СУДЬБА

«...Рембрандт с первых же шагов своей деятельности выходит за пределы локального значения, и все его дальнейшее творчество есть явление общечеловеческого смысла. Тяжелая трагедия его жизни и деятельности теряет чисто бытовой и исторический смысл, а становится, подобно трагедиям всех великих страдальцев, огромным символом. При этом символизм искусства и жизни Ре­мбрандта носит роковой характер. Все, что случилось с ним, — должно было случиться по каким-то верховным законам. Весь ужас этой жизни приобретает именно благодаря своей чрезмерно­сти грандиозную красоту. Это подлинная Голгофа, крест, непо­сильный для средних людей, испытание, которого удостаиваются лишь избранники.
Вглядываясь в эту логическую во всех своих перипетиях тра­гедию, постигаешь и ее внутреннюю гармонию. В ужасном финале этой жизни человека, когда видишь Рембрандта больным стари­ком, оставленного всеми, предающегося вину, живущего в нищете, то содрогаешься, но и понимаешь, что такой конец был самым ве­личественным, самым достойным для гения. С точки зрения ка­кой-то Высшей Справедливости — более достойным и прекрас­ным, нежели чума столетнего богача Тициана, нежели прощание Рубенса с красавицей женой и переутомление Веласкеса придвор­ными обязанностями. Рембрандт «сподобился мученического вен­ца» и, вопреки рассудку, видишь в этом высшую награду».
Во многом Александр Бенуа находил глубокие характеристи­ки, но в этом суждении о судьбе Рембрандта, о мученическом вен­це, о красоте вопреки рассудку, он дал еще одно свидетельство глубочайшего суждения. «Вопреки рассудку» — это простое и убе­дительное выражение, наверное, многим казалось и неуместным и неопределенным. Тягостные дни телесного Рембрандта и Франса Гальса для многих никак не покажутся апофеозом достойным.
Придворное рыцарство Ван Дейка, наверное, кому-то кажется замечательным завершением великого художника. Но за этими внешне блестящими завершениями кажутся и другие, сияние ко­торых настолько насыщено, что не каждый глаз различит его. Со­вершенно так же электрическая искра в своем чрезвычайном на­пряжении делается уже недоступной человеческому глазу.
Как-то обсуждалась судьба Жанны д'Арк. Собеседники стара­лись предположить, какой именно завершающий аккорд явился бы самым сияющим для светлой воительницы. Делались разные пред­положения. Доходило до того, что кто-то видел ее королевою Франции. Но после всяких примерных суждений пришли к тому, что сужденный превышним законом аккорд был самым незабывае­мо величественным. Конечно, никто не забудет и не оправдает предательство судей Жанны д'Арк. Так же точно никто не будет отстаивать тех квазизнатоков искусств, которые осудили ныне знаменитый «Ночной дозор» Рембрандта или его не принятую ра­тушей картину, ныне являющуюся драгоценным достоянием Коро­левского музея в Стокгольме.
Темные осудители, невежды и предатели таковыми и остают­ся. Они ведь вовсе не занимались ковкою мученических венцов. Они как были исчадиями ада, так и остались в той же зловонной тьме. Но совершенно вне их соображений, вне всяких земных до­пущений и пониманий самый превышний закон обращает уголь в сияющие алмазы. Наверное, каждый захотел бы прибавить к двум сказанным разнородным примерам еще множество самых замеча­тельных свидетельств воздействия превышнего закона. От самых высоких примеров и до повседневности можно видеть, как для ка­ких-то мирообразований, для каких-то будущих укреплений куют­ся незабываемые венцы.
Лишь бы только знать о путях несказуемых и гореть понима­нием их. Тот же Рембрандт мог закончить старьевщиком или гла­вою местной гильдии, или капитаном стрелкового общества. Мало ли какой благополучный, с обычной точки зрения, конец можно бы приложить к Рембрандту. Ведь был он собирателем, а от соби­рателя до старьевщика путь не так уж сложен. Был он богатым домовладельцем — по времени мог приумножить всякую недвижи­мую собственность. Мало ли кем он мог быть и «покойно» почить в пределах города. Но этого не должно было случиться по закону нереченному. Ценности, выраженные Рембрандтом, были оценены на каких-то совсем других весах — невидимых.
Жанна д'Арк могла остаться сельской провидицей, могла про­рочествовать и исцелять. Могла окончить работу почитаемой абба­тисой, а не то и уважаемой гражданкой. Ко всему были пути. Но великий Закон должен был в ней найти еще одно светлое свиде­тельство Истины. Пламень ее сердца, пламень костра — венец пламенный, все это далеко поверх обычных законов. Даже поверх обычного воображения человеческого.
Люди говорят о судьбе. Из каких же замечательных звеньев складывается так называемая судьба? От мирного стада до костра пожирающего. От верха благополучия до высшего испытания ни­щетой. Какими же человеческими формами высказать такие высо­чайшие построения? Высказать-то их и нельзя, но можно почувст­вовать, ибо в них заключены светлые вехи нового мира.
Конфуций, так часто и непонятый и гонимый, заповедовал: «Когда мы наблюдаем явления, мы можем достичь знания; когда мы достигли знания, мы приобрели доброе желание; когда мы приобрели доброе желание, сердце очищается, человек становится культурным; когда человек делается культурным, порядок царит в его семье; порядок царит и в его стране; когда же порядок будет царить в каждой стране, тогда и мир воцарится во всем мире».
Тоже как бы простой путь. От обычного проявления и до мира всего мира. В таком пути, при всей его неоспоримости, сказывает­ся очень высокий и далеко не всем доступный мировой закон. То­же о каких-то судьбах говорит этот закон, сказывает языком не­земным. Каждый человек, каждый член семьи человеческой несет на себе ответственность за мир всего мира. Никто не имеет права сложить с себя высокую и прекрасную обязанность добротворчест­ва. Никто не имеет права сожигать Жанну д'Арк. Кому дано пра­во унизить Рембрандта? В сложных для земного глаза судьбах звучат законы и высокие, и требующие особых выражений.
Нищета Рембрандта — величественна. Костер Жанны д'Арк — прекрасен. Тернии Конфуция — поучительны. Терновый великий Венец ведет мир.

3 августа 1935 г.
Тимур Хада

Н.К. Рерих. Врата в Будущее. Рига, 1936