КРУГЛЫЙ СТОЛ
Сегодня у нас, у МЦР, тоже юбилей – нам десять лет. 2 октября 1989 года состоялось Учредительное собрание Советского фонда Рерихов, впоследствии переименованного в Международный Центр Рерихов.
История МЦР – это история предательства и преданности, алчности и бескорыстия, амбициозности и самопожертвования. Иными словами, в том пространстве, где создавался и жил МЦР, сошлись противоположные явления, на которых, как говорит Елена Ивановна Рерих, держится Космос. На них же выстоял и наш МЦР, причем не только выстоял, но и смог развиваться.
Центр был организован в 1989 году, по письму Святослава Николаевича Рериха, но этому предшествовала целая история. В 1987 году Святослав Николаевич Рерих приезжал с визитом в СССР и встречался с М.С.Горбачевым. Именно на этой встрече Святослав Николаевич предложил создать музей Н.К.Рериха.
В это же время еще работала утвержденная Министерством культуры комиссия по наследию Н.К.Рериха, членом которой я являлась. Решения, появившиеся после встречи Святослава Николаевича и М.С.Горбачева, были встречены членами комиссии с энтузиазмом, но, к сожалению, среди них тогда были разные люди, и, полагаю, каждый из них начал «строить свой отдельный музей». Эта история продолжалась до тех пор, пока в 1988 году не собрался в Индию сам М.С.Горбачев. Бывший тогда премьер-министром Н.И.Рыжков обнаружил, что, хотя прошел целый год, музея-то нет и надо что-то делать. Организации, которые были тогда подключены к созданию музея, сегодня называются спецслужбами. Одну из них – АНТ – возглавлял полковник Ряшенцев. Именно ему и было поручено выработать концепцию музея. Однако тут что-то не сложилось и тем, кому это было поручено, стали искать сотрудников в комиссии по наследию. Членов комиссии вызывали по очереди и, наконец, выбрали одного человека. Это была Наталья Сазанова, к которой потом присоединилась Ольга Румянцева. Первым шагом, который они предприняли, была поездка Н.Сазановой за наследием в начале 1989 года. Их расчеты базировались на том, что Н.Сазанова, как она сама тогда утверждала, – ближайший друг Рериха (честность и ложь, как мы видим, шли все время рядом). И она отправилась к Святославу Николаевичу, но, естественно, никакого наследия не получила. Никаких документов Святослав Николаевич не подписал. Сазановой с Румянцевой удалось лишь организовать документ из посольства, где было написано, что Святослав Николаевич во время беседы отнесся положительно к идее передачи наследия в СССР. Сам же Святослав Николаевич по этому поводу никаких заявлений не делал. Он был достаточно проницательным человеком, чтобы понять, какая история разворачивается вокруг его наследия. Между тем картины, которые находились в СССР с 1974 года, были переданы на «временное хранение» в Музей Востока без согласия их владельца. Реакция Святослава Николаевича не заставила себя ждать. Летом 1989 года он написал свое знаменитое письмо «Медлить нельзя!». В этом письме он поставил вопрос о создании общественного музея, а также общественного фонда, который мог бы содержать этот музей. Он уже тогда понял, что происходит, и не хотел отдавать наследие государству.
В то время, когда пришло письмо, в Совмине было уже назначено заседание, на котором должны были утвердить проект постановления правительства по Музею Н.К.Рериха в Москве. Поскольку письмо С.Н.Рериха имело ко мне отношение, меня пригласили на это заседание, где я «торпедировала» проект постановления, аргументировав свою позицию этим письмом. Тогда мне сказали, чтобы я сама написала постановление Совмина. Я никогда не писала постановлений Совмина, но ситуация меня так возмутила, что я его написала. Оно и легло в основу постановления по Музею, которым уже занялся отдел культуры Совмина.
Мы создали оргкомитет и стали готовить Учредительное собрание по организации Фонда Рерихов. До этого уже были созданы Фонд культуры, Детский фонд, но они были полугосударственными структурами. Мы же были первым общественным фондом.
На Учредительном собрании заместитель председателя Фонда культуры Г.Мясников предлагал проблему музея снять и создать только фонд, который будет заниматься культурной деятельностью, связанной с наследием Рериха. До этого Г.Мясников вызывал меня в 12 часов ночи и вместе с двумя заместителями, образно говоря, пытал меня по той части, что я должна принять их Устав. Я ответила, что их Устав я не приму и в лучшем случае предложу оба Устава на Учредительном собрании. Поскольку Мясников так ничего и не добился, то на Учредительном собрании на обсуждение было вынесено два Устава. И мы свой Устав тогда отстояли. Но нас ожидали еще немалые трудности. Ведь, по традиции, любой новый фонд – это «кормушка», и нам пришлось выдержать напор всякого рода чиновников, желавших в него попасть. Но после проведения соответствующей работы Учредительное собрание проголосовало против тех нежелательных лиц, на которых настаивал Фонд культуры. Конечно, нам этого не простили, но я понимала, что если мы введем их в правление, то не сможем работать, – они развалят Фонд.
Учредителями Фонда выступили и Министерство культуры, и Академия наук, и Академия художеств, и различные творческие союзы. Когда мы провели Учредительное собрание, оформили все документы, выяснилось, что Фонда-то и нет, так как никто денег не дал. Единственный человек, благодаря которому Фонд все-таки состоялся, человек, который искренне уважал и любил Святослава Николаевича, был Анатолий Евгеньевич Карпов – председатель Фонда мира. Он выделил нам 2 млн. рублей. В то время это были большие деньги, и с этой солидной суммы мы и стартовали. Первым председателем нашего Фонда был Угаров Борис Сергеевич – президент Академии художеств. Мы с ним хорошо сработались. Потом, когда он умер, следующим председателем стал Лакшин Владимир Яковлевич, человек очень активной нравственной позиции. Наверное, многим из вас знакомы его работы. Потом он ушел с этого поста, так как ему предложили стать главным редактором журнала «Иностранная литература». И тогда Геннадий Михайлович Печников был избран президентом нашей организации.
На небольшом пространстве флигеля, где не на чем было даже сидеть, мы начали работу практически с нуля. Стали искать на каких-то свалках стулья, так как не хотелось тратить на это уставной капитал.
Когда в 1989 году приехал Святослав Николаевич, он вручил мне официальное письмо, в котором приглашал на работу с наследием. Всем стало ясно, что Фонду передается наследие. Вот тогда все и началось. К Святославу Николаевичу приходили солидные, интеллигентные и, что самое страшное, из числа последователей Рериха люди и говорили: «Вы передаете наследие Шапошниковой, а она развесит письма Елены Ивановны на каждом столбе». Я не называю фамилии этих людей, которые и сейчас продолжают действовать против нас. Человеческая зависть сопутствовала и сопутствует нашей работе и нашему развитию. Но я поняла: главное – не пускать ее внутрь, тогда можно выжить.
Для того чтобы получить наследие, надо было поехать в Индию. В то время виза в любую командировку оформлялась государством, и тут нас «заблокировали»: никто не хотел этим заниматься. И тогда Юлий Михайлович Воронцов, заместитель министра иностранных дел СССР, добился, чтобы нам дали хотя бы двухнедельное содержание. Но было ясно, что за две недели мы не сможем вывезти все наследие, и тогда Воронцов сказал: «Поезжайте в Индию, возьмите сухую колбасу и варите из нее суп». И мы – Житенев и я – поехали, но нам не пришлось варить суп из сухой колбасы, так как Святослав Николаевич понял, что происходит, и начал нас подкармливать. Потом Воронцов выбил нам какие-то дополнительные деньги, которые мы никак не могли получить. Звоню в посольство, а там говорят: «Мы послали ваши деньги в Мадрас, в консульство», звоню в консульство и слышу: «Мы их послали в посольство». В общем деньги мы получили только в конце третьего месяца, когда уже начали паковать наследие. Было трудно жить, так как у нас не было денег даже на стакан воды.
Однажды утром я развернула бангалорскую газету и прочла, что в Индию едет Лукьянов, в то время Председатель Верховного Совета, и сопровождает его первый заместитель министра иностранных дел Юлий Михайлович Воронцов. Я сразу же отправилась в Дели, встретилась с Воронцовым и показала ему дарственную, которая к тому времени была уже оформлена. Он ее внимательно просмотрел и сказал: «Как только будете готовы, сразу же сообщите через посла в МИД. Я постараюсь добыть специальный рейс, так как везти четыре тонны дипломатической почтой – это значит потерять все». Когда все было готово, я сообщила об этом Воронцову, который, в свою очередь, обратился к Николаю Ивановичу Рыжкову, чтобы тот дал разрешение на спецрейс для вывоза наследия. Но Рыжков отказал. Тогда Юлий Михайлович обратился к М.С.Горбачеву, и тот подписал разрешение на спецрейс.
Однако на этом наши трудности не кончились. В день прилета спецрейса в Бангалор, до самого последнего момента в аэропорту не было разрешения на его посадку. Наши недоброжелатели продолжали действовать. Посадка самолета оказалась под угрозой. Я понимала, кому это было выгодно. Мне удалось принять кое-какие меры, и разрешение на посадку было получено.
Самолет приземлился в Бангалорском аэропорту в 12 часов ночи. Команда самолета была настроена по отношению к нам крайне недоброжелательно. Нас разместили в фюзеляже самолета вместе с грузом. Там была низкая температура, а мы были одеты по-летнему. За все время четырехчасового полета нам не предложили даже стакана чая. Мы сидели на неудобных железных скамейках, прикрепленных к стенке фюзеляжа. Я плохо помню, как мы долетели до Дели. Нас там встретили представители нашего посольства во главе с А.М.Кадакиным, и ситуация изменилась, но ненадолго. Мы переночевали в отеле под названием «Мория» и после четырехчасового отдыха продолжили полет по маршруту: Дели – Карачи – Ташкент – Москва. В аэропорту Ташкента напряженность ситуации вновь стала возрастать, и поэтому мы самолета не покинули. Через некоторое время после посадки к нам вошел командир корабля и спросил: «Кто здесь Шапошникова?», хотя перед ним было только двое: одна женщина и один мужчина. «Вас вызывает Москва», – сказал он. Однако я отказалась покинуть самолет. Потом выяснилось, что звонил нам Воронцов. Юлий Михайлович понял, что именно происходит, и хотел узнать, все ли у нас в порядке. Но в течение всего полета до Москвы никто не знал, чем это все кончится. И только тогда, когда мы прилетели в Москву и я увидела юпитеры телевизионщиков и Воронцова, бегущего через все летное поле к нашему самолету, я поняла, что мы наследие довезли и что это ПОБЕДА. (Аплодисменты в зале.)
Как-то, проверяя бухгалтерские счета и подводя итоги нашей деятельности, я обнаружила, что вместо двух миллионов у нас на счету осталось всего 650 тысяч рублей. По документам было видно, что значительная часть денег роздана в качестве Уставного капитала каким-то коммерческим организациям и кооперативам, причем незаконно, без утверждения на правлении. Тогда я поняла, что все это сделал Житенев. После этого я встретилась с Рыбаковым и рассказала ему о сложившейся проблеме. Он, надо сказать, перепугался, но понял ситуацию.
У нас было две возможности: возбудить против Житенева уголовное дело, что в нашей трудной ситуации могло ударить по престижу Фонда, или же срочно собирать правление и избавляться от Житенева. К этому времени выяснились еще и другие подробности. Аппарат, подобранный Житеневым, состоял из случайных людей. Это был не аппарат, а скорее, шайка, которая вела разгульный образ жизни, устраивала пьянки, приобрела на деньги Фонда катер на Белом море и т.д.
Правление СФР в связи со всем этим вывело Житенева из своих членов и освободило его от административных обязанностей. Постепенно мне удалось вернуть и розданные Житеневым деньги.
Через некоторое время Рыбаков, еще один заместитель председателя, подал в отставку, так как ему не понравилась наша (моя и Лакшина) концепция, направленная на создание Музея. Он хотел, чтобы Фонд, а не Музей, занимался культурной работой. Натолкнувшись на наше с Владимиром Яковлевичем сопротивление, он подал в отставку, предварительно написав Лакшину довольно грубое письмо. К тому времени многие сподвижники Житенева были уволены из СФР.
В марте 1991 года мы собрали представителей рериховских организаций, чтобы вместе обсудить, как нам дальше жить. На этой конференции ряд рериховских организаций выступил против СФР и потребовал переизбрать его руководство, не имея на это никаких юридических прав. Позже выяснилось, что нити подобного «бунта» вели в Музей Востока, где под руководством О.В.Румянцевой были разработаны такие планы. Однако в конце концов благоразумие взяло верх, но «заговорщики» после этого еще долгое время рассылали в разные инстанции письма против СФР и его руководства.
В 1991 году, после развала СССР, мы переименовали Советский Фонд Рерихов в Международный Центр Рерихов по инициативе Святослава Николаевича. Время наступало для нас трудное: стали разрушаться союзные структуры и это сразу сказалось на судьбе ремонта и реставрации усадьбы Лопухиных. По принятым ранее решениям право заказчика на работы было передано Управлению охраны памятников истории и культуры. У МЦР никаких прав не было. Прежний владелец усадьбы, Минтяжмаш, который должен был за свой счет отремонтировать здания, отказался от своих обязательств. Управление охраны стало требовать от нас деньги, угрожая в противном случае отнять усадьбу. Каким-то образом нам все же удалось добиться права заказчика, и теперь мы могли сами влиять на ход ремонта и реставрацию. Денег у нас не было, но мы были уверены, что они появятся.
Однако на этом наши беды не кончились. В ноябре 1993 года вышло Постановление правительства РФ, которое предписывало передать усадьбу Лопухиных Музею Востока и создать там вопреки воле С.Н.Рериха государственный Музей Н.К.Рериха. Постановление было подготовлено в недрах Министерства культуры.
Мы пробовали «достучаться» до В.С.Черномырдина, но нам это не удалось. Тогда мы подали на него в суд, чем вызвали большое возмущение «чиновного люда». Я не буду долго на этом останавливаться, вы все знаете продолжение этой истории. И тут появляется Борис Ильич Булочник. Наше положение тогда нельзя было назвать прочным, так как мы судились с премьером и никто не знал, чем все это закончится. Я сочла своим долгом рассказать об этом Борису Ильичу, и в ответ он уверил меня, что будет помогать нам, несмотря ни на что. И я поняла, что этот человек, безусловно, выполнит свое обещание.
Через полтора года мы выиграли суд. А еще через полгода после этого министр культуры Сидоров появился в надзорной инстанции Высшего суда, и она, под давлением В.Черномырдина и А.Чубайса, отменила три решения своих же судей. Причем в одном из своих писем А.Чубайс потребовал отнять не только усадьбу, но и отобрать у нас наследие Рерихов. Как дальше развивались события, вы, наверное, знаете.
Теперь должна сказать, что Музей Востока и ведомство культуры до сих пор удерживают коллекцию из 288 картин Н.К. и С.Н.Рерихов, которые Святослав Николаевич передал нам. Чиновники нарушили волю покойного дарителя, стараясь удержать в своих руках им не принадлежащее. Уже девятый год мы ведем борьбу за нашу же коллекцию и пока еще в этом не преуспели.
Мы сегодня отмечаем юбилей. За эти десять лет мы сделали все, что могли. Но я далека от мысли, что у нас когда-нибудь наступит спокойная жизнь. Даже если нам удастся вернуть эту коллекцию, наши противники еще что-нибудь придумают. Посмотрите на деятельность Шишкина, который получает зеленую улицу для своих материалов на телевидении и в других средствах массовой информации, где заявляет, что Рерих – шпион..., на дьякона Кураева, который где только ни выступает и несет невесть что о Живой Этике и Рерихах. Но, несмотря ни на что, мы будем и дальше работать, бороться и развиваться. Мы будем защищать философские идеи Рерихов, которые лежат в основе нового мышления.
А.П.Арцибарский, летчик-космонавт:
Я здесь представляю Федерацию космонавтики, президентом которой является Г.С.Титов, и от имени всех ее членов я передаю поздравления Международному Центру Рерихов. Вы знаете, что космонавты, побывавшие в космосе, высоко ценят творчество Рерихов. Еще Юрий Гагарин, находясь на орбите, сравнил красоту, которую он увидел, с картинами Рериха. В 1990 году космонавты доставили Знамя Мира на станцию «Мир», и оно там находилось в течение полугода. В 1997 году Знамя было повторно доставлено на станцию, и сейчас оно продолжает свой полет. А первое Знамя, побывавшее в космосе, было подарено МЦР Талгатом Мусабаевым.
Однако должен сказать, что существует серьезная проблема по сохранению станции. Было постановление правительства, которое отменило бюджетное финансирование станции «Мир» с августа этого года. На сегодня станция находится в беспилотном режиме, и в ожидании инвестора будет работать так до декабря. Если проблема не будет решена, то в марте 2000 года станцию «Мир» придется свести с орбиты. Мы все сейчас очень обеспокоены этим. Но после того, как я услышал такую, почти детективную историю от Людмилы Васильевны, я понял, что в нашем государстве еще не все потеряно, и думаю, что мы отстоим станцию. Желаю вам космического здоровья и дальнейших успехов.
Нанджунда Рао, ректор Академии изящных искусств города Бангалора:
Дорогие друзья, мы сейчас услышали историю о возникновении МЦР и сохранении наследия. Мы знаем, что в Космосе всегда находятся силы, которые противостоят позитивной работе. В истории есть немало примеров, когда на пути людей, совершавших благие деяния, возникало множество препятствий. Но сила бюрократии – это своего рода «бумажный тигр». В моей жизни было несколько историй, когда «бумажный тигр» противостоял созидательной работе, и я знаю, что в конечном счете добро все равно побеждает зло. И я верю, что люди, которые разделяют идеи Николая Рериха, предложат свою помощь в деле укрепления МЦР. Хочу пожелать здоровья, долгих лет жизни Людмиле Васильевне Шапошниковой и всем нашим российским друзьям и надеюсь, что работа по развитию музея будет продолжаться и мы будем встречаться каждый год в этом Центре.
С.А.Каленков, сотрудник группы передвижных выставок МЦР:
Перебирая в памяти те события, которые происходили в то время, я хочу рассказать об удивительной встрече с Алдаром Петровичем Горбуновым, которая произошла на выставке в Казахстане. Его родители имели отношение к семье Рерихов. Именно поэтому я хотел бы зачитать письмо, которое он мне прислал.
Краткая информация: родители Алдара Петровича – Всесвятский Петр Васильевич и Горбунова Елена Петровна. Кстати, Горбунов Илья Петрович – брат Петра Васильевича – секретаря В.И.Ленина. В то время, когда родители Алдара были в Урге, к ним обратились Рерихи. Вот текст письма Алдара:
«Мои родители с середины сентября 1926 года по середину апреля 1927 года были в контакте с семьей Рерихов. Вот рассказ моей покойной мамы: однажды к нашему дому (он находился между городом и консульским поселком) подъехала автомашина, набитая всяким скарбом. Кто-то из пассажиров вошел в наш дом и поинтересовался, здесь ли живут Всесвятские? Получив утвердительный ответ, представился и попросил приют под временное помещение, пока не будет найдено постоянное помещение для экспедиции.
Мама согласилась, отвела им комнату, и Рерихи жили в нашем доме какое-то время. Прошло всего несколько дней, и мама поинтересовалась, откуда они узнали фамилию ее мужа. Ей ответили, что на наш дом и его хозяина указал Учитель и посоветовал искать здесь временный приют. Видимо, Рерихи, живя у нас, подыскивали себе четырехквартирный дом с обширным подворьем, и об этом пишет Ю.Н.Рерих в своей книге. Как-то Елена Ивановна спросила маму, не случалось ли что-то трагическое в этом доме, и мама узнала у соседей, что кто-то когда-то повесился в этом доме. Мама рассказала об этом Елене Ивановне, и она отреагировала таким образом: “Теперь понятно, почему в темноте тут мелькают огоньки, то душа покойного витает в воздухе”.
Н.К.Рерих подарил маме свою картину “Канченджанга”, размер ее порядка 0,5 на 0,7 метра. Когда мы вернулись в Москву, мама попросила своего брата Горбунова Николая Петровича сохранить картину, пока у нас не будет постоянного места жительства. Я видел эту картину, висевшую на стене у Николая Петровича. Видимо, это было в 1935 или 1936 году. В 1937 году Горбунов Н.П. был арестован и расстрелян. Картина осталась у второй его жены Маргариты Александровны Смоляниновой. Сейчас она находится у ее внучки, которая живет в Москве. Последний раз я видел картину еще при жизни Смоляниновой в 1975 году.
Н.К.Рерих как-то сказал маме (видимо, это было в марте – апреле 1927 года), что у нее родится сын и она его назовет Алдар. Это монгольское имя (означает Славу) принесет ему удачу.
Я родился 11 августа 1927 года, мама назвала меня Алдар. Удача мне сопутствовала буквально с первого дня жизни. Дело в том, что единственный на всю Монголию доктор Шастин посоветовал маме рожать меня в Москве. В Монголии это могло окончиться трагедией, так как мой вес был при рождении 4,8 кг. Так и случилось, как предсказывал доктор Шастин, – я родился в состоянии удушья, мне дали подышать кислородом, и я ожил.
Далее, в трехнедельном возрасте мама поехала со мной в Монголию, то есть домой, и опять опасная ситуация: самолет, на котором мы отправились из Улан-Удэ в Улан-Батор, не смог взлететь из-за аварии, но обошлось без человеческих жертв. Это было второе мое спасение за один месяц. И еще один эпизод, который мне запомнился по рассказу мамы, – при расставании Елена Ивановна вручила кольцо моей маме со словами: “Если вы захотите мысленно с нами сноситься, – это кольцо будет при вас, если нет – оно исчезнет”. Но мама была очень занята детьми (особенно ей было трудно с моей старшей сестрой, которая страдала болезнью Дауна), она и забыла о словах Елены Ивановны. Когда же вспомнила – кольца не оказалось в том месте, где она его хранила. Мама решила, что оно просто потерялось.
Это все, что запомнилось мне из рассказа мамы. Очень жалею, что не расспросил ее о деталях и не записал все слово в слово о Рерихах».
В.И.Шишкова, старший научный сотрудник библиотечной группы МЦР:
До работы в МЦР я долгие годы была библиотекарем в Академии МВД, занималась информационной работой и не имела почти никакого представления о Рерихах, если не считать того, что с Людмилой Васильевной я знакома с 1955 года.
Когда Людмила Васильевна была в Индии, мне позвонили из Советского фонда Рерихов, где, по словам сотрудников, лежала сваленная кое-как литература, и, так как в то время там не было специалистов, меня попросили разобраться с ней. Эти книги поступили от общественности, и первым начинанием МЦР была библиотека.
Когда я появилась здесь, еще ничего не было, по коридору ходили какие-то мальчики, о которых так живописно рассказывала Людмила Васильевна, они поплевывали на пол и употребляли довольно крепкие выражения. И я никак не могла понять, что здесь происходит, и все спрашивала, откуда эти люди?
– Это люди, которые будут нас кормить, – отвечал Житенев.
Я хорошо помню разруху, которая здесь царила, помню протекающие потолки. Там, где сейчас находится фотолаборатория, лежала груда книг, большей частью востоковедческих, на них капала вода. И было весьма показательно, что при той разрухе, когда, не имея ни стульев, ни другого инвентаря, мы таскали все с помоек, Житенев разъезжал на «Мерседесе».
Теперь я хочу остановиться на другом, почти детективном эпизоде. Когда Людмила Васильевна привезла наследие, мне пришлось заниматься бумагами, так как уже началось комплектование библиотеки. Я обращаюсь к Житеневу со словами: «Мне надо подписать бумаги, для закупки некоторых книг для библиотеки» и слышу от него: «Людмила Васильевна больна, собирается лечь на обследование, теперь по всем вопросам обращайтесь ко мне». Я звоню домой Людмиле Васильевне и спрашиваю: «Как Вы себя чувствуете?» Она отвечает: «Прекрасно». Комментарии, как говорится, излишни.
Библиотеку мы создавали с большим энтузиазмом. Все библиотечное оборудование у нас бесплатное, за исключением стеллажей, которые мы купили в соседней библиотеке за почти символическую плату. Кроме личной библиотеки Рерихов у нас есть еще много интересного: например, полное собрание сочинений Елены Петровны Блаватской, этого нет даже в Российской государственной библиотеке.
В основном у нас собрана литература философско-духовного содержания. Хочу подчеркнуть, что библиотека наша – общественная, так как комплектуется из даров разных людей. Трудно перечислить, сколько ценных и уникальных книг нам подарено. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить тех, с чьей помощью пополняется наш библиотечный фонд. Низкий поклон семье Булочников, Людмиле Васильевне, которая передала нам книги из своей личной библиотеки, сотруднице МЦР Логиновой, подарившей к юбилею Пушкина полное собрание его сочинений, и другим.
Могу похвалиться тем, что у нас есть 84 тома энциклопедии Брокгауза, великолепные альбомы и энциклопедии по искусству, но все же должна сказать, что нам пока не хватает справочной литературы. А она нам очень нужна, так как мы готовим различные справки для архивного отдела, для наших издателей, для других библиотек.
И в заключение хочу сказать, что мы все мечтаем о том, чтобы у нас наконец появился современно оборудованный читальный зал.
С.М.Зорин, директор Оптического театра МЦР:
В начале моего рассказа кратенькая преамбула: родилось мое увлечение – оптический театр – в 1961 году. С 1969 года начались регулярные показы, и как раз в этом году театр отмечает свое 30-летие. И, как огонек, театр привлекал к себе людей. Иногда очень интересных. Среди них был Павел Федорович Беликов, с которым мы дружили. Большинство здесь присутствующих конечно же знают его как автора одной из первых книг о Рерихе. В 1974 году он познакомил меня со Святославом Николаевичем, у которого в то время были выставки в Академии художеств, в Третьяковской галерее. Там я сделал множество снимков Святослава Николаевича и подарил ему большую коллекцию фотографий. Он был очень доволен. После этого у нас состоялась прекрасная встреча и беседа.
Случалось, что выступления театра проходили не только в залах, но и в моей квартире. Через двенадцать лет после встречи со Святославом Николаевичем, в 1986 году, на один из показов программы театра у меня в квартире Татьяна Петровна Григорьева привела Людмилу Васильевну. Так мы познакомились. Потом был семинар по Живой Этике, который организовала Людмила Васильевна, и для меня это тоже была большая веха.
В 1989 году, еще до создания МЦР, в маленькой комнатке Фонда культуры Людмила Васильевна познакомила меня с Житеневым. Это был чинуша ЦК ВЛКСМовской закваски, который даже кабинеты выбирал самые большие, а Людмила Васильевна ютилась в самых маленьких. В нашем архиве хранится фотография, на которой он запечатлен вместе со Святославом Николаевичем и Людмилой Васильевной, – из песни, как говорится, слов не выкинешь. Это уже история. И в этой истории есть свои, любопытные, моменты. Когда приехали из Индии и привезли наследие, Житенев всем рассказывал о поездке. Эволюция этих рассказов была следующей: в первый день его рассказ начинался со слов «Людмила Васильевна и я...» и далее по тексту, на второй день – «я и Людмила Васильевна...» и т.д., затем Людмила Васильевна за ненадобностью исчезла из этих рассказов вовсе. А немного погодя я был свидетелем такой картины: стоят Житенев с Зеленцовым, курят сигареты и строят планы: «Ну, бабушку мы подвинем...» Это они о Людмиле Васильевне...
Все это вехи, все это реальные события.
Н.Г.Михайлова, старший научный сотрудник группы рукописей МЦР:
Тут все начинали с того, к чему у кого прикипело сердце. Кто говорил о библиотеке, кто об Оптическом театре, а я занималась архивом, что наложило свой отпечаток на мой характер. Известное занудство – оно присуще в какой-то мере всем архивистам. И вот я приведу пример: на утреннем заседании Мурашкина Татьяна Ивановна сказала, что Девика Рани 1912 года рождения. Услышав это, я побежала в хранилище, достала дело. В нем указано, что в год, когда она умерла – 1994-й, ей было 86 лет. Теперь считайте сами, какого она года рождения.
Теперь вернусь к более раннему времени. О создании Музея я услышала еще летом 1989 года, одна из первых. Пришла Людмила Васильевна и сказала, что она получила письмо, где ей поручается создание Музея Н.К.Рериха, который должен быть общественным. К тому времени у нее уже был опыт практического строительства: она строила стадион в подшефном колхозе, здание представительства культурного центра в Мадрасе, многоэтажный 100-квартирный дом на проспекте Вернадского... Я почувствовала, что она возьмется за эту работу. И в течение двух-трех месяцев был создан Фонд.
Людмила Васильевна рассказывала, как везли наследие. Я тоже встречала это наследие. Но у меня был несколько иной ракурс восприятия. Что мне запомнилось? Сначала не было известно, прилетит ли самолет вообще. Наконец просочились слухи, что самолет все-таки прилетает, но неизвестно, в какое время. Поэтому мы должны были ехать в аэропорт часам к девяти вечера. Приезжаем в Шереметьево, но с рабочего входа, стоим, ждем. Через некоторое время началось какое-то оживление, нам разрешили пройти на поле. Мы довольно долго шли по нему, затем нашу группу остановили. Поле было освещено, но никакого движения не происходило. Так продолжалось достаточно долго. Юлий Михайлович все это время довольно нервно ходил вокруг нас. Потом появились телевизионщики, и мы поняли, что самолет приближается. Никаких объявлений не было, но мы увидели, что на посадку из ночной серебристо-сумрачной мглы заходил большой белый самолет. Было видно, что это не пассажирский, а грузовой лайнер. Его дверца находилась довольно низко от земли, и к ней уже несли нечто вроде небольшой лестницы с металлическими ступеньками.
Следующий эпизод я, наверное, запомню на всю жизнь. От нашей группы отделился Воронцов и такой упругой, легкой походкой побежал к самолету. (Теперь мы знаем, что тогда ему было известно гораздо больше, чем нам, и причин для волнений у него было более чем достаточно.) С металлическим скрежетом открылась дверца, и в ее проеме появилась слегка взлохмаченная, в мятой куртке, Людмила Васильевна, и Воронцов буквально на руках снял ее с трапа. Потом самолет стали разгружать. Подъехал кран, и что-то большое, опутанное рыболовной сетью, медленно поплыло над нашими головами. Началась погрузка машин. И потом, в третьем часу ночи, по пустынной Москве мы кавалькадой, в сопровождении милицейской машины с мигалкой, ехали в Музей. Погрузили все в хранилище, закрыли, опечатали и только потом отправились домой.
Это первое сильное впечатление. Второе, не менее сильное, я пережила тремя годами позже. Вы уже знаете из хроники, которую нам здесь показывали, что было принято решение Совмина о том, что наш предшественник по усадьбе – Минтяжмаш – должен был отреставрировать здание в течение двух лет. На это выделялись средства, но все было замечательно только на бумаге. Сделано ничего не было, а все, что было ценного, – двери, дубовый паркет, ручки от дверей и т. д., – все вывезли. Тогда Людмила Васильевна сказала, что откроем музей во флигеле, хотя мы сами там были уплотнены до предела. Но потеснились еще и освободили ту часть, где сейчас магазин.
Легко сказать: создать музей. Но вы представьте: это был конец 1992 – начало 93 года, денег нет, оборудования нет, пришлось все делать самим – сами красили, штукатурили и т.п. А Каленков Сережа даже разработал способ изготовления витрин, ведь взять витрину напрокат стоило 200 000 рублей.
В январе 1993 года пришло печальное известие о болезни Святослава Николаевича, потом Людмила Васильевна уехала на похороны, но мы продолжали трудиться. Вернувшись из Индии, Людмила Васильевна сказала, что Музей будет открыт. И 12 февраля, в день рождения Елены Ивановны, это событие состоялось. На открытие приезжал М.С.Горбачев. В том крошечном помещении во флигеле первый наш Музей просуществовал почти полтора года и, кстати сказать, пользовался большой популярностью. В его маленькие комнатки-залы всегда приходило много народу, на экскурсии собирались большие группы. А началось все с того, что к нам потянулись школьники, причем самых разных возрастов. Гидами по той экспозиции мы были сами – дежурили по очереди. Вот так все начиналось, потом Музей переехал на первый этаж главного здания, а затем переселился в эти великолепные анфилады.
Т.Г.Роттерт, руководитель группы художественного и предметного фонда МЦР:
Когда мы встретились с Людмилой Васильевной и стали говорить конкретно, я сказала, что не умею философствовать, но работать я могу. «Вот и хорошо, – сказала Людмила Васильевна. – Философов у меня много» – и приняла меня. И первое, с чем я столкнулась, – с необходимостью устраивать праздник – это была первая презентация 9 октября 1990 года. В то время у нас ничего еще не было, первые года два мы пользовались «милостями» Академии художеств, начиная с того, что я оттуда привозила витрины, и кончая бумагой и скрепками. Достали мы там для презентации витрины и показали большие картины из серии «Гималаи». Среди наших гостей был М.С.Горбачев.
Для меня это событие запомнилось еще одной стороной: мы развернули экспозицию, все прошло прекрасно, и я докладываю об этом Людмиле Васильевне, а она говорит: «Вот и замечательно, теперь несите все в запасник, в запаснике лучше сохранится». И со слезами на глазах я перенесла все в запасник, а на другой день обратно.
После этого праздника у меня начались «жуткие будни» – у меня оказался сундук с картинами из серии «Гималаи», и все без названия. Для того чтобы записать их в инвентарную книгу по организации выставок, на предмет страхования, мне пришлось все это как-то называть. Я в ужасе бегу к Людмиле Васильевне, а она говорит: «Называйте, как хотите, – войдете в историю». И сегодня четыреста с лишним картин гуляют по свету с моими названиями.
Потом у нас была первая выставка в выставочном зале на ул. Горького, 25, и мы страшно боялись, чтобы не украли картины. Потом состоялась выставка в Академии художеств, которая пользовалась совершенно невероятным успехом. Время ее проведения совпало с путчем. Мы сидели в залах Академии и не знали, что нас завтра ждет: открытие выставки или контрреволюция. Потом прошло еще много других выставок, но именно на эту был редкий ажиотаж. Ничего подобного я не помню с 1974 года, когда в той же Академии художеств экспонировалась выставка, посвященная 100-летию со дня рождения Н.К.Рериха.
У нас три музея по времени: первый – крошечный, который тем не менее был предметом нашей необычайной гордости; второй – уже настоящий музей, с просторными залами, нужной высотой и другими необходимыми для экспонирования вещами, и, наконец, – третий, открывшийся два года назад в этих залах, где мы сейчас собрались.
Должна сказать, что, будучи в Германии, я посетила два музея, построенных по последнему слову современной музейной техники, – музей прикладного искусства и музей янтаря. И знаете, в них как-то холодно, неуютно, ничто не располагает к пребыванию в музее, – придешь туда, и сразу хочется уйти. Но когда посетители приходят в наш Музей, они находят уникальное соотношение изобразительного искусства, архитектуры и человека. Концентрируясь вместе, все это создает удивительную атмосферу истинного музея, которая рождает необыкновенный внутренний подъем. Недаром люди отмечают особую теплоту всего этого пространства.
Теперь мы вступили в новый качественный этап: мы сделали тематическую выставку, посвященную 125-летию Н.К.Рериха, где экспонировались и картины Святослава Николаевича, а также работы Юрия Николаевича Рериха, которые поступили к нам всего за два месяца до открытия, но мы все же успели отреставрировать его рисунки. Вы все уже были в зале Юрия Николаевича и успели заметить, какой это тонкий, одухотворенный художник, которому было присуще любовное отношение к окружающим предметам. Вы все, наверное, обратили внимание на композицию «Чайник и графин», на «Интерьер гостиной» Рерихов в Сортавале. Для нас это уже история, по которой мы можем судить не только о семье Рерихов. Ведь наше старшее поколение – свидетели развития искусства, быта и жизни конца ХIХ – начала ХХ века. Многое мы узнавали не из книг, а из рассказов наших родителей. Так что мы можем считать себя живыми свидетелями, а все, что мы здесь видим, есть материальные свидетельства жизни Рерихов, музей которых находится под нашей опекой.
И последнее, что я хочу сказать о творчестве Юрия Николаевича: у нас сейчас находятся 23 его работы, из них 5 живописных, в том числе один пейзаж, под которым я сначала поставила подпись Николая Константиновича, но Людмила Васильевна поправила меня, сказав, что это картина Юрия Николаевича. В этом раскрывается еще одна сторона его многогранного таланта.
М.П.Бекрицкая, референт группы прессы и связям с общественностью МЦР:
Если перед вами только что выступали профессионалы, люди, которые продолжали свою работу на уже избранном раньше пути, то мне пришлось постигать все сначала. А началось все 2 октября 1989 года, когда после Учредительного собрания мы шли по Гоголевскому бульвару, и у Людмилы Васильевны был скромный букет гвоздик необыкновенного розового цвета.
Тогда я была, что называется, только немым свидетелем, и все задавалась вопросом: какое отношение имею я ко всей этой истории? Случилось так, что на Учредительном собрании кто-то вышел из состава ревизионной комиссии и меня туда по этой причине включили. Но еще до этого меня очень заинтересовала одна фраза из Устава, представленного на этом собрании, фраза такая: «Космическая эволюция человечества». Я спрашивала у своих близких друзей: что это означает? Но они пожимали плечами, хотя долго и много занимались Живой Этикой, встречались со Святославом Николаевичем... И тем не менее внятного и образного ответа я не получила.
Когда я пришла на работу в Центр, здесь уже было много «деловых людей», и понять что-либо в этой ситуации было сложно. Потом Людмила Васильевна уехала за наследием, и стало еще сложнее. Мне пришлось столкнуться с целым рядом лиц, которые предали дело. Одним из таких сильнейших ударов была Юферова, искусствовед, председатель ревизионной комиссии. Мы были с ней на «ты», знали друг друга раньше, и все было как будто нормально, но накануне подведения итогов работы комиссии я неожиданно, по приглашению, уехала в Индию, где мне предстояла встреча со Святославом Николаевичем. Я поняла, что единственная сфера, где я могу быть полезна, – это работа с людьми, которые будут приходить сюда, это контакты с рериховскими обществами, и в связи с этим мне необходимо было задать Святославу Николаевичу некоторые вопросы. И я использовала эту счастливую возможность. А когда вернулась в Москву, мне на стол положили выводы ревизионной комиссии. Когда я их прочла, у меня просто волосы встали дыбом. Говорю: «Что же это такое? Что вы тут написали? Это же не соответствует действительности!» Все заключения комиссии были направлены против Людмилы Васильевны, которая в то время отсутствовала. По чисто формальной причине ее не было на месте, и всем руководил Житенев. Нас было четыре человека в ревизионной комиссии, но только Поповкина-Коллонтай Рита Александровна и я написали, что мы категорически против тех выводов. А два других члена комиссии, Юферова и Старшов, уже передали эти выводы заинтересованным (назовем их так) лицам, минуя правление.
До последнего момента я верила в Рыбакова, и Людмила Васильевна не пыталась меня разубедить. В этом заключен великий опыт жизни. Уже потом я выяснила, что Рыбаков склонен ко лжи, хотя ситуация, где это проявилось, была малозначимой. И то, что предчувствовала и предвидела Людмила Васильевна, было правдой. Человек хотел забрать часть наследия и просил об этом Святослава Николаевича, но, безусловно, Святослав Николаевич был гораздо проницательнее и мудрее, чем многие думали. Это был 1991 год.
Много людей еще приходили во имя свое, пытаясь встроиться в наши ряды. Если рериховские общества поднимут свои архивы, то станет ясным: все, что исходило из Центра, будь то положительные или отрицательные события, – все было правдой.
Готовясь к этим юбилейным торжествам, погружаясь в архивы тех лет, мы вновь и вновь убеждались в правоте и мудрости того, что делала тогда и делает сейчас Людмила Васильевна, поражаясь ее поистине бесконечному мужеству.
Нам надо еще очень много над собой работать, так как десять лет – это просто разминка, детский возраст. Новый качественный рубеж, на который сейчас переходят рериховские общества, обязывает всех нас ко многому.
Э.Р.Крамп, заместитель руководителя орготдела МЦР:
Впервые я появился здесь, в Центре, в июне 1990 года. Я тогда жил в Таллинне, и это была одна из самых первых моих поездок в Москву. В тот раз я привез сюда первые изданные Эстонским обществом Рерихов репродукции. Людмилу Васильевну я тогда вообще не видел, она была в отъезде, и первое, что я услышал, входя во флигель, была «матросская ругань». Ничего подобного услышать в этих стенах я, конечно, не предполагал. Там, где сейчас находится касса, сидела девица с дымящей сигаретой, окруженная штабелями пустых бутылок. Впечатление было жуткое. Потрясенный всем этим, я вернулся в Таллинн.
Потом мне позвонила Мая Петровна Бекрицкая и пригласила сюда на работу. Так как у меня было бухгалтерское образование, я стал работать бухгалтером-кассиром. Это был конец 90-го года. К тому времени обстановка в Центре не улучшилась. Постоянно собирались какие-то группы людей, которые, озираясь, о чем-то перешептывались, и как раз возле кассы было одно из укромных мест, где собирались главные заговорщики. Но вскоре подобные лица стали буквально «вылетать» из Центра. До сих пор мы вспоминаем рассказы, как в один день Людмила Васильевна уволила 35 человек.
Л.В.Шапошникова: Я хочу дополнить. Через три дня после моего возвращения из Индии с наследием я отбыла в Швейцарию, куда меня пригласила Кэтрин Кэмпбелл, тоже за картинами. После полуторамесячной командировки в Швейцарию возвращаюсь и вижу, что тут расцвела «малина». И в три дня я эту команду рассчитала, а Шишкова тогда еще кричала: «Они тебя убьют!»
Э.Р.Крамп: Но они не убили Людмилу Васильевну, которая вела себя героически. Я помню историю с главным бухгалтером Зеленцовым, очень беспринципным человеком, который не хотел делать то, что нужно. И тогда Людмила Васильевна распорядилась не давать ему трудовую книжку, пока он не сдаст дела, как требуется. Я был тогда этим очень удивлен, так как это был человек, ни в чем не отдающий себе отчета, от него можно было ожидать что угодно, но она все-таки добилась своего.
Л.В.Шапошникова: Я дополню. Дело в том, что, когда я потребовала, чтобы он сдал отчет, он устроил забастовку: сел на кучу мусора во дворе и не хочет слезать. Я говорю: «Андрей, слезай», а он ни в какую. В это время приходит Татьяна Петровна Григорьева и говорит ему: «Ты знаешь, что по этому поводу сказал Конфуций?» Зеленцов: «Кто?!» «Конфуций», – менее уверенным голосом сказала Татьяна Петровна. Но так тогда она и не сняла его, поэтому мне пришлось использовать другие методы. Конечно, это была самая мафиозная команда...
Э.Р.Крамп: Состав Фонда тогда был намного больше, чем сейчас. И мне очень жаль, что многие из тех, кто тогда работал, так и не смогли понять, с чем они имели дело. И можно, наверное, написать целую книгу под названием «Путь предательств в Фонде и Центре». Предательства были самыми разнообразными, начиная от чисто материальных и кончая духовными. Но мне бы не хотелось останавливаться на этом, так как говорить об этом очень тяжело и больно. Каждый раз и для Людмилы Васильевны, и для других людей это было большим испытанием. Не забуду историю предательства одного из прежних вице-президентов – Гарды. На правлении, где обсуждалась эта ситуация, голоса резко разделились надвое, и буквально небольшим перевесом голосов был решен вопрос об отставке Гарды. Те, кто были против Людмилы Васильевны, ушли тогда из Фонда.
Мы получали в то время нищенскую зарплату по 200–300 рублей (при средней зарплате в 1200 – 1500 рублей), на которые жить было просто невозможно. Очень мало кто понимал, что вообще делалось. Наверное, это были считанные единицы. И хорошо, если все-таки хватало ума просто следовать за Людмилой Васильевной. Тогда не было достаточно ясного представления о том, к чему мы идем.
Кстати, когда мы начали обсуждать тему финансового предательства Гарды, я понял, что мы с Людмилой Васильевной говорим на разных языках: хотя мы оба пользуемся русским языком, мы не понимаем друг друга. Я говорю одно, Людмила Васильевна – другое, а я ее не понимаю. Тогда она посадила меня за свой стол, сказала: «Садись и пиши, что надо сделать», и стала мне диктовать: «Ты должен сделать то-то, ты должен написать то-то и то-то» И я, как первоклассник, стал выводить, что от меня требовалось. И лишь потом я понял, что в действительности мне нужно было сделать. Тогда я впервые осознал разницу того смысла, который мы вкладываем в слова. Мы пользуемся одинаковыми словами, фразами, но вкладываем туда настолько различный смысл, что не понимаем друг друга.
Считаю себя счастливым человеком, так как мне пришлось изучать язык Людмилы Васильевны. Я благодарен судьбе и Людмиле Васильевне за те уроки, что у меня были.
Г.Н.Фурсей, вице-президент Международной Лиги защиты Культуры, вице-президент РАЕН:
Мне хотелось бы рассказать о том, как возникла Лига Культуры. Но начать, наверное, следует с личного опыта. О Н.К.Рерихе я впервые услышал достаточно давно, был знаком с некоторыми из идей, изложенных в Живой Этике, но первое живое соприкосновение с людьми, которые почитали наследие Рерихов, у меня произошло после очень тяжелого потрясения: после серьезнейшей операции я попал в Трускавец. И там мои друзья привели меня к одному замечательному человеку. Это была С.И.Попнярская, которая почитала Агни Йогу и лечила меня своим жизнерадостным отношением к жизни.
Потом в Питере началась эта страшная история с уничтожением культуры, науки, образования. Многие люди интуитивно почувствовали, что умирать вот так, молча, – неприлично, и нужно заявить, что мы не согласны с этой ситуацией. Тогда это казалось наивным. Мы обратились к известным людям нашей страны и за рубежом, чтобы они тоже высказались по этому поводу. Тогда же мы встретились с Д.С.Лихачевым, замечательным скульптором М.К.Аникушиным, Булатом Окуджавой и многими, многими другими деятелями науки и культуры, которые были не согласны с той ситуацией, в которую нас погружали. И вот, выходя из кабинета Дмитрия Сергеевича Лихачева, я встретил Михаила Николаевича Чирятьева, который пригласил меня на конференцию, посвященную 60-летию Пакта Рериха. Эта конференция произвела на меня просто потрясающее впечатление. Огромный зал Российской государственной библиотеки был заполнен представителями разных городов, и в большинстве своем это были молодые люди. Тогда же мы встретились с Людмилой Васильевной, и по ходу нашего разговора спонтанно возникла идея создать организацию, которая бы претворяла в жизнь те идеи, что лежали в основе Всемирной Лиги Культуры, введя в ее название слово «защита», так как оно очень актуально сегодня и будет так же актуально в будущем.
Вы знаете, что сейчас происходит формирование нового этапа нашей культуры в целом. Так, появилась «Белая крепость культуры». Теперь на нашей российской земле есть к чему прислониться, есть куда идти искать защиту, и также появилось твердое ощущение того, что все это уже необратимо.
Тот подвиг, который совершила Людмила Васильевна, а также те, кто выступал сегодня, кто принимает участие в работе МЦР, – все это пример для нашего общества, которое, находясь сегодня в тяжелейшем состоянии, все-таки имеет перед собой такой яркий свет, который позволяет нам надеяться на будущее, на то, что мы с успехом выйдем из этой трудной ситуации, претерпев все муки и страдания, причем выйдем очищенными и духовно возмужавшими.
Мне очень приятно было видеть здесь людей из совершенно разных областей деятельности. Особенно наших космонавтов, которые были первыми на планете, кто осваивал Космос, – это великое событие нашего века. Я думаю, мы должны поддержать нашу станцию «Мир», так как это мощное достижение всего нашего народа и нашей науки, это символ, который оберегает нашу Землю.
В заключение я хотел бы передать поздравления от многих организаций, друзей, коллег по случаю 10-летия МЦР.
Г.М.Печников, президент МЦР:
Дорогие друзья! Должен сказать, что это удивительный юбилей – не просто праздничный, но действенный, деловой. Уже четыре дня мы заседаем, но совсем не устали и хочется встречаться еще, еще и еще. Наверное, потребность быть вместе – одно из наших отличительных качеств, так как в единстве – сила всех, а особенно интеллигенции, людей духовных. Вот мой сосед, космонавт, ушел, оставив текст обращения, которым я просто потрясен. Когда я впервые узнал, что нашу станцию «Мир» хотят затопить, первое слово было – позор. Вы знаете, как мы обороняли Брестскую крепость, Москву, Ленинград, Сталинград, так же и завоевание нашей космонавтики не имеем права отдавать без борьбы. Это было бы чудовищно, это не в духе России, это не в принципах нашей культуры.
В заключение хотел бы перефразировать известный призыв: «Эволюционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг!» И сейчас, когда к нам снова пришли, уже в бронзе, Николай Константинович и Елена Ивановна, они будут встречать всех, кто приходит в Музей, и будут давать нам силы продолжать начатое ими дело.