18 Над Кургом ясное небо

К октябрю в Курге прекращаются дожди. Солнце щедро обрушивает свой свет на промокшую и иззябшую землю. Под его лучами краски этой маленькой страны становятся яркими и свежими. Горные хребты приобретают все оттенки синего и голубого, долины вызывающе зелены, а густые леса сочно темнеют под безоблачным ясным небом. Солнце медленно совершает свой путь, проходя созвездия Зодиака. В конце октября оно входит в созвездие Скорпиона. И тогда краски Курга начинают меняться. Земля долго впитывала золото солнечных лучей и поэтому сама становится золотой. Зелень плодородных долин постепенно исчезает, и на смену ей приходит солнечный цвет созревших рисовых полей. Мандариновые деревья гнутся под тяжестью оранжевых плодов, а на кофейных кустах вспыхивают красные гроздья поспевающих чудодейственных ягод. В мрачноватом однообразии лесов появляются веселые золотые пряди желтеющих деревьев. Воздух становится каким-то хрупким и прозрачным, как первые льдинки на голубой реке поздней осенью. И в этой хрупкости и прозрачности дышится легко и свободно. Над Кургом ясное небо и еще какая-то странная, удивительная тишина. Кажется, что все замерло, приготовившись к чему-то важному и торжественному. На деле так оно и есть. Земля и солнце приготовились отдать людям плоды своего таинственного союза. Но взять плоды просто так нельзя. Это было бы крайней неблагодарностью к этой щедрой земле и этому яростному солнцу. Это было бы несправедливо, считают курги, по отношению к богам. Брать такие дары надо весело и празднично. Поэтому люди и земля ждут. Ждут тихо и терпеливо.
Солнце медленно совершает свой путь и входит в созвездие Скорпиона. Горит «красная звезда Рохини». Когда солнце подойдет к ней, а луна наберет свою силу, страна кургов взорвется блистательным праздником. Самым главным и важным. Праздником первых плодов, праздником нового риса. Он называется «хутри». День праздника уже вычислен астрологами. Они сделали это в месяц Льва. Ибо, говорят курги, созвездие Льва самое солнечное из всех созвездий, и все расчеты, касающиеся солнца, должны быть сделаны в этом месяце. Только в месяц Льва можно определить, когда точно солнце приблизится к красной звезде Рохини. Пока все ждут, и над Кургом стоит тишина ясных дней, а в его лесах, на полянах, происходит таинственная работа.
По ночам поляны заливает голубоватый свет набирающей силу луны. И тогда на них приходят те, которым суждено стать украшением наступающего праздника. Но украшением просто так стать нельзя. Над ним надо работать. Упорно и долго. Мужчины в черных купья незаметно, как тени, покидают ночами свои деревни и исчезают в заповедных лесах. На полянах в такие моменты горят костры и бьют барабаны. Мужчины танцуют. Но это еще не настоящие танцы, а только репетиции. Репетиции долгие и упорные. Репетиции с наказанием для нерадивых и штрафами для неявившихся. Танцы на празднике хутри — дело общественной значимости. Каждая деревня должна показать на что способны ее мужчины. И поэтому по ночам горят костры на полянах и глухо бьют барабаны.
На репетиции не должно быть посторонних. Репетиция сама по себе таинство в заповедном лесу. Оно должно быть скрыто от глаз праздных людей. Его не должно видеть солнце: ибо для него и в честь него этот великолепный праздничный сюрприз — кургские танцы. В знак человеческой благодарности и признательности.
Солнце — строгий ценитель. Поэтому все должно быть сделано хорошо. Мужчины в черных купья упорно работают по ночам.
Сколько веков этому празднику? Трудно сказать. Может быть, столько, сколько полям Курга. Может быть, немного меньше. Говорят, что праздник пришел в Кург из Малабара. Вот что об этом рассказывают и поют сами курги.
…Когда-то очень давно в Курге не было такого праздника. Каждый год созревал рис, люди выходили на поля и начинали срезать колосья. Эта работа не отличалась ничем от другой. Но люди чувствовали, что когда срезают первые колосья — это очень значительно. Однако не могли выразить этой значительности. Тогда они обратились к богу Иггутаппе, который покровительствовал всем, кто обрабатывал земли. А бог Иггутаппа, если вы помните, прибыл в Кург из Малабара, и там у него оставались родственники. Люди сказали Иггутаппе:
— Мы каждый год срезаем первые колосья риса, но делаем это скучно и обыденно, как в любой другое день сбора урожая. Но ведь этот первый колос — плод земли и солнца. И это очень важно. Нам кажется, что просто так срезать первый колос нельзя. Придумай что-нибудь.
Иггутаппа согласился с людьми, но сам придумать ничего не смог. От размышлений у него разболелась голова. Но в это время пришло письмо от бога с Малабара — Бендруколаппы. Бендруколаппа был братом Иггутаппы.
«Дорогой брат! — писал Бендруколаппа. — Я по тебе очень соскучился. Приезжай ко мне в гости. Правда, автобусы еще к нам не ходят, но ты ведь бог и сумеешь добраться. Приезжай. Очень тебя об этом прощу. Твой брат и бог Бендруколаппа».
Иггутаппа прочел письмо и задумался. Конечно, люди от него не отстанут со своим первым колосом. А он им ничего сказать не может. Поэтому самое лучшее на время уехать. За это время люди могут забыть о своей просьбе или он сам что-нибудь придумает. И тогда боги будут целы и люди сыты. И он отправился к брату. Брат очень обрадовался Иггутаппе. Oн его щедро угощал и возил по своим владениям.
— Завтра, — сказал он в один прекрасный день Иггутаппе, — будет праздник. Очень красивый и очень веселый.
И Иггутаппа решил посмотреть на этот праздник. Праздник действительно был красивый, с разноцветным фейерверком, с музыкой и танцами. Иггутаппа очень веселился на нем, а потом задумался и спросил брата:
— Послушай, а по какому поводу люди твоей страны решили устроить этот праздник? И как он называется?
― Праздник называется «онам», — ответил брат. — А устраеваем мы его тогда, когда люди начинают собирать новый урожай.
― Постой, постой! — обрадовался Иггутаппа. — И срезают первый колос?
― Конечно, — подтвердил брат. — И срезают первый колос.
― Ну, теперь я знаю, что сказать людям на золотой земле Курга, — сказал Иггутаппа. — Я им скажу, чтобы они тоже устроили такой праздник.
Но Иггутаппа так веселился во время онама, что толком и не заметил, что же делали люди. И тогда оба брата-бога сели за работу. Они подробно обсудили все ритуалы и церемонии, танцы и песни. Иггутаппа назвал этот праздник по-кургски «хутри», что значило «новый рис». Довольный, он отправился к себе в Кург и сообщил эту новость людям. Курги страшно порадовались. Им все понравилось в этом празднике. И песни, и танцы, и ночные огоньки, и то, что можно стрелять из ружья. Потому что пострелять из ружья для кургов самое первое дело. С тех пор они и начали так делать. И срезание первого колоса перестало быть скучным занятием.

***

Я не могла пропустить такой нужный и такой веселый праздник, как хутри. Но, как вы уже поняли, Кург в наши дни был несколько иной, чем в те временa, когда бог Иггутаппа ездил в гости к брату на Малабap. И поэтому передо мной встал важный вопрос: где праздновать хутри? В «верхнем» Курге, у плантаторов, или в «нижнем», у крестьян. Как ни странно, я решила этот вопрос в пользу «верхнего» Курга. Для этого у меня были свои основания — потомки древних аборигенов Курга, которые теперь являлись плантационными рабочими, участвовали в празднике в «верхнем» Курге. Потому что плантаторы были их хозяевами. Мне захотелось посмотреть на этот странный праздничный союз и лишний раз убедиться в кое-каких своих предположениях. Лучшим местом для этого в «верхнем» Курге было имение Ченгаппов. И я отправилась туда.
Солнце достигло звезды «Рохини» только 12 декабря. А до этого в Курге все были заняты. Каждый своим делом. Мужчины ходили на охоту, поэтому я почти каждый день ела нежное и вкусное мясо дикого кабана. Женщины подбеливали и подкрашивали дома. Чистили алтари предков и подметали храмы. Горшечники разносили новые горшки, плетенщики плели новые корзины и циновки. Весь Кург готовился к торжеству. К празднику должно быть все новым и чистым. Все ждали, когда наступит день. И он наступил. С утра о его приходе возвестили цветы. Ими были украшены рамы и двери домов, они свисали гирляндами с арок установленных на тропинках и дорогах от дома к полю. По дорогам, ведущим от деревни к деревне, шли барабанщики. Они били в барабаны и кричали:
— Собирайтесь все! Собирайтесь все! В поле coзрел первый колос! Не забывайте предков! Не забывайте предков!
Ниламма Ченгаппа тоже была своего рода «барабанщиком». Она объезжала на джипе свою плантацию, останавливалась около работающих и кричала:
— Каждый день я зову вас на работу! Сегодня я зову вас на праздник! Приходите!
Рабочие реагировали по-разному. Одни хмуро отходили, другие смущенно улыбались, третьи пытались отвечать на хозяйские шутки. Ниламма была сегодня щедрой и выдала детям рабочих по рупии на конфеты.
— Вечером, — сказала она гордо, — я накормлю всех своих рабочих и слуг. Так делал каждый хозяин в Курге во время хутри испокон веков.
Испокон веков делалось в этот день в Курге все. И даже мистер Ченгаппа вдруг превратился в важную и значительную фигуру. «Фигура» эта имела сегодя ритуальный характер. Во-первых, она была старшим мужчиной, во-вторых, должна была срезать первый колос. По вышеозначенной причине «фигура» имела тенденцию выйти из повиновения у своей жены. Ниламма смотрела на это сквозь пальцы (между прочим, пальцы не мешали видеть ей многое).
Кровь воинственных предков откровенно заговорила в мистере Ченгаппе, когда он, не таясь, вошел в 6aр и открыл новую бутылку. Неожиданно возникшей на пороге Ниламме он спокойно объяснил:
— Сегодня все должно быть новое. Бутылка тоже.
― Если ты надерешься... — грозно начала Ниламма.
― Кто здесь хозяин? Ты, женщина, или я? — спросил он, потрясая бутылкой. И «ритуальное сияние» разлилось по его опухшей физиономии. Ниламма отступила. Ритуальная фигура была неприкосновенной, даже если эта «фигура» не очень твердо держится на ногах. Когда другой нет, согласишься и на такую. Ощущая свою временную свободу и безнаказанность, «фигура» долго ходила по двору в купальном халате, не желая надевать белую ритуальную купью. Ниламма сначала грозила ему всеми предками. Предки не произвели впечатления на мистера Ченгаппу. Тогда Ниламма появилась с ружьем. Ченгаппа струхнул не на шутку и, быстро подобрав полы халата, юркнул в дверь своей спальни. Впопыхах он не заметил, что Ниламма держала ружье за ствол, а из такого положения не стреляют. Просто Ниламма держала это ружье под рукой, чтобы «ритуальная фигура», паче чаяния, его не забыла в самый ответственный момент.
Следующее явление мистера Ченгаппы было впечатляющим и значительным. На нем была новая белая купья, тюрбан с золотой каймой. Из-за пояса выглядывала серебряная рукоять пичекатти. Младшее поколение Ченгаппов встретило отца приветственными возгласами. Но мистер Ченгаппа, как и подобает уважающему себя кургу, не обратил на это внимания. Он важно уселся в кресло и в ожидании предстоящих событий углубился в чтение газеты.
Солнце постепенно клонилось к западу, затем исчезло за лесистой горой. Над Кургом встала нежно-опаловая закатная заря. И на этой заре время от времени расцветали причудливые гроздья разноцветного фейерверка. Фейерверк поднимался все выше и по мере угасания зари становился все ярче. Но вот в небе появилась кроваво-красная гроздь и рассыпалась золотистыми искрами. И в ответ сразу где-то забили барабаны и раздались взрывы петард. Бой барабанов нарастал, и взрывы приближались. Казалось, что невидимая вражескаская армия пошла на приступ Курга, штурмуя каждую его деревню одновременно. И когда взошла полная луна и заветная звезда «Рохини» мигнула ей красным глазом, вспыхнул, как на сторожевой башне, огромный костер во дворе имения. Такие же костры загорелись по всему Кургу; у каждого дома предков. И они послужили сигналом наступающей армии. Одно из ее соединений атаковало «крепость» Ченгаппов, сломило ее и ворвалось во двор, на английский газон. Мистер Ченгаппа немедленно ретировался в бар, чтобы отметить собственное «поражение». А «захватчики» под бой барабанов устремились к костру и закружились вокруг него. Их лица были вымазаны красной и желтой краской. Они гортанно запели, кружась вокруг костра, и ритмично прихлопывали ладонями темных рук. Огонь метался по их лицам, освещая их толстые губы и широкие носы.
Костер несколько раз взорвался петардами и рассыпался синими и зелеными искрами. Люди плясали вокруг костра и тянули руки к этим искрам, к метущемуся пламени и голубому диску луны. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, кем были эти люди. Они пришли из бараков и из соседней деревни. Они пришли разделить праздник со своими хозяевами, как приходили сюда поколения их предков. Эта ночь для них самих была полна важного смысла. Они танцевали и радовались. И радость их была искренней. Ибо в эту ночь на празднике своих хозяев они были главными и, по-видимому, сознавали это. Без них не появилось бы это золотистое поле, не было бы первого колоса. Их руки славно потрудились для этого. И чтобы там ни было, именно их труд принес такие чудесные плоды. И от этого они становились гордыми и свободными в эту необычную ночь.
Их праздничный ритуал был прост. Это был ритуал радости и завершенного труда, свободно выливающийся в быстром танце, в песне и огненной пляске костра. Это был ритуал тех, кто тяжело работал и вдыхал пьянящий запах благодатной и щедрой, но не принадлежавшей им земли. Земля принадлежала хозяевам, и это усложняло их ритуал. В нем участвовали духи предков и боги. И они должны были подтвердить в эту лунную ночь право светлокожих пришельцев на землю.
Священная лампа, незыблемый устой подтверждения, уже горела в канникомбре плантаторского дома. Под ней зажгли медный светильник с ручкой. Его понесут на поле. Под лампой была расстелена новая циновка. На циновке стояла, корзина, куда положат первые срезанные колосья риса. Рядом, в другой корзине был рис старого урожая. На большом бронзовом блюде лежал вареный рис вместе с бананами. В бамбуковом сосуде мясо смешали с медом и воткнули в него серп, завернутый в листья священного манго. В глиняной жаровне потрескивали раскаленные угли. На углях тлели благовония. Дым благовоний должен был отгонять злых духов от духов предков мистера Ченгаппы, от богов, которым он молился, от плодов его земли и от него самого — владельца этой земли. Но перед тем, как свершить ритуал в этой комнате, где обитали духи предков, семья села за ужин. На стол положили бананы, кокосовые орехи, поставили блюдо мяса, смешанного с медом. В эту ночь можно было есть только то, что дает собственная земля.
После ужина мистер Ченгаппа, торжественный и странно преображенный, направился, сопровождаемый всем семейством, в канникомбре. Злые духи оттуда были уже изгнаны, и семейству Ченгаппов ничего не грозило. Вслед за Ченгаппой внесли ружье и поставили его в углу. Ченгаппа подошел к священной лампе и задумчиво на нее посмотрел.
— О, предки! — сказал мистер Ченгаппа. — И ты бог Иггутаппа! Раз в год мы идем в поле, чтобы принести домой новый рис. Устраните все препятствия с нашего пути, пока мы несем в дом новый рис.
— Полидева, — сказала Ниламма, — «пусть растет больше».
— Полидева! Полидева! — подхватили дети.
Мистер Ченгаппа подбросил зерна риса вверх, а потом осыпал ими священную лампу. То же сделали и его сыновья. Према взяла медный светильник и направилась к выходу, за ней последовал мистер Ченгаппа с ружьём. Потом родственник Ченгаппы с корзинкой, на дне которой лежал серп. За ними двинулись остальные. Процессия появилась во дворе и была встречена громкими криками танцующих.
Забил барабан, и поплыл в ночном теплом воздухе огонек светильника в руках Премы. Я посмотрела туда, где простирались рисовые поля и находилась деревня. И там плыли такие же огоньки. В ту ночь они заполонили весь Кург. Они напоминали больших светляков, порхающих на дорогах, полях и в лесах.
Под грохот барабанов процессия направилась в ту сторону, где лежали двадцать акров рисового поля. Того поля, с которого начиналось богатство Ченгаппов. Но, дойдя до дороги, все остановились. Я увидела джип и трактор с прицепом и поняла, что традиционная кургская процессия сейчас получит современное оснащение. И не ошиблась. Ченгаппы сели в джип, а рабочие в прицеп трактора. Взревели моторы, и машины тронулись. Према включила приемник, раздались звуки американского джаза. На тракторном прицепе громко и протестующе били барабаны.
У тропинки, ведущей на заветное поле, машины пришлось оставить. На несколько минут все оказались в прошлом Курге. Впереди шла Према со светильником, за ней с ружьем и в белой купье Ченгаппа, затем все остальные. Громко забили барабаны и вскрикнули флейты. Приближался торжественный момент. Там, у дальнего леса, блуждали огоньки таких же светильников и глухо били барабаны.
На поле стояли два срубленных банановых дерева. Около них поставили светильник и блюдо с едой. Рядом с блюдом зажгли еще два светильника. Серп положили тут же. Мистер Ченгаппа разбил кокосовый орех своим пичекатти и обрызгал его молоком светильники. А потом взял серп и ловко, незабытым крестьянским движением срезал несколько колосьев. Поднял вверх ружье и выстрелил. И как бы в ответ со стороны леса раздалось подряд несколько выстрелов. Хозяева Курга стреляли, извещая всех о том, что они срезали первый колос. Они предупреждали, что ружье защитит этот первый колос и последующие.
«Полидева! Полидева!» — закричали все вокруг, и снова забили замолкшие было барабаны. А Ченгаппа стоял, держа в одной руке серп, а в другой ружье. Как когда-то стоял его далекий предок, сжимавший в одной руке серп, а в другой меч. Кургский земледелец, воин и пахарь. Символ прошлого Курга, повторенный в настоящем. Предок, на мгновение возрожденный в потомке, возникший сейчас как видение ушедших времен.
Остальные несколько снопов срезал уже кто-то другой. Пучки колосьев передавали из рук в руки, и иерава и курумба, холея и калпа украшали этими колосьями свои кудлатые головы. И казалось, что эти головы вечают перья ярких тропических птиц. Те перья, которыми украшали себя их предки, когда они еще не знали ни кургов, ни рабства. И когда еще не было праздника под названием хутри. Как и тогда, они пели, плясали и били в барабан лунной ночью. Может быть, поэтому им больше не хотелось ехать на тракторе, и они, покинув грязный прицеп, самозабвенно плясали перед медленно двигавшимся джипом. Мертвенный свет фар освещал их темные, раскрашенные лица. Танец набирал темп, становился все беспорядочнее и был теперь похож на танец-забытье. Гремели барабаны, и синеватый дым взорванных петард поднимался к ослепительной луне. И темнокожие плясуны, опьяненные танцем, уже не видели хозяина, не думали о том, что колосья риса в их руках им не принадлежат, не замечали повелительных, властных глаз хозяйки. В них что-то просыпалось, чего они сами, казалось, еще не могли осмыслить. Их широкие ноздри раздувались, а толстые губы раздвигала улыбка. Внутри каждого из них что-то зрело, непостижимо и таинственно подготовленное чередой уплывших веков, когда их предки-рабы танцевали перед феодалом. Теперь они сами, неимущие кули, танцуют перед плантатором Ченгаппой. Но делали они это иначе, чем те, которых уже нет. Они танцевали «против». Да, именно так. «Против» звучали их барабаны. «Против» призывно пела флейта. У них не было пока ничего другого, чтобы выразить это родившееся и растущее «против». Поэтому они его танцевали. Но радость, возникшая там, у хозяйского костра, не уходила. И, соединяясь с этим «против», она обретала новое качество. Крылатое качество освобожденности. Они танцевали, и красная звезда «Рохини» светила им.
― Они дотанцуются, — сказала миссис Ченгаппа, почувствовав что-то неладное. — Они у меня дотанцуются…
Дома миссис Ченгаппа по обычаю этого праздника омыла ноги мистера Ченгаппы перед входом в канникомбре. Но делала она это рассеянно и хмуро и о чем-то все время думала. Мистер Ченгаппа выпил традиционное молоко, а принесенные колосья поместили под священной лампой.
― Полидева! Полидева! — вновь закричали все. Миссис Ченгаппа тоже кричала. Но в ее голосе не было ни праздничности, ни хозяйской уверенности. Она делала это почти автоматически. Мистер Ченгаппа скатал из рисовой муки, смешанной с наструганным кокосовым орехом, молоком и медом, шарики — «елакки путту». Шарики были липкими и напоминали замазку. Он бросал их в потолок, и когда очередной шарик прилипал к потолку, мистер Ченгаппа говорил:
— Это тебе, Аппанна!
— Это тебе, Чиннаппа!
— А это тебе, Мутамма!
Мистер Ченгаппа кормил предков, называя их по именам. Все шарики прилипли к потолку, и миссис Ченгаппа повеселела. Духи предков приняли подношение. Теперь они, дай бог им покой, защитят все, чем она владеет...
А на следующий день, с утра, по всему Кургу снова загремели барабаны. Но звук их был жестче и суше тех, которые били накануне. Начались танцы кургов. Они были совсем не похожи на те, которые я видела в имении Ченгаппов. Это были танцы другой расы и другого народа.
Лесная поляна находилась около деревни Балугод, неподалеку от Керальской дороги в Южном Курге. Посередине поляны лежал камень, который привезли с Малабара две тысячи лет назад. Кто привез, они не помнили. Может быть, сам бог Иггутаппа, говорили они. На поляне стояло огромное ветвистое священное дерево, а под деревом находилась платформа, сложенная из грубо обработанных камней. На платформе сидели старейшины шести деревень, собравшихся на танцы на этой зеленой, освещенной щедрым солнцем поляне. Среди старейшин находился старый вождь этого округа деша-такка. Грудь деша-такки украшала гирлянда белых цветов. Гирлянда была его отличительным знаком, знаком уже исчезающего, но еще сохраняющегося уважения к старому вождю. Деша-такка сидел прямо и гордо. Он был немножко похож на короля из старинной сказки. Около платформы молчаливо замерли человек двести мужчин в черных купья с поблескивающими рукоятями пичекатти. Мужчины были босиком, ибо поляна считалась священной. Они опирались на длинные палки, и палки были похожи на мечи. Когда-то вместо палок и были мечи. Теперь мечей нет, остались лишь палки. Но это обстоятельство не меняло сути происходящего. Казалось, мужчины собрались в дальний и опасный поход и ждут только знака своего короля в белой цветочной гирлянде. Но впечатление разрушилось, когда я перевела взгляд на противоположную сторону поляны. Там сидели женщины. Их праздничные сари, повторяя все цвета радуги, радостно и торжественно пестрели на свежей зелени травы. Рядом с женщинами примостились дети. И я поняла, что если женщины и дети рядом, никакого похода не будет. А будет что-то другое.
Молчаливые мужчины, стоявшие перед платформой, ждали знака старого вождя. Вот деша-такка поднял тонкую морщинистую руку. И в ответ на ее слабый жест загремели четыре барабана. Сухо и жестко, как перед наступлением.
— Та-та-та-та-тра.
И снова:
— Та-та-та-та-тра.
И, подхватывая их такт, воинственно запела флейта. К древнему камню выскочил легконогий тонкий кург и взмахнул руками. Беспорядочная толпа мужчин обрела стройность и порядок и превратилась в огромный круг, сразу захвативший всю поляну. Круг был правильный и строгий.
— Та-та-та-та-тра, — били барабаны.
Легко и быстро, перескакивая с одной ноги на другую, танцоры поворачивались и, каждый раз заканчивая поворот, поднимали вверх палки-мечи. Столкнувшись, палки издавали сухой ритмичный звук.
— Та-та-та-та-тра, — как барабаны.
Круг стремительно вращался и несся, но строго сохранял свой рисунок. Это было искусство. Искусство без всяких скидок. Искусство почти профессиональное, за которым стояли ночи упорного труда. Гремели барабаны, щелкали, сталкиваясь, как мечи, бамбуконые палки. Их сухой звук наполнял поляну и нес и себе отголосок более грозного и давнего столкновения. Танцоры двигались резко, но грациозно. И это странное сочетание придавало самому танцу своеобразный полет. Носки босых ступней почти не касались травы священной поляны. И от этого танцоры становились похожими на больших черных птиц. Зловещих птиц забытых войн и походов. Их руки-крылья взмывали над поляной трепетно и стремительно и плыли мгновение над ней, как будто выискивая добычу. На их лицах лежала печать отрешенности, а их немигающие по-птичьи глаза пристально рассматривали то, что вставало над этим древним камнем, выплывало откуда-то из тумана ушедших веков, но было скрыто для остальных. И то, что они ощущали, рождало в них песню. Воинственную и печальную песню. Песню неотвратимую, как завещанная предками память.
И снова поднял немощную руку старый вождь. Барабаны смолкли, круг распался, и воины стали мирными земледельцами. Но не надолго. Тревожная дробь барабана опять позвала их куда-то в прошлое. И они, теперь вооруженные плетеными щитами, напоминавшими те, другие щиты, попарно ринулись друг на друга. Но ни танцевальный ритм, ни грациозность, ни легкость им не изменили. В этом ритме они расходились и снова сходились. Щелкали, сталкиваясь, мечи-палки, плетеные щиты принимали на себя их удары. Танцоры приседали, стараясь прикрыть щитами ступни босых ног. Ибо побеждал тот, кто касался палкой ступни противника.
Те, кто наблюдали за ними, не обращали внимания ни на их легкость, ни на умение танцевать. Они следили за сражением воинов и искусством воина судили танец мужчин.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда старый вождь поднял руку, извещая этим о конце танцев.
— Теперь, — сказал он, поднимаясь с платформы, — будет пир. Все вы славно потрудились и заслужили его.
По лесу раскатилась веселая барабанная дробь, и все двинулись к дому старого вождя, который и приготовил для них этот пир.
Целую неделю после срезания первого колоса курги танцевали и пировали. Потом началась страда.
Когда я уезжала из Курга, над ним стояло все то же ясное небо. Но уже не было той тишины, которая встретила меня здесь в конце ноября...