Корэ лежал в зарослях и боялся выдать себя каким-нибудь неосторожным движением. Конечно, ему нужно было лежать здесь не одному, а с друзьями. Но друзья были заняты на плантации и в засаду идти отказались. День тянулся бесконечно долго. Сначала Корэ с интересом следил за пестрыми птицами, которые прыгали с ветки на ветку. Потом он обнаружил дорожку красных муравьев и наблюдал за тем, как они трудятся. Муравьи чем-то напоминали ему людей. В их работе была своя организация. Дорожка текла в двух направлениях: одна — на запад, другая — на восток.
Время от времени Корэ поглядывал вниз, туда, где у склона примостилась деревня. Люди, казавшиеся отсюда много меньше, чем они были на самом деле, входили в хижины и выходили. Некоторые копались на небольших клочках земли, где росла тапиока, другие узким топором рубили длинные ветви для очага. Две женщины рушили падди в высокой деревянной ступе. Они попеременно опускали в ступу тяжелые палки — пестики. Когда одна опускала, другая поднимала. Наблюдать за этим было не очень интересно. Перед глазами Корэ, как тихая спокойная река, текла повседневная жизнь деревни панья. Он хорошо знал эту жизнь. Корэ стало скучно, и он зевнул. Никто из жителей деревни не обращал внимания на заросли, где лежал Корэ. Все шло своим будничным путем.
Наконец из крайней хижины показалась Нара, дочь Палана. Она спустилась с кувшином к ручью и набрала воды. Корэ стало почему-то обидно. Лежал он здесь из-за нее, Нары. А она, как и другие, не посмотрела даже сторону зарослей, где притаился отчаянный похититель Корэ. Корэ, который должен доказать сегодня ночью, что он настоящий мужчина. Собственно, Корэ не собирался ничего доказывать. Во всем была виновата Нара.
«Тоже мне хранительница обычаев. Пришла бы хоть проведать», — раздраженно подумал Корэ.
Хотелось есть, а Нара даже не догадывалась об этом.
— Глу-пец! Глу-пец! — прочирикала над ним птица с сине-зеленым оперением.
— И то правда, — согласился с ней Корэ. — Можно было бы сделать все так, как делают сейчас многие.
Корэ встретил Нару на апрельском празднике панья. Нара, стройная и гибкая, с широко поставленными задумчивыми глазами, сразу обратила внимание на Корэ. Корэ был молод и силен, с порывистыми движениями и открытой улыбкой. На том празднике Корэ предложил Наре бетель, и она приняла его. Всем известно, что, когда девушка берет бетель у юноши, значит она согласна стать его женой. Бетель можно предложить и замужней женщине. И некоторые из них тоже его берут. Вот тогда и надо похищать эту женщину. Муж будет преследовать беглецов. А похититель должен показать, на что он способен как мужчина. А здесь... Корэ махнул рукой и тяжело вздохнул. У Нары не было мужа, значит, преследовать их некому. Отец Нары Палан слишком стар, чтобы увязываться ночью за ними в джунгли.
Эта затея с самого начала не сулила ничего интересного — ни риска, ни опасности. Ведь говорил же он Наре, давай поговорим с отцом и назначим день свадьбы. Но нет! Куда там!
— Ты похитишь меня, — сказала Нара, и в ее задумчивых глазах вспыхнули неожиданно огоньки. Огоньки Корэ понравились, а перспектива похищения нет.
— Послушай, — попытался он уговорить ее. — Зачем тебе все это?
— Ты что, уже не панья? — начала сердиться Нара. — Мою мать похитил мой отец, мою бабку — мой дед, а мои подруги? Чанну похитили, Валачи похитили. Что же я, хуже всех?
— Но ведь многие теперь только назначают свадьбы и ведут себя как нормальные люди, — возразил он.
— Ничего подобного! — отпарировала Нара. — Все настоящие панья похищают своих жен. А если ты не настоящий панья, то можешь уходить. — И слезы навернулись ей на глаза.
Корэ сначала растерялся, но потом согласился. Он знал, что другой такой жены, как Нара, ему не найти во всем племени. И вот теперь он лежал целый день в засаде, и этот день оказался самым длинным в его жизни.
Когда-то в давние времена все делалось проще. Об этом Корэ рассказывала его бабка Карни. Женщина и мужчина, полюбившие друг друга, уходили в джунгли и становились мужем и женой. Потом возвращались в деревню к людям. Не было никаких свадебных церемоний, и не надо было платить за невесту. А теперь Корэ не знал, сколько с него запросит Палан за Нару. Но больше пяти рупий не должен. А там как знать. Ведь выплачивал Каяма ежегодно своему тестю три рупии. А когда отказался, тесть его выгнал. Каримбен полгода носил дрова родителям невесты. Старая Карни говорила, что во времена предков похищений не было. Это потом мужчины стали проявлять свою власть. Но плевал он на такую власть, если из-за нее приходится томиться целый день одному в зарослях. Конечно, в этом деле много неясного. Когда у мужчины несколько жен — это тоже, говорила Карни, проявление их власти. А если у женщины несколько мужей, тогда как? Ведь до сих пор у панья встречаются такие женщины. Карни относилась к этим случаям снисходительно. Она посмеивалась и говорила, что, когда джунгли были густы и не было плантаций, многие женщины панья имели по нескольку мужей. Ну, а когда муж заставляет жену жить вместе с его родственниками — это тоже проявление власти? Так почему же она проявляется не везде? Многие мужья живут в деревнях своих жен, а некоторые живут то с родителями жены, то с родителями мужа. Так и переезжают с места на место всю жизнь. Порядка в этом деле никакого нет, пришел к выводу Корэ.
Бесплодные размышления стали клонить Корэ ко сну. Потом подошла Нара и тронула его за плечо. Корэ проснулся, но рядом никого не оказалось. Вокруг был темно, и на траву осела густая роса. Корэ, зябко поеживаясь, стал выбираться из зарослей.
Деревня тонула в темноте. Корэ понял, что час уже поздний. Он нащупал тропинку и стал спускаться вниз. Теперь он боялся, что Нара заснула и придется войти в хижину. Палан может проснуться, и тогда все сорвется. Вот этого Корэ и не хотел.
Он благополучно миновал склон и подобрался к крайней хижине. Там было тихо. Корэ свистнул. Так свистят ночные птицы. Из хижины сейчас же скользнула фигура, и Корэ угадал в ней Нару.
― Ты что так долго не приходил меня похищать? — шепотом спросила она.
― Выжидал удобный момент, — Корэ не хотел признаваться, что он проспал.
Они поднялись по склону в заросли, где весь день сидел в засаде Корэ. В деревне было по-прежнему тихо. Их никто не преследовал. Так состоялось похищение.
Корэ построил в лесу шалаш, и они прожили в нем три дня. На четвертый день он объявил Наре, что ему надо идти работать на плантацию и вообще пора устраиваться нормально. Нара нехотя подчинилась. В ней еще жила «хранительница традиций». Когда они вернулись в деревню, Палан уже поджидал их.
― Что это ты надумал похищать Нару? — спросил он. — Не мог со мной просто договориться о свадьбе?
Корэ, смущенно переминаясь с ноги на ногу, кивнул на Нару.
— Это все она.
— Я так и знал, — сказал Палан. — Вечно придумает такое, от чего получаются одни волнения.
— А как насчет платы за Нару? — нетерпеливо спросил Корэ.
— Ну, это так быстро не решается, — уклончиво ответил Палан. — Сейчас позовем мупана и вместе с ним все обсудим.
Корэ заплатил за Нару немного, всего пять с половиной рупий. На следующий день он начал строить хижину для себя и Нары рядом с хижиной Палана.
Есть побег с возлюбленным, есть похищение, но есть и обычная свадебная церемония. В эту церемонию перекочевало уже немало обрядов, которые соблюдаются окрестным неплеменным населением. Но эти обряды у панья упрощены, творчески переработаны и приспособлены к собственным представлениям, к собственному образу мышления. Лучшее время для свадеб панья — конец рабочего сезона, апрель месяц. В апреле над Вайнадом стоит удивительная тишина. Воздух солнечный и прозрачный, как в Подмосковье во время «бабьего лета». Легко проглядываются хребты дальних гор с темно-зелеными полосами джунглей на склонах.
...Я иду по тропинке, вьющейся по склону в зарослях. И вдруг где-то за поворотом, среди деревьев, раздается бой барабана, звучит флейта, и невидимые мне еще люди громко и нестройно поют. Я спешу туда, где бьет барабан и играет флейта. Из-за деревьев навстречу мне выскакивает группа пляшущих женщин панья. Их густые кудрявые волосы украшены яркими тропическими цветами. С первого взгляда они напоминают группу маленьких веселых лесных духов. Но вот я различаю среди них несколько знакомых лиц, в том числе Черанги. Черанги — коренастая, ладно скроенная молодая женщина с насмешливыми глазами и редкозубой улыбкой.
— Черанги! — окликаю я ее.
— А, мадама!
«Мадама» прочно прилипло ко мне как имя собственное.
— Что это вы распелись и растанцевались? — спрашиваю я.
— А как же! — смеется Черанги. — Мы идем на свадьбу. А когда свадьба, должно быть весело. Пойдем с нами! — неожиданно предлагает она.— Будешь петь и танцевать.
Я немедленно увязываюсь за панья, правда, петь и танцевать, как они, я не умею. Но мне почему-то весело и хорошо шагать в этой поющей и пляшущей компании. Мы идем через джунгли, горы, поля и деревни. По дороге к нам присоединяются еще панья. И у нас уже не один барабан, а два. Не одна флейта, а три. И наконец прибываем в деревню Чингери. Ее хижины разбросаны между деревьями по склону горы. Навстречу нам выходит мупан — старейшина Караван.
— А мы привели тебе мадаму! — кричит ему Черанги.
— Ладно, — соглашается мупан. — Пусть мадама бyдет нашим гостем.
Наш оркестр присоединяется к музыкантам, стоящим в тени раскидистого дерева.
Мупан, отец невесты, озабочен предстоящей церемонией и выглядит несколько торжественно. Сама невеста Вилати еще сидит в хижине. Ее не выведут, пока не появится жених. Жених не заставляет себя долго ждать. На тропинке у подножия горы появляется новая группа людей. Там тоже бьют в барабан. Впереди группы шагает жених. Среднего роста, коренастый парень в новой белой рубашке. Его зовут Палал. Жениховы родственники с присвистом и плясом врываются в деревню. Старик, отец жениха, ставит перед хижиной глиняный горшок с падди (неочищенным рисом), кладет гроздь бананов и бетель. Это жениховы дары. Старая сгорбленная женщина, бабушка Вилати, выводит невесту из хижины. Невесту всю запеленали в кусок белой ткани, и она движется ощупью. Плечи невесты вздрагивают, и из-под покрывала доносятся какие-то всхлипывающие звуки. Наверно, плачет», — думаю я. И ошибаюсь. Когда бабушка сдергивает покрывало с головы Вилати, я обнаруживаю, что Вилати смеется. Черанги толкает меня в бок и говорит:
― Ну разве не смешно? Завернули человека с ног до головы. А все старый мупан придумал. У панья так не бывает.
— Фух! — говорит Вилати сквозь смех. — Запеленали, а зачем, даже ты объяснить не можешь, — обращается она к отцу. Но мупан сохраняет серьезно-торжественное выражение и важно заявляет:
— Так надо. Так поступают все в округе.
― Ладно, ладно, — машет рукой жених Палал, подходя к Вилати. — Тебе всегда надо знать, что и почему. Поступай, как говорят.
— Вот именно, — вслед за ним повторяет мупан, — поступай, как говорят.
Караван делает знак оркестру, тот замолкает. Теперь уже никто не танцует, наступает торжественный момент. Вилати и Палал садятся рядом на циновку. Мупан выносит из хижины кусок ткани — это новая одежда невесты. На белой ткани лежат две гирлянды из красных цветов и листья бетеля. Рядом с Вилати садится женщина из рода жениха, рядом с Палалом — мужчина из рода невесты. Теперь силы уравновешены. Мупан берет гирлянду. Вдруг возникает какое-то замешательство. Невесть откуда взявшийся юркий старичок головой вперед ввинчивается в толпу родственников и гостей, стремительно просверливает ее и останавливается запыхавшийся перед мупаном. Набедренная повязка старичка вот-вот свалится, и он поддерживает ее темной узкой рукой.
— Ты, — выкрикивает старичок в лицо мупана, — самозванец!
Караван удивленно смотрит на старичка, и на лице его появляется странное выражение: смесь обиды и почтительности. И вдруг он начинает тоже кричать.
— Жрец! Тоже называется жрец! Ни на одну цермонию вовремя не можешь прийти!
— Не твое дело! — парирует старичок.— Давай сюда гирлянду.
Мупан покорно протягивает ему гирлянду. Конфликт между духовной и гражданской властью затухает, не успев разгореться до размеров междоусобной войны.
Жрец берет гирлянду, прижимает ее двумя ладонями ко лбу и, что-то шепча про себя, поворачивается во все четыре стороны. Потом протягивает гирлянду женщине, сидящей рядом с Вилати. Так же он поступает и со второй гирляндой, только отдает ее мужчине. Религиозное таинство совершено. Жрец победно оглядывает паству и... теряет набедренную повязку. Паства непочтительно хохочет. Вилати и Палал раскачиваются и стонут. Они уже не могут смеяться. Смущенный жрец юркает в толпу.
— Тоже мне жрец! — саркастически замечает гражданская власть. — Одежду и ту не может завязать...
В это время сидящие рядом с женихом и невестой надевают на них гирлянды, а старик из рода жениха кладет на падди семь рупий — плата за невесту. Начинают бить барабаны, взвизгивают флейты. Женщины становятся в круг и, чуть согнув в талии тела, плавно двигаются. Темп музыки нарастает, и танцоры убыстряют шаг. Теперь они будут так танцевать до утра. Вилати и Палал удаляются в хижину Каравана. Мупан подходит ко мне и спрашивает:
— Мадама, хочешь посмотреть, что они делают в хижине?
Мадама не знает, как поступить. Мупан, видя мое замешательство, смеется и говорит:
― Иди, иди, не бойся.
В хижине горит дымный очаг и стоит зажженная масляная лампа. Вилати и Палал сидят перед очагом и едят рис, который сложен горкой на банановом листе. Потом я узнала, что трапеза с одного листа — важнейшая часть свадебной церемонии, ее изначальная основа. Во времена предков этим все и ограничивалось.
На следующий день Вилати и Палала повели под музыку и танцы через джунгли в поля, в деревню Палала. Там они пробыли три дня и вновь вернулись к Каравану, отцу Вилати. Этого требовал закон предков — муж должен жить в роду жены. Мупан соблюдал эти законы, несмотря на то, что вносил иногда в них свои новшества. Закон предков требовал и другого. Дети, которые родятся у Вилати, будут принадлежать только ей, ее роду. Так было во времена прародительниц, когда мужчины еще не думали о том, как проявить свою власть. Так осталось и сейчас.