Page 34 - Мастер2

ший с залива, и поразмышлять о многом, что занимало и интересовало гимназиста Рериха. Там, в гимназии, он чертил и раскрашивал карты азиатского материка. В незнакомых странных названиях звучала му-зыка. Гималаи, Гоби, Кунь-Лунь, Алтай... Коричневый цвет ложился на горы, желтый — на пустыни. Горы и пустыни неодолимо тянули его к себе. Коричневые горы с белыми шапками снегов и желтые пус-тыни. Камень и песок. Сколько неизвестных тайн они скрывают! Он внимательно слушал рассказы востоковедов, бывавших в доме нотариуса. Имена Пржевальского, Козлова, Потанина обладали для него удивительной притягательностью. Он читал их книги, всматри-вался в их портреты. Ему хотелось быть похожим на них, но он пони-мал, что сделать это очень трудно. Они вели караваны сквозь пески и верхом на низкорослых лошадях преодолевали горные перевалы. Слу-чится ли такое когда-нибудь в его жизни? Иногда возникала уверен-ность, что — да, случится. Какая-то странная убежденность поднима-лась изнутри, оттуда, где еще в раннем детстве возник приглушенный, неясный голос.

Теперь голос звучал сильнее, в нем появлялись какие-то призыв-ные интонации. Необъятные просторы Азии, стиснутые школьной картой, возникали перед его глазами, манили и звали. Но этот призыв не заглушал в нем однажды возникшей тяги к раскопкам и прошлому. Наоборот, одно усиливало другое и не существовало отдельно.

Когда он начал рисовать? Может быть, когда увидел первый ста-ринный браслет, вынутый из мягкой земли кургана? Или когда его по-разила игра вечно движущихся облаков, рождавших фантастические фигуры? Или, может быть, лицо случайного прохожего, напомнившее ему святого со старой иконы, заставило потянуться к карандашу? Сей-час ответить на этот вопрос трудно. Мы знаем только то, что рисовать он начал очень рано. Мир, живший в нем, рождал образы, и они тре-бовали своего выражения. Формы выражения были разными, но он выбрал для этого кисть.

Живопись соответствовала тому, что в нем жило. Он еще в ран-нем детстве открыл для себя магическое сочетание света и тени. От их движения зависели формы, краски и та музыка, которая начинала звучать на полотне. Все это, вместе взятое, рождало красоту, похожую или не похожую на красоту действительно существовавшего мира. Как бы там ни было, но кисть обладала способностью проникать в суть красоты явлений и форм и проявлять ее.

Археология, Восток, путешествия, живопись — он к этому не только тянулся интуитивно, но и размышлял об этом неодолимом вле-чении, пытаясь найти в нем какие-то закономерности. Много лет спус-тя он, уже пожилой и зрелый человек, напишет: «Во всех проявлениях жизни, а в особенности в художественных импульсах, часто прихо-дится встречаться с начальною случайностью. Конечно, эти “случай-ности” часто оказываются далеко не случайными. Человек зазвучал