества его сердца» [14, с. 274].
1. Рерих Е.И. Письма в Америку. В 4 т. Т. 4: 1923–1952. М.: Сфера, 1999.
2. «Молот ведьм» – известнейший трактат по демонологии, написанный двумя германскими монахами, доминиканскими инквизиторами Генрихом Крамером и Якобом Шпренгером и опубликованный в городе Шпайере в 1486 году.
3. Я, естественно, не выступаю здесь против био- и нанотехнологий как таковых, но против того, чтобы наивно уповать на их всесилие и абсолютную полезность для человека.
4. Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М.: Правда, 1989.
5. Из стихотворения «Первый снег» (1819) П.А.Вяземского.
6. Вот что заявляет, например, один из его главных идеологов американский философ П.Куртц: «Отсылка к сомнительным откровениям Бога или его эмиссаров в качестве основания религиозных истин, не подтвержденных компетентными наблюдателями, <...> в высшей степени неубедительна. Известные в истории и претендующие на истинность откровения авраамических религий – иудаизма, христианства, ислама, – не нашли своих достаточно надежных свидетелей. Библейская и кораническая критика показала, что Ветхий Завет, Новый Завет и Коран не являются богодухновенными книгами, но написаны людьми, которым, как и всем нам, было свойственно ошибаться <...> Светские гуманисты не признают веры в какую-либо действенность молитвы, в бессмертие человека, в обретение спасения от личного божества <...> Все попытки засвидетельствовать наличие у человека наряду с сознанием <...> нематериального компонента – души – с помощью экстрасенсорных или парапсихологических исследований далеко не убедительны. Согласно научной неврологии, сознание – скорее всего функция мозга или нервной системы» (Куртц П. Что такое светский гуманизм? М.: Академический проект, 2008. С. 19–21). Показательно, что «светские гуманисты» в упор не желают замечать не только религиозные, но многочисленные современные научные факты, подтверждающие реальность того, что они отрицают. Здесь мы имеем дело с совершенно иррациональным атеистическим верованием, являющимся оборотной стороной иррациональных религиозных верований, о которых речь пойдет ниже.
7. Не буду текстуально обосновывать этот результат, отправляя читателя к классическим образцам русской религиозной философии Серебряного века, например, к работе И.А.Ильина «Аксиомы религиозного опыта», где последний писал, что «то, чего надо добиваться, есть не просто “примирение” веры и разума или синтез их учений, а тождество веры и разума. Вера должна стать разумной верой, а разум должен стать верующим разумом» (Ильин И.А. Аксиомы религиозного опыта. В 2 т. М.: Рарог, 1993.
С. 293).
8. Опыт сердца как основание религиозного постижения бытия признается осевым во всех мировых религиях и подлинных духовных учениях. Этот мотив подробно анализируется в монографии автора: Иванов А.В. Мир сознания. Барнаул: АГИИК, 2000.
9. Живая Этика. Мир Огненный. Ч. I.
10. Подобная «механическая» вера часто сочетается с рабским подчинением псевдогуру.
11. См., например, уже ставшую классической монографию: Meditation: Classic and Contemporary Perspectives. N.Y., 1984.
12. См.: Guenther H.V., Chogyam Trungpa. The Dawn of Tantra. Berkley&L., 1975.
Авторский взгляд на феномен йоги и возможности синтеза восточных и западных подходов к его изучению изложен в монографии: Иванов А.В. Мир сознания. Барнаул: АГИИК, 2000.
13. Подробнее об общей интерпретации роли сознания исследователя в науке см.: Менский Б.Н. Квантовая механика, сознание и мост между двумя культурами // Вопросы философии. 2004. № 6; Гиндилис Л.М. Идеи космического мышления и современная научная картина мира // Живая Этика и наука. Материалы Международной научно-общественной конференции. 2007. М.: МЦР; Мастер-Банк, 2008.
14. Письма Елены Рерих. В 2 т. Т. 2. Минск: Белорусский фонд Рерихов; ПРАМЕБ, 1992.