«ЛУК И СТРЕЛА»

В Тарнадманде живут три брата: Пештергуд, Синергуд и Кариалгуд. Их отец, старый седобородый Енгуд, очень гордится своими сыновьями. И действительно, все три брата как на подбор: высокие, статные и сильные. Долгое время одно только не давало покоя Енгуду: сыновья были не женаты. А старик хотел увидеть внуков в своем доме еще до смерти. В соседних мандах жили красивые молодые девушки, но никто из них не выбрал себе его сыновей. Только Недиям, изредка приходившая из Муллиманда навестить своих родственников, иногда поглядывала на Пештергуда и перебрасывалась с ним несколькими словами. Потом Недиям перестала появляться в Тарнадманде и Енгуд не знал, что с ней случилось. Прошло полгода. Однажды Синергуд принес новость. Недиям вернулась в свой манд и скоро станет матерью. Енгуд забеспокоился.
— Тебе нравится Недиям? — спросил он сына.
— Да, — ответил Синергуд.
— Тогда дай ей лук и стрелу.
— Но я не знаю, согласится ли она.
— У тебя есть ноги и язык? — повысил голос старик. — Иди к ней и спроси. Мы дадим за нее семнадцать буйволов.
Синергуд пробыл в Муллнманде целый день и вернулся только к заходу солнца.
— Ну что? — опросил Енгуд.
— Она не против. Но сказала, что Пештергуд ей больше нравится и она подумает.
О том, что Недиям думает и что в Тарнадманде состоится церемония «лука и стрелы» — «пурсутпими», сообщил мне вездесущий Нельдоди.
— Кто даст ей лук и стрелу, тот и будет отцом ее ребенка, — разъяснил Нельдоди.
— Но ведь Недиям не замужем, а как же свадьба? — спросила я.
— При чем тут свадьба? — удивился Нельдоди. — Они дадут за нее буйволов, вот и все. А «пурсутпими» будет и свадьбой.
Наученная горьким опытом, я не стала спрашивать, кто в действительности отец ребенка. Я знала, что никто из сыновей Енгуда им не был. Церемония «пурсутпими» должна была сделать Синергуда мужем Недиям и отцом ее ребенка. Нельдоди сказал мне только о «пурсутпими». Церемония, которая должна была состояться накануне, не интересовала его как мужчину, и он о ней промолчал. Это была церемония прижигания. В ней принимают участие только женщины. Как женщина, я не могла ее пропустить. Я узнала о ней слишком поздно и поняла, что до захода солнца в Тарнадманд не попаду. Спасти меня могла только машина. «Бычья упряжка» Ивам стояла на очередном ремонте и надеяться на нее не приходилось. Выручил меня Борайя.
— Поезжайте на моей машине, — великодушно предложил он. — Мне тоже стоит прокатиться. Дела на плантации совсем замучили меня.
Если бы он знал, чем это могло кончиться... Солнце уже коснулось вершин гор, когда Борайя остановил машину на шоссе.
— Восемнадцать миль мы уже проехали. Кажется, здесь должен быть ваш манд.
Посмотрев вокруг, я ничего, кроме лесистых склонов, не увидела. Манд прятался где-то за ними, а дороги к нему со стороны шоссе я не знала. Проблуждав минут сорок в зарослях на уступах, мы все-таки обнаружили тропинку. Она и вывела нас к селению. Но пройти к нему мы не смогли. Тропинку блокировало стадо буйволов, которые подозрительно и настороженно уставились на пришельцев.
Памятуя пример Мутикена, я вкрадчивым и заискивающим голосом позвала:
— Машк, Машк!
Две крайние буйволицы повернулись и, не скрывая своего возмущения, замычали.
Конфликт был в разгаре, когда с пригорка сбежал запыхавшийся Синергуд.
— Здравствуй, амма! А я слышу, буйволицы беспокоятся. — Он закричал на них, и они освободили тропинку.
В манде пахло молоком, доили пришедших с пастбища буйволиц. Неподалеку у рощицы сидела группа женщин. На их праздничных путукхули играли всеми красками традиционные вышивки. Лучи заходящего солнца клали розоватые блики на хижины, траву и оживленную группу женщин. Несколько в стороне молчаливо сидели мужчины. Сегодня они были только наблюдателями. Голубоватый дымок вился над сложенным тут же на траве очагом. Около очага на корточках сидела Недиям и помешивала палочкой в глиняном горшочке, стоявшем на огне. В горшочке варился рис. Когда Недиям наклонялась, ее блестящие черные локоны падали ей на лицо. Женщины наблюдали за Недиям, посмеивались и время от времени отпускали шуточки насчет ее внешности и умения готовить. Недиям была серьезна и сосредоточенна и не реагировала на замечания подруг. Она была центральной фигурой этой странной церемонии и держала себя с подобающим достоинством. Рядом на траве лежали свежие листья дерева «кокудирш». Тут же в землю было вбито два кола, на которых болталось несколько тряпок, имитирующих, очевидно, одежду. Колы означали людей племени курумба. В давние времена в этой церемонии участвовали сами курумба. Они ели рис, приготовленный женщиной тода. Но теперь отношения между обоими племенами безнадежно испорчены и поэтому живых курумба заменяют два кола. Пока Недиям сидела над очагом, из рощицы вышел парень с охапкой ветвей. Он начал сооружать модель хижины. Почему участники церемонии делали так, а не иначе, объяснить никто не мог.
— Так делали всегда, — говорил мне Енгуд, задумчиво поглаживая бороду. — Что все это значит? Ты же видишь сама, амма. Женщина есть женщина, очаг есть очаг, а хижина — это хижина. Больше я тебе ничего не могу сказать.
Действительно, женщина есть женщина. И, по-видимому, она нуждается в своем очаге и своей хижине. Завтра у нее будет то и другое. А сегодня их символы присутствуют на церемонии. Парень кончил «строительство» и опять исчез в рощице. Через некоторое время он вновь появился, держа в руках две зеленые палочки. В палочках были продолблены углубления, и в них налита вода из горного потока. Вдруг раздались крики, и я увидела, как с горы прямо на нас бежала, тряся потными боками, буйволица. Следом неслись в развевающихся путукхули длинноногие юноши. На середине горы юноши настигли буйволицу и поволокли ее вниз. Буйволица упиралась и легко разбрасывала своих преследователей. Я видела, как напряглись мускулы их рук, как сильные ноги упирались в землю, стараясь удержаться. Все вскочили, а Енгуд закричал:
— Берегитесь, берегитесь!
Разъяренное животное поводило глазами, налитыми кровью, и старалось поддеть кого-нибудь на мощные рога.
От всей картины на меня повеяло глубокой древностью. Бескрайние горы, залитые багровым светом заходящего солнца, юноши в тогах, сложенные, как олимпийцы, укрощающие рассвирепевшую буйволицу...
Наконец буйволица была доставлена к месту церемонии, и парень с палочками подскочил к ней и побрызгал на рога водой. Освобожденная от сильных удерживающих ее рук буйволица взбрыкнула задом и галопом помчалась к загону.
Тем временем рис сварился, и Недиям положила перед «курумба» две дымящиеся белые горки. Старая женщина принесла несколько фитилей, сделанных из тряпок, и положила их на листья «кокудирш». Началась церемония прижигания. Недиям подносила фитили к огню, а потом касалась ими кисти руки. От прикосновения к руке фитили дымились и на коже образовывались черные точки — ожоги. По две точки на каждой кисти. Однако лицо Недиям оставалось беспристрастным и сосредоточенным. Она продолжала эту процедуру до тех пор, пока не кончились все фитили.
— Амма, — спросила я старуху, сидевшую рядом, — зачем Недиям прижигает руку?
Старуха провела рукой по морщинистому лицу и посмотрела на меня выцветшими глазами.
— Зачем спрашиваешь об этом? Разве не ясно? Недиям готовится стать матерью. Следы огня на ее руках скажут об этом всем людям.
На какое-то время Недиям исчезла в рощице и вскоре вернулась. Что она делала там, я не заметила. Старуха, с которой я разговаривала, быстро поднялась, и ей передали бамбуковую кружку с молоком. Недиям согнулась перед старухой в поклоне, держа лист «кокудирш», и оставалась в таком положении, пока та лила молоко на лист. Недиям пила молоко с листа и каждый раз брала новый. Так повторилось трижды. Этим завершилась церемония. Последнее ее действие происходило уже в темноте. После захода солнца тода быстро стали расходиться по хижинам. Ко мне подошли Енгуд и Синергуд.
— Амма, — сказал старик, — будешь сегодня нашим гостем. Уже темно. Как ты пойдешь через джунгли?
Но у меня кончилась пленка, и надо было вернуться в Утакаманд.
— Аёо, — покачал головой Синергуд. — Завтра «пурсутпими». Я дам лук и стрелу Недиям.
— Не спеши, Синергуд, — остановил его отец. — Недиям еще не сказала своего слова. Лучше проводи гостей к шоссе.
Мы с Борайей легкомысленно отказались от разумного предложения. Выло уже совсем темно, когда мы с трудом отыскали тропинку, ведущую в заросли. Траву, кусты и деревья покрывала обильная роса, и наша одежда стала мокрой. Над нами висело черное звездное небо, луны не было. Впереди угрожающе темнел лес. Я вспомнила, что на прошлой неделе здесь тигр задрал буйвола. Мы осторожно, ощупью продвигались между зарослями по тропинке, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Где-то потрескивали сучья, кто-то рядом вздыхал, откуда-то сверху доносились странные стоны. И вдруг совсем близко, справа, раздалось громкое рычание.
— Тигр, — прошептал Борайя.
Мы остановились, не осмеливаясь двинуться дальше. Рычание повторилось, на этот раз с какими-то руладами. У нас не было с собой даже паршивого перочинного ножа. Единственным оружием являлись спички. Но ветви были такие мокрые, что все наши усилия поджечь хотя бы одну ни к каким результатам не привели.
— Легче поджечь самих себя, —безнадежно констатировал Борайя. — Пусть там рычит. Придется идти дальше.
Мы помнили, что где-то перед шоссе есть крутой склон, по которому поднимались раньше. Но в темноте склон исчез, и мы не знали, где шоссе. После долгого блуждания но мокрым кустам и скользким камням мы наконец напали на какой-то склон. Сколь он был крут и каменист, представить было трудно. Мы бросились вниз, не разбирая дороги, инстинктивно угадывая камни и корни деревьев, неожиданно возникавшие на нашем пути. Рискуя сломать ноги и шеи, сокрушая комья земли, мы спустились вниз, к собственному удивлению так ни разу и не упав. И когда мы ощутили под ногами гладкий асфальт шоссе, издали победный клич. Однако, как выяснилось, радоваться было рано. Машины на шоссе мы не обнаружили. Где мы ее оставили, теперь было трудно сказать. Темные джунгли тянулись с обеих сторон, а с неба смотрели равнодушные звезды. Нас окружала непроглядная тьма, в которой где-то бродили тигры. Все вокруг свидетельствовало о величии мироздания и ничтожности двух отчаявшихся существ. Мы метались по дороге то в одну сторону, то в другую, но машины нигде не было. Усталые и злые, мы сели на камень у обочины и затосковали по уютному огоньку человеческого жилья. До города было двадцать миль, и мы решили идти пешком.
— К утру там будем, — нервно засмеявшись, сказал Борайя.
Я промолчала. Виновата в этом приключении была я. Зачем надо было плантатора отрывать от его дел?
В угрюмом молчании мы двинулись по шоссе к Утакаманду. Идти ночью трудно. Кажется, что только перебираешь ногами, а стоишь на месте. Очевидно, мы прошли уже не менее мили, как вдруг на повороте зачернело что-то неподвижное. Не сговариваясь, мы бросились вперед, и звук, похожий на приглушенное рыдание, вырвался из груди Борайи. Я подозрительно громко засмеялась. В эту минуту нас обоих переполнила нежность к старенькому форду, приткнувшемуся на обочине, и любовь ко всему миру. Мы сели в машину, и мироздание утратило свое величие...
Утро было солнечное, и ночные страхи теперь казались какими-то нереальными и смешными. Мы приехали с Ивам в Тарнадманд, куда уже собрались для церемонии «лука и стрелы» люди родов Тарард и Мельгарш. Повсюду пестрели путукхули. Все были оживлены и несколько возбуждены в ожидании церемонии. Посреди манда было установлено несколько котлов, под ними весело прыгал огонь. Около котлов суетились мужчины. Они варили рис, готовили кофе и жарили лепешки для предстоящего пира после церемонии. Управлялись они со всем этим ловко и со знанием дела. Женщины праздно сидели и, посмеиваясь, комментировали происходящее. Енгуд в новом путукхули несколько смущенный подошел ко мне.
— Амма, — извиняющимся тоном сказал он. — ты вчера у нас была, говорила с Синергудом и даже что-то писала. А теперь у нас изменения.
— Отменили церемонию? — чувствуя какой-то подвох, спросила я.
—Нет, нет, — замахал руками Енгуд. — Но рано утром собрался совет племени и решил, что лук и стрелу Недиям даст Пештергуд, мой старший сын. Ты не возражаешь, амма? Ты ведь говорила с Синергудом...
— Я возражаю? При чем тут я?
— Но ведь ты говорила с Синергудом, ты думала, что он даст лук и стрелу, — оправдывался Енгуд.
— Ну конечно, я не возражаю, — успокоила я старика. — А как Недиям? Пештергуд — старший, и она получит сразу трех мужей, а не я. Что она об этом думает?
— Аёо! — засмеялся Енгуд. — Недиям только этого и ждала. Если женщине нравятся сразу два человека, пусть она их обоих и забирает. Мне тоже легче. Я даю за нее семнадцать буйволов. Уплатить выкуп за трех жен я не в состоянии.
— В таком случае у меня никаких возражений нет. А с Пештергудом я тоже поговорю. Не беспокойся.
— Да, да, — искренне обрадовался Енгуд. — Поговори обязательно и запиши.
Пештергуд был видный парень. Высокий, крепкого сложения, с умным, энергичным лицом. Он стоял в группе мужчин в коротком путукхули, укрепленном на одном плече. Пештергуд был явно взволнован, нехотя отвечал на расспросы и все поглядывал в сторону Недиям.
Нарикен, отец Недиям, вышел из рощи и, увидев нас, помахал рукой. Мы вошли в рощу. Там сидела группа мужчин и старик тода вырубливал четырехугольное гнездо в стволе старого развесистого дерева. Рядом стоял мальчик и держал в руках плошку, наполненную маслом — гхи. Под деревом женщина раскладывала в узелочках горох, рис, чамай. В это время за рощей раздались голоса и смех. В рощу во главе вереницы женщин вошла Недиям. Они расселись полукругом и стали ждать. Когда гнездо в дереве было готово, Недиям и Пештергуд подошли к мужчинам. Они опустились перед Нарикеном и по очереди коснулись лбами его колен. Так они брали его благословение. Процедура повторилась перед каждым родственником Недиям и Пештергуда. Затем оба подошли к женщинам и первой дала свое благословение молодым мать Недиям. После этой церемонии каждый занялся своим делом.
Недиям зажгла светильник в гнезде, приготовленном для этого стариком тода, а Пештергуд отправился делать лук и стрелу. Он долго и придирчиво выбирал ветви низкого кустарника, покрывающего склон ложбины за рощей. Сосредоточенно и старательно связал ветви, и получились лук и стрела. Конечно, они были символическими. Стрелять из такого лука нельзя.
Недиям в это время терпеливо ждала Пештергуда в роще. Наконец он появился. Наступил самый ответственный момент церемонии. Пештергуд приблизился к Недиям и трижды спросил ее: «Дать лук?», а она в ответ трижды произнесла: «Кто этот мужчина?». Пештергуд назвал свой род и протянул Недиям лук и стрелу. Она взяла их и положила под светильник. Оба они некоторое время стояли рядом, молча созерцая колеблющийся язычок пламени. О чем они думали в этот момент, трудно сказать. Разговоры утихли, и лица присутствующих приняли торжественно задумчивое выражение. Совершалось великое таинство приобщения мужчины к отцовству. Один за другим бесшумно исчезали из рощи родственники. Пештергуд и Недиям остались одни перед деревом.
И вдруг в эту тишину ворвался дружный хор мужских голосов.
— Вэй, эхо-хо! Вэй, эхо-хо! Вэй, эхо-хо!
В горах эхо несколько раз повторило: «Эй, хо-о! Эй, хо-о!» Круг танцующих тода ритмично двигался в такт песне. Мелькали путукхули, поднятые посохи, развевались длинные волосы и бороды.
— Вэй, эхо-хо! Вэй, эхо-хо!
Мужчины Тарард и Мельгарш отмечали торжественное событие.
Церемония «лука и стрелы», или «пурсутпими», играет в жизни племени большую роль. С нее начинается семья. Лук и стрелу может дать женщине ее муж, «узаконенный» уплатой выкупа. Могут давать по очереди несколько мужей, может дать не имеющий отношения к ее семье человек. В последнем случае «пурсутпими» будет иметь значение брачной церемонии. Такое же значение она приобретает и тогда, когда человек, дающий лук и стрелу женщине, до этого не состоявшей с ним в браке, закрепляет эти отношения уплатой выкупа. Если женщина уже состоит в браке с несколькими мужьями, не являющимися между собой братьями, то старший из них совершает «пурсутпими» в период ее первой беременности. Затем наступает очередь остальных. Каждая беременность женщины в таком случае требует своей «пурсутпими». Если мужья — братья, церемонию выполняет старший брат только один раз и дети считаются общими для всех братьев. Как известно, женщина может уйти от мужа или мужей, и тогда человек, с которым она стала жить, дает ей лук и стрелу и тем самым закрепляет свои права на очередного ребенка. Может случиться так, что женщина беременна, а «законных» мужей или мужа у нее нет. Тогда церемонию совершает или ее очередной избранник, причем он может уплатить за нее выкуп и сделать своей женой, или любой мужчина, выбранный родственниками. По установившейся в племени традиции не так уж важно иметь мужа, но необходимо быть матерью и иметь «церемониального» отца ребенка. Этим «церемониальным» отцом может быть любой мужчина, принадлежащий к другому роду данной фратрии. Представители чужой фратрии полностью исключаются из их числа.
Иногда наблюдается резкая возрастная разница между людьми, связанными церемонией «лука и стрелы». Однажды в Тарнадманде мне показали двухлетнего малыша, который за месяц до этого дал лук и стрелу двадцатидвухлетней женщине. Это объясняется нехваткой в данной фратрии мужчин соответствующего возраста. Может случиться так, что женщина умирает бездетной. Бездетность, по представлениям тода, один из крупных недостатков женщины. Согласно поверьям, умерший тода должен прийти в страну мертвых полноценным, оставив все свои несчастья и невзгоды в мире живых. Поэтому, если умершая была бездетной, «пурсутпими» соблюдается при погребальной церемонии. Что касается погребальной церемонии для мужчины, то во время нее вместе с его личными вещами (которые ему будут нужны в стране мертвых) обязательно сжигается лук и стрела. Мужчины тода довольно терпимы к фактам сожительства женщин с мужчинами-иноплеменниками, но весьма щепетильны в вопросах церемониального отцовства в таких случаях. Женщина, забеременевшая от иноплеменника, должна, как правило, пройти церемонию «пурсутпими» с тода. В этом отношении характерна история Пергуда из рода Инкитти, кончившаяся убийством. Одна из женщин тода жила с местным мусульманином. Когда стало известно, что женщина ожидает ребенка, Пергуд решил дать ей лук и стрелу. Однако мусульманин воспротивился этому, так как по своей неосведомленности считал, что Пергуд претендует на женщину, как на жену. В одной из очередных ссор Пергуд убил мусульманина, за что был заточен в тюрьму. Его выпустили через несколько лет по амнистии. Он нашел женщину и объявил ее сына своим.
Женщина должна быть матерью — такова древняя традиция матриархальных времен. Патриархат также устанавливает свои традиции — мужчина должен быть отцом. Дети принадлежат его роду. И поэтому на стыке этих двух периодов и возникла своеобразная церемония «пурсутпими». Если ты женщина — ты мать, если ты мужчина — ты отец. Этим сказано пока все. Слова «муж» и «жена» отсутствуют в лексиконе тода. Но пусть представитель развитой цивилизации не усмехается снисходительно, узнав об этом. Настоящее тода — его прошлое. Оно неразрывно связано с ним.