БУДЕМ ТАНЦЕВАТЬ ЗА ПАЛЬТО

Поздними вечерами, когда деревня Курли уже засыпает, я сижу в нашей хижине и пишу. Каждый день приносит массу материала. Патнаик раздобыл где-то керосиновую лампу с разбитым стеклом. Я подозреваю, что он посылал за ней в Биссемкатак. Лампа коптит, огонек, колеблемый ветром, мечется из стороны в сторону. Но чтобы писать, света достаточно. Вокруг лампы вьются москиты и еще какие-то ночные насекомые. Москиты здесь, в горах Неомгири, агрессивные и очень кусачие. На месте их укусов образуются болезненные затвердения, а потом язвы. Все это доставляет массу неприятностей, и я лечу эти язвы мазью от насморка. Никаких других лекарств или мазей ни у меня, ни у жителей Курли нет. Как ни странно, но мазь от насморка помогает.
Я протягиваю ноги к горящему на земляном полу костру. Так все-таки теплее. До моего слуха доносится тихая вибрирующая мелодия. Она так слаба и хрупка, эта странная музыка, что, когда налетает очередной порыв ветра, она исчезает и потом снова возвращается, как вздох или шелест листьев. Я знаю, что это Джангили. Он играет на гони.
— Джангили! — зову я.
Музыка замолкает. У самого порога хижины Джангили смущенно шмыгает носом.
— Что ты стоишь? Входи.
Джангили входит, садится на корточки у костра и снова начинает играть на своем удивительном инструменте. Гони длиной не более шести-семи сантиметров. У него форма вытянутого треугольника. Основа металлическая. Вдоль треугольника идет тонкая струна, припаянная к его основанию.
На указательном пальце Джангили широкое кольцо с шариком. Гони зажимают между губами и шариком касаются единственной струны. На гони надо уметь играть, и Джангили делает это виртуозно. Каждый раз я поражаюсь тому, как он умудряется с помощью этой единственной струны-волоска передать все богатство оттенков сложной мелодии. Сейчас звучит какой-то очень грустный мотив.
— Джангили, — говорю я, — дай мне на минутку гони. Он протягивает мне инструмент. Я пытаюсь нарисовать его в моей записной книжке. В это время в хижину всовываются три тщательно причесанные и всячески изукрашенные головы. Это — Катра, Дауру и Мидру. Все четверо — неразлучные друзья. Они тоже рассаживаются вокруг костра и смотрят, как я рисую гони. Особенного удивления это у них не вызывает. Более того, они делают критические замечания, уточняют рисунок в самых мелких его деталях и замечают малейшую неправильность. И я еще раз убеждаюсь, что кхонды — народ крайне наблюдательный. Вдруг Джангили приходит в голову совершенно блестящая мысль.
— Мамуни, — предлагает он, — давай меняться.
Я начинаю судорожно соображать, что я могу дать взамен гони. Одежда? Она вся на мне. Остальное — самое необходимое: записные книжки, ручки, фотоаппарат, пленки. Вот, кажется, и все.
— Хочешь деньги? — спрашиваю я.
— Нет. Что я буду с ними делать? Ты мне что-нибудь дай.
Я вспоминаю о гребешке. Я знаю, что Джангили большой франт и очень следит за своей прической.
— Вот, — говорю я, — гребешок. Но он у меня один. Я тебе дам половину.
— Хорошо, — соглашается Джангили. — Да, вот еще пачка сигарет. Хочешь?
— Хочу.
Джангили берет половину гребня и втыкает его в свой пышный пучок. Остальные качают головами и одобрительно прищелкивают языками. Джангили угощает всех сигаретами. Но теперь Катра, Дауру и Мидру тоже хотят меняться. Дауру снял свои серьги и кольцо и положил передо мной.
— Что дашь? — спросил он деловито.
Я порылась в карманах и нашла лишний автоматический карандаш. Он был двухцветный.
— Возьми это.
Дауру осторожно берет карандаш, и все начинают его рассматривать. Я показываю, как им надо пользоваться. Урок усвоен очень быстро. На листке, вырванном из моей записной книжки, Дауру рисует какие-то замысловатые загогулины. Загогулины синие и загогулины красные. То, что карандаш двухцветный, поражает его воображение надолго. Затем карандаш переходит к Катре. Он рисует синие горы, а над ними — красное солнце. Художник очень старается и помогает себе языком. Его награждают восхищенными возгласами. Каждый хочет иметь рисунок, и кончается тем, что его нечаянно разрывают. Это происходит так неожиданно, что все сразу замолкают и растерянно уставляются друг на друга.
Воспользовавшись замешательством, самый сообразительный из них, Мидру, стал вытаскивать шпильки из ушей.
— Подожди, подожди, Мидру, у меня есть только рупии. Больше мне нечего менять.
— Рупии... — разочарованно протянул Мидру. Но потом, спохватившись, добавил: — А какие?
— Обычные.
— Покажи.
Я показала банкноты в пять, две и одну рупию. Кхонды внимательно их рассмотрели, и все сошлись на том, что однорупийные банкноты самые красивые. Они были новенькие и хрустящие. Мидру отодвинул в сторону остальные.
— Будем менять на эти, — сказал он.
И я поняла, что они не продают, а меняют на деньги. Когда кончились бумажки у меня и украшения у парней, менять больше было нечего. Но друзья вошли в коммерческий раж. Им очень нравился мой свитер. Холодными вечерами они дрожали в своих хлопчатобумажных накидках. Свитер мне предложили сменять на набедренную повязку. Но он был у меня единственный, и я отказалась. Кроме того, выяснилось, что набедренная повязка, которую хотел менять Катра, тоже была у него единственной. Но в это время внимание Мидру привлек мой плащ.
— Мамуни, — сказал он, — давай меняться на пальто.
— А что дашь? — Мне было интересно, как он выйдет из положения. Мидру задумался. Но ненадолго. Он был очень сообразительным парнем, этот Мидру.
— Мы будем танцевать за пальто, — нашелся он. — Много танцевать. Хочешь сейчас, хочешь утром.
— Да, да, — оживились остальные. — Будем хорошо танцевать.
Менять плащ на танцы... Такого я еще не встречала. Это было немного смешно и в то же время грустно. У этих людей ничего не было, чтобы заполучить что-то теплое. А оно им было так нужно... Но плащ, который в путешествиях не раз заменял мне постель, одеяло и подушку, я не могла им отдать.
— Слушайте, — сказала я им, — не надо танцевать за пальто. Если я когда-нибудь сюда вернусь, я обещаю, что привезу и пальто, и свитер. Не на обмен, а в подарок. Ладно?
— Хорошо, мамуни, — согласились они, — но нам так холодно. И все придвинулись ближе к огню.
Потом я заметила, что лесные кхонды очень неохотно что-то продавали и всегда предпочитали менять. Дело в том, что испокон века в горах донгрия кхондов существовал натуральный обмен. Лесные кхонды гор Неомгири узнали, что такое деньги, всего несколько лет назад. Может быть, даже не более трех. Для большинства из них таинственные бумажки, называемые деньгами, непонятны.
И поэтому донгрия кхонды не знают, что несут им деньги. Они и не представляют, каких жертв потребует от них новая богиня по имени Рупия...