9. Огонь, который не обжигает

Говорят, такого огня нет. А я видела и утверждаю, что есть. Я ничего не могу объяснить. Мне, пожалуй, не хватает для этого знаний. Я слышала, что на Малабаре, особенно в Вайнаде, во время храмовых праздников важных церемоний есть ритуал «хождения по огню». Мне говорили, что люди босиком идут по раскаленным углям и не обжигаются. Я не верила этим рассказам…
Ранним январским утром в Чингери появился Каяма. Мне передали, что Каяма ищет меня. Утро было прохладное, даже холодное по этим широтам. И поэтому Каяма был завернут до подбородка в шерстяные лохмотья, бывшие когда-то одеялом.
— Мадама! — шепотом позвал он меня.— Иди сюда.
Я подошла. Каяма, зябко кутаясь в остатки одеяла, стал мне что-то говорить о панья из Кадаламада. Я никак не могла понять, зачем ему понадобилось делать это с раннего утра и почему он напустил на себя такую таинственность.
Каяма на что-то намекал, чего-то не договаривал. А я не столь хорошо знала панья, чтобы понять эти намеки.
― Слушай, Каяма, — сказала я, — говори яснее.
Каяма подумал и сообщил:
― Сегодня ночь новой луны.
― Ну и что? — спросила я.
― Как что? — удивился Каяма. — Разве ты не понимаешь?
― До сих пор — ничего, — призналась я.
Каяма задумчиво и сочувственно посмотрел на меня и почему-то снова перешел на шепот:
— Сегодня панья будут ходить по огню.
― Как по огню? — оторопела я. — И зачем по огню?
― Зачем, зачем! — передразнил меня Каяма. — Значит, надо. Лучше тебе все это посмотреть самой.
Действительно, может быть, мне все это посмотреть?
― А где панья будут ходить по огню? — поинтересовалась я.
― Там. — Каяма махнул рукой куда-то в сторону, противоположную от Спящей богини.
Указание Каямы было невероятно точным. Там — и все. А дальше, сама как знаешь. Но оказалось, что другие знали, где находится это «там». Путь «туда» был извилист и долог. Он шел через горы и джунгли, через проселочные дороги. И поэтому, если меня спросят теперь, где все это происходило, я, как и Каяма, махну рукой и скажу: «Там». Я только знаю, что неподалеку от этого священного леса находится деревня панья Кадаламад.
Мы добрались до священного леса к двум часам ночи. Я думала, что безнадежно опоздала. Но там только все начиналось. Панья не спешили. Впереди у них была долгая холодная ночь.
Над священным лесом стояло звездное небо. Между деревьями мелькали факелы. Это подходили все новые группы панья. Их было много, так же как и в ту ночь богини Мариаммы. Они располагались тут же, в лесу, семьями и целыми родами. Разжигали костры и, зябко поеживаясь, грелись у них. Огонь освещал темные лица, спутанные, всклокоченные волосы, куски ткани, в которые были завернуты маленькие фигурки панья. Люди жались к огню, но он плохо согревал их в эту холодную январскую ночь новолуния. Пронзительный ветер шумел в деревьях. Место было, видимо, довольно высоким и незащищенным. Здесь, в этом священном лесу, скрытые от чужих глаз ночью и джунглями панья вновь готовили древнее таинство. Называлось оно «хождение по огню». И в этой ночи глухо и тревожно забили барабаны.
А жрец Канакака направился к бамбуковой хижине, которую соорудили тут же в джунглях по этому случаю. Семь дней подряд Канакака совершал омовения дважды в день, сидел на вегетарианской диете, не подпускал себе женщин и не виделся с собственной женой.
Около хижины на длинных шестах висели черно-красные флаги-хоругви. С такими флагами панья шли в ту памятную ночь на поклонение богине Мариамме. Бамбуковая хижина, превращенная в своеобразный храм, повторяла убранство святилища богини в Калпетте. Здесь, в джунглях, панья подражали городу, стараясь воспроизвести сложный индуистский ритуал. В хижине было все, что необходимо для этого: медный светильник, бронзовая фигурка богини, меч, лезвие которого на конце было изогнуто полумесяцем, колокольчики, цветы на банановых листьях, кокосовые орехи, цветная пудра для индусской молитвы — пуджи и, наконец, веревочный хлыст. Этим хлыстом Канакака будет себя сечь, если богиня заупрямится и не захочет в него вселяться. Пришли несколько панья с факелами, они принесли богине рис и бананы. Канакака, облаченный в красную одежду пророка, «колдовал» над всеми этими предметами в хижине-святилище. Он переставлял бронзовую фигурку, перекладывал цветы, каким-то только ему известным движением касался меча, звонил в колокольчик, бормотал над кокосовым орехом. Короче говоря, занимался не своим делом, отбивая хлеб у брамина-жреца. Панья стояли в почтительном отдалении, с восхищением наблюдая за Канакакой, который, по их мнению, действовал не хуже любого брамина.
Пока били барабаны и Канакака демонстрировал свое жреческое искусство, панья во главе с Каямой вырыли неглубокую прямоугольную яму и загрузили ее расщепленными стволами хлебного дерева. Канакака в сопровождении двух юношей появился у ямы. Разбил над ней кокосовый орех и положил в половинки скорлупы дымящуюся ароматическую смолу. Поплыл резко пахнущий дымок благовоний, и Канакака вдыхал этот дымок, сидя на корточках у ямы. А два его помощника, обнаженные, в набедренных повязках, согнулись над бамбуковыми палочками, добывая огонь, как делали их предки тысячи лет назад.
«Вжих-вжих», — пел бамбук. Пророк вдыхал магический дым, шумел ветер в деревьях, темнокожие люди сидели у костров, а на темном ночном небе стыли далекие звезды. И в который раз я пыталась определить, где я и в каком времени.
Вспыхнул огонь под разогретыми трением палочками, загорелись ветви хлебного дерева, и пламя медленно, как бы нехотя, поползло по яме. Истерически вскрикнула флейта, громко и угрожающе забили барабаны. И маленькие женщины-панья, завернутые в куски светлой ткани, начали над этим огнем свой бесконечный танец. Танец был такой же древний, как земля Вайнада, как эти джунгли и далекие звезды.
Женщины двигались бесшумно, как вереница призраков. То наклоняя тела к огню, то откидываясь от него, они вращались легко и свободно. Их пятки буравили землю, разминая траву, покрытую холодной и обильной росой. Языки пламени поднимались все выше и выше. Они дышали каким-то изначальным жаром. И жар багровыми отблесками плясал на темных лицах, на взлохмаченных кудрях волос. И было в танце что-то сродни этому изначальному пламени, его бесшумным жарким порывам, его изощренности и неожиданности. И вереница танцующих была похожа на древних жриц, заклинающих этот загадочный огонь. Покорно повторяя его движения, жрицы безмолвно просили о чем-то бушующее пламя. Время от времени они, как птицы, взмахивали руками, но оставались на земле, не сумев превозмочь какую-то силу, которая удерживала их здесь, у огня. Тогда они кричали странно и угрожающе, как будто виновник их бессилия был где-то совсем рядом. И этим крикам вторила тревожная дробь барабанов и захлебывающаяся, вызывающе резкая песня флейты.
Все чаще кричали танцующие, все быстрее били темные руки в барабаны, все выше и выше забиралась мелодия флейты, пока на каком-то крутом подъеме не задохнулась и не оборвалась. И языки пламени, покорные этим звукам, сникли и, укрощенные, поползли по обугленным стволам, зябко прижимаясь к жару раскаленных углей.
Когда последний язык пламени, заклятый и обессиленный темными жрицами, метнулся, чтобы погибнуть в мертвенной синеве угасания, вереница танцующих распалась и раздался гортанный торжествующий крик.
Крик, как ночная птица, взмыл к звездному небу и отозвался крупной дрожью в теле пророка. И так же задрожал меч в его руке. Замолкнувшие было барабаны вновь загремели, повторяя ритм дрожи тела Канакаки. Потом его сотрясла конвульсия, и пророк упал на холодную и сырую траву и стал извиваться на ней и корчиться как будто от острой и непереносимой боли. Губы его были сомкнуты, глаза закрыты, и только его темная рука продолжала судорожно сжимать рукоятку меча. Несколько панья, подскочивших к нему, подняли пророка, но он снова упал. Его опять подняли, стараясь утвердить на неверных ногах.
Наконец пророк каким-то чудом обрел равновесие. Постоял какое-то мгновение на месте, а потом, шатаясь как пьяный, с застывшим отсутствующим взглядом стал размахивать мечом и направился к яме, наполненной углями, пышущими жаром. Он остановился у края раскаленной ямы и вдруг неожиданно повернулся и странными прыжками устремился куда-то в сторону, убегая, казалось, от ужаса этой уготовленной ему огненной пытки. Раздался леденящий душу крик. Казалось, в этом крике пророк вытолкнул из себя все, что было в нем человеком. Теперь к яме возвращался, приплясывая и прыгая, какой-то робот с пустыми остановившимися глазами. И под неумолчный грохот барабанов он зашагал по горящим углям. И вдавливал эти горящие угли босыми ногами в землю. Я не верила своим глазам. Жар, исходивший от ямы, был настолько сильным, что у края ее было трудно стоять. Углей хватило бы на то, чтобы изжарить целого быка. Как остались необожженными босые ступни пророка, который медленно, как будто по траве, разгуливал по этой горящей массе, мне было непонятно.
Канакака проделал эту процедуру несколько раз, и каждый раз, танцуя на углях, он выкрикивал что-то нечленораздельное, размахивал мечом и звенел колокольчиком. Я подумала, что все это можно объяснить состоянием транса, в котором находился Канакака. И как бы в ответ на мои мысли пророк закричал:
— Идите по горящим углям! Не бойтесь! Идите.
Молчаливая толпа стоявших вокруг панья распалась и вытянулась в вереницу. Теперь пророк сидел на краю ямы и протягивал руки к людям. Панья один за другим подходили к нему, касались этих рук и... спокойно шли босиком по раскаленным углям. Никто из них не торопился. Шли все: мужчины, женщины, дети. На их босых ступнях тоже не было ожогов. Никто из них, кроме пророка, не впадал в транс. Никто не вдыхал дурманящий дым благовоний. И тем не менее...
Это все, что я могу сказать. Я стояла, наблюдая непостижимое для меня зрелище. Кто-то осторожным движением коснулся моей руки. Это был Каяма.
— Теперь ты иди, — сказал он.
— Но, Каяма...
— Иди, иди, не бойся.
Я понимала, что не смогу этого сделать. Мне не хватало того, что сохранилось еще в этих людях. Я пришла из другого мира.
― Нет,— сказала я твердо. — Я не могу. Мне еще много надо ходить. Если я обожгусь, что тогда?
― Иэх! — вздохнул Каяма. — Я думал, что ты совсем как панья...
С той ночи между мной и Каямой встал какой-то невидимый барьер. И преодолеть его я не смогла. Ибо барьер проходил по раскаленным углям в глубине джунглей древнего Вайнада.
Канакака еще раз прошелся по углям. Потом отправился в хижину-святилише. Там он сел на пол, опустил меч и устало закрыл глаза.
— Канакака! — позвала я его.
Он поднял голову и посмотрел на меня совершенно осмысленно.
— Можешь еще раз пойти по огню? — спросила я его.
— Нет, — покачал головой пророк. — Теперь моя сила кончилась. Богиня покинула мое тело. Я сейчас такой же, как и ты. — И Канакака зябко закутался в рваную шерстяную тряпку.
Я вышла из хижины. Панья сидели у догорающих углей. Где-то одиноко бил барабан. На небе стояло странно светящееся лиловое облако. Оно было неподвижным, и в его центре сияла маленькая яркая луна. На какое-то мгновение мне стало не по себе. А потом я поняла. Из Тумбы запустили очередную метеорологическую ракету. В небе была ракета, а внизу древнее племя ходило но огню. Ракета мне была близка, и я могла в ней все понять. А то, что я сегодня видела здесь, внизу, было отделено от меня тысячелетиями. И объяснить этого я не могла.