СВЕТОЧИ

«Батюшка завтра придет». При таком сообщении весь дом на­полнялся незабываемым торжественным настроением. Значит, что придет о.Иоанн Кронштадтский, будет служить, затем останется к трапезе, и опять произойдет многое необычное, неповторимо за­мечательное. В зале установлялся престол. От раннего утра и до­машние все и прислуга в особо радостном, повышенном настрое­нии готовились встречать почитаемого пастыря. Какие это были истинно особые дни, когда Христово слово во всем вдохновенном речении Великого Прозорливца приносило мир дому. Это не были условные обязанности. Вместе с о. Иоанном входило великое ощу­щение молитвы, исповедание веры.
Мы жили тогда на Васильевском острове, как раз против Ни­колаевского моста. Окна выходили на Неву, а с другого угла была видна набережная до самого Горного института. По этой набереж­ной издалека замечалась заветная, жданная карета, и торопливо-заботливо проносилось по дому: «Идет», «приехал». И опять вхо­дил благостно улыбающийся, как бы пронизывающий взором о. Иоанн и благословлял всех, сопровождая благословения каждому каким-то особым, нужным словом. Кому-то Он говорил: «Радуй­ся», кому-то: «Не печалуйся», кому-то — «В болезни не отчаивай­ся». Все эти быстрые слова имели глубочайшее значение, откры­вавшееся иногда даже через продолжительное время.
Затем говорилось — «помолимся». После чего следовало то поразительно возвышенное служение, которое на всю жизнь не за­будет тот, кто хоть однажды слышал и приобщался ему. Поисти­не, потрясающе незабываема была молитва Господня в устах о. Иоанна. Невозможно было без трепета и слез слушать, как обра­щался этот Высокий Служитель к самому Господу с такою верою, с таким утверждением, в таком пламенном молении, что Священ­ное Присутствие проникало все сердца.
Продолжением того же священного служения бывала и вся трапеза с о. Иоанном. Мы, гимназисты от самых первых классов, а затем и студенты, навсегда вдохновлялись этим особо знамена­тельным настроением, которое продолжает жить нестираемо десят­ки лет — на всю жизнь. Тут же за трапезой происходили самые замечательные указания и прозрения. Часто говорилось: «Пусть ко мне придет такой-то — нужно будет». А затем, через многие не­дели, слушавшие понимали, зачем это было нужно. Или — «Дав­но не видал такого-то», и через некоторое время все понимали, почему проявлялась такая забота. Помню, как однажды о. Иоанн подозвал меня, тогда гимназиста младших классов, и, налив блю­дечко старого портвейна, дал выпить из своих рук. Когда же моя матушка заметила, что «он у нас вина не пьет», то о.Иоанн ска­зал: «Ничего, ничего, скоро нужно будет». А через две недели у меня открылся тиф, и при выздоровлении врач предписал мне для подкрепления сил именно этот старый портвейн. Также всегда по­мню благословение о. Иоанна на изучение истории и художества и неоднократные заботы о болезнях моих, которым я был подвержен в школьные годы. Одно из последних моих свиданий с ним было уже в Академии Художеств, когда теснимый толпою почитаемый пастырь после литургии проходил залами академического музея. Увидев меня в толпе, Он на расстоянии благословил и тут же, че­рез головы людей, послал один из своих последних заветов.
Мой покойный тесть Ив. Ив. Шапошников также пользовался трогательным благорасположением о.Иоанна. Он звал его приез­жать к нему и, чувствуя его духовные устремления, часто поми­нал его в своих беседах. Помню также, как однажды на Невском, увидев из кареты своей ехавшую тетку жены моей, княгиню Пу­тятину, Он остановил карету, подозвал ее и тут же дал одно очень значительное указание.
В этой молниеносной прозорливости сказывалось постоянное, неугасаемое подвижничество о человечестве. Известно множество случаев самых необычайных исцелений, совершенных им лично и заочно. А сколько было обращенных к истинной вере Христовой после одной хотя бы краткой беседы с высокочтимым пастырем. Известно, как два гвардейских офицера, по настоятельной просьбе их родственниц, в любопытстве и невежестве поехали в Кронш­тадт повидать о.Иоанна. При этом в пути они говорили между со­бою: «Ну что ж, поболтаем». Приехав в Кронштадт, они заявили о своем желании повидать Батюшку. На это келейник вынес им пу­стой стакан с серебряной ложечкой и сказал: «Батюшка поболтать велел». Конечно, молодые люди были глубоко потрясены, и все их легкомыслие навсегда их покинуло.
Наряду с прозорливостью о. Иоанн отличался и свойственною великим подвижникам широтою мысли. Помню, как при разговоре о том, почему дворниками в Зимнем дворце служат татары, о. Иоанн с доброй улыбкой сказал: «Татары-то иногда лучше быва­ют». Когда скончался о. Иоанн, то всей Руси показалось, что уш­ла великая сокровищница русская перед новыми для земли испы­таниями. Вследствие отъезда не пришлось быть на погребении о.Иоанна. Так и остался Он как бы неушедшим, а Его светлопрозорливый взор живет навсегда во всех, кто хотя бы однажды видел Его. И в наши времена не обделена земля великими подвижника­ми, крепкими, светлыми воеводами земли русской.
Незабываемы также встречи и с другими Иерархами, среди которых всегда остаются живыми и встречи с митрополитом киев­ским Флавианом, и работа по украшению Почаевской лавры с блаженнейшим митрополитом Антонием, и посещения Им совме­стно с митрополитом Евлогием нашей иконописной мастерской при школе Императорского общества поощрения художеств.
Митрополит Флавиан особенно ценил строгий византийский характер фресковой живописи. В моих эскизах для церквей под Киевом Он отмечал именно это качество. Блаженнейший митро­полит Антоний вообще глубоко ценил старинное иконописание, которое как нельзя более отвечало и всему богослужебному чину. Помню, как при обсуждении одной из мозаик для Почаевской лавры я предложил избрать сюжетом всех Святых стратилатов Православной церкви, и митрополит вполне одобрил это, подчер­кивая и умственность такого образа. Помню, как владыка Анто­ний, смотря на мою картину «Ростов Великий», проникновенно сказал: «Молитва Земли Небу». Драгоценно и радостно было встречаться с владыкой на путях церковного художества и видеть, как глубоко Он чувствовал священное благолепие русской иконы. А ведь в те времена не так часто еще понималось высокое благо­лепное художество нашей старинной иконописи и стенописи. В то время покойный император еще с прискорбием замечал: «Если моя бабка могла иметь в Царском селе китайскую деревню, то могу же я иметь там новгородский храм». Глубокая скорбь о несправедли­вых суждениях сказывалась в этом замечании.
Помню, как мне приходилось представлять на благословение Иерархов и эскизы стенописи Святодуховской церкви в Талашкине под Смоленском, и иконостас Пермского монастыря, и мозаики для Шлиссельбурга, и роспись в Пскове. А иконы нашей иконо­писной мастерской, писанные как учащимися школы, так и инва­лидами Великой войны, широко расходились по Руси и за грани­цей, внося в жизнь истовые изображения Святых Ликов. Видимо мне, что из учащихся иконописной мастерской некоторые, про­никнутые религиозными основами, приняли монашеский чин и подвизаются и ныне в монастырях. Еще не так давно имели мы трогательное письмо от одной нашей бывшей ученицы, сердечно благодарившей за наставление в иконописании, которое ей как монахине особенно пригодилось для украшения ея обители.
Одним из последних благословений на храмостроительство бы­ло трогательное благословение покойного митрополита Платона нашей часовни в Нью-Йорке. Сам владыка по причине смертель­ной болезни уже не мог прибыть на освящение, но он прислал преосвященного Вениамина и весь клир свой, присовокупив свои трогательные благословения и пожелания. Священную хоругвь владыка освятил сам. Моя бытность в Париже одухотворялась еще близостью славного служителя Христова о.Георгия Спасского, од­ного из последних духовников моих.
И не могу не записать одного из удивительных рассказов его. О.Георгий рассказывал, как однажды он исповедовался одному чтимому иеромонаху Новоафонского монастыря. Продолжу рас­сказ в Его словах: «Бывает, что во время торжественных событий вторгается в нас посторонняя мысль; так же и тут. Иеромонах уже возложил епитрахиль на меня, а в меня проникла мысль, как же заплатить за исповедь? С одной стороны, он — монах, а я — иерей. С другой же — почему не внести обычную лепту? И вот мучила меня эта мысль, а в это время иеромонах снял епитра­хиль, возложил руку мне на голову и говорит: «А за исповедь я вообще денег не беру».
Такими необычными знаками была наполнена жизнь о.Геор­гия. Сама кончина Его была завидно необычайная. Во время лек­ции своей «Единение в Духе Святом» о.Георгий как-то особенно проникновенно произнес слова «объединение и Духи» и затем мед­ленно склонился на кафедру. Все слушатели застыли в ожидании, предполагая напряженный экстаз любимого пастыря. Когда же по­дошли к Нему, то оказалось, что Он уже отошел. Так необычно светло, в мысли о Духе Святом, отошел светлый пастырь. Необык­новенно вдохновительно вспоминать о пастырях светлых, которые среди тьмы невзгод силою духа своего приносили твердость и му­жество и неутомимо направляли к труду и строению.
Как поразительно начинается акафист Преподобному Сергию: «Избранный от Царя Сил Господа Иисуса, данный России Воево­да...».
Воеводы духа, строители жизни, истинные оплоты просвеще­ния всегда живы.

1934 г.
Пекин

«Наша Заря», 13 декабря 1934 г.